№2, 1979/История литературы

Романтизм и Восток

Интерес романтиков к Востоку – факт настолько общеизвестный, что констатация его давно уже стала общим местом большинства исследований, посвященных теории и практике романтизма как ведущего метода и направления европейской литературы конца XVIII-начала XIX века. И тем не менее, при всем внимании современного советского литературоведения к проблеме романтизма как таковой, при многочисленности посвященных истории русского романтизма исследований, проблема «романтизм и Восток», как нам представляется, не только не может считаться до конца решенной, она даже не поставлена во всей полноте. В работах литературоведов неизменно отмечается наличие восточной темы в романтических произведениях; определенное внимание уделено восточной поэме первой трети XIX века как одной из разновидностей жанра романтической поэмы1. Интересные и важные наблюдения над особенностями восточного стиля в русской романтической поэзии сделаны Г. Гуковским в его книге о Пушкине2; однако, понимая восточный стиль почти исключительно как стиль политических аллюзий и иносказаний, как декабристский «стиль свободы», Г. Гуковский, на наш взгляд, несколько сужает, ограничивает проблему.

В последние годы взаимодействием русского романтизма с инонациональными культурами занимается» Р. Юсуфов, но и его интересует не столько концепция Востока в романтизме, сколько концепция национальной культуры вообще, причем проблема решается им больше в историко-философском, чем в собственно литературном плане3. В большинстве же исследований о романтизме проблема «романтизм и Восток» затрагивается лишь попутно, Не больше повезло ей и в исследованиях, посвященных второй стороне вопроса – эстетическим связям русской литературы с Востоком. В многочисленных работах как общего, так и монографического «плана соотнесенность ориентализма и романтизма ни разу не стала темой особого разговора.

Думается, что мы до сих пор не оценили в должной мере роль Востока и «восточного» в развитии русской литературы, особенно русской поэзии. Во всяком случае, в поэзии романтической обращение к Востоку, разнообразные эстетические связи с ним заметно повлияли на тематику и на поэтику многих произведений. Русскую поэзию первой трети XIX века буквально заполонили розы, внемлющие сладкоголосым соловьям, девы, стройные, как пальмы и кипарисы, с глазами печальными, как у газели, и прекрасными, как алмазы. «Твои пленительные очи яснее дня, чернее ночи», – читаем у Пушкина. «Гарема брызжущий фонтан ни разу жаркою порою своей жемчужного росою не омывал подобный стан!» – пишет Лермонтов. «Караваны звезд», «жемчужные слезы» фонтанов, «гарем небес» и «чалма облаков», «уста… слаще роз» и «пирамиды» тополей – вся эта восточная символика, традиционная восточная образность, осложненная длинной цепью неожиданных ассоциаций, безудержным гиперболизмом образов, обилием эпитетов, метафор и сравнений, вся эта яркость и многоцветность поэтической палитры стала основой своеобразного поэтического стиля, который так и принято называть «восточным».

Не удивительно, что ориентальная тематика обусловила своего рода ориентальность формы: естественно рисовать восточные пейзажи или портреты восточных красавиц, используя приемы восточной поэзии. Однако восточный стиль – это далеко не всегда лишь «стиль, отвечающий теме», он оказался в русской поэзии гораздо шире своей темы. «Знойные лобзанья», «мирная нега ночей», «сладостная прохлада фонтанов», «роскошь», «восторг» и «упоение» любви – все эти образы, метафоры, стилевые клише, впервые появлявшиеся в стихотворениях на восточную тему и относимые обычно к характерным элементам сугубо восточного стиля в разных его значениях, проникали также и в произведения с тематикой совершенно нейтральной, широко распространялись в творчестве самых различных авторов. Традиционные образы восточной поэзии использует Пушкин, размышляя о весне и закате человеческой жизни, о тайнах любви и поэзии («О дева-роза, я в оковах…», «Виноград» и др.) 4. Светлый образ желанной свободы лермонтовского лирического героя также облекается в роскошные восточные формы, рисуется с помощью стилевых элементов, характерных все для того же восточного поэтического стиля:

Дайте мне дворец высокой

И кругом зеленый сад,

Чтоб в тени его широкой

Зрел янтарный виноград;

 

Чтоб фонтан не умолкая

В зале мраморном журчал

И меня б в мечтаньях рая,

Хладной пылью орошая,

Усыплял и пробуждал…

И вовсе не о восточной красавице, а о женщине России пишет В. Туманский: «Она как пальма величава, как серна горная легка». И даже такой, уж никак не тяготеющий к ориентальным темам поэт, как Д. Давыдов, включает в свое любовное стихотворение те же словесные формулы восточного стиля: «Я вас люблю, – не от того, что вы прекрасней всех, что стан ваш негой дышет, уста роскошствуют и взор востоком пышет…»

Случайна ли такая распространенность, такая «всепроникаемость» восточного поэтического стиля? Случайно ли сквозным образом всей русской романтической поэзии, образом, символизирующим одиночество романтического героя во враждебном ему мире, становится именно образ пустыни – опять-таки традиционно восточный (вспомним пушкинское «в пустыне мрачной я влачился», лермонтовское «чтоб мне в пустыне безотрадной на камне в полдень отдохнуть»)? И случайно ли обретает пушкинский Поэт облик восточного Пророка и именно в его уста вкладывает великий русский классик свои сокровеннейшие мысли, а Лермонтов, вторя ему, уподобляет своего Поэта-Пророка острому кинжалу горца – «наследью бранного востока»? Случайно ли, наконец, высшие достижения русского романтизма – пушкинские южные поэмы и «Демон» Лермонтова – опять-таки связаны с Востоком, неотделимы от него – от его пейзажей и легенд, от его живой, увиденной воочию жизни? Поэтика восточного стиля, на наш взгляд, во многом определила особенности романтического стиля русской поэзии вообще, и исследование проблемы «романтизм и Восток» позволяет понять, что это не случайность, а немаловажная закономерность, заложенная в самой романтической концепции Востока.

Проблема эта имеет и еще один, не менее важный аспект. Восточный стиль русского романтизма нередко презрительно именуют «пестрым экзотическим слогом» и связывают лишь с именами эпигонов. И хотя этот «пестрый слог» действительно в одной из линий своего развития выродился в стиль мертвый, закаменевший, «экзотический», тем не менее он же стоит у истоков русской ориентальной романтической традиции, живой и плодотворной и сегодня. Нельзя не отметить тот небезынтересный факт, что именно романтическое решение ориентальной темы в русской поэзии хронологически выходит далеко за рамки периода собственно романтизма как явления исторического. Разумеется, уже не в рамках творческого метода, включающего в себя сложный комплекс мировоззренческих и художественных проблем, а в плане прежде всего стилевом (в особенностях поэтической формы, образности, эмоционального звучания стиха) завоевания «восточного извода» романтического стиля начала XIX века живут уже на протяжении более полутора веков.

. До сих пор не затихают споры, «романтичен» или «реалистичен» лермонтовский «Герой нашего времени». Но если речь заходит о Лермонтове-ориенталисте, то сомнения нет: здесь он романтик. И не только «на границе» литературных веков и методов, но и в дальнейшем – в интерпретации Хафиза А. Фетом, в решении восточной темы В. Брюсовым, И. Буниным, В. Хлебниковым – всегда можно обнаружить так или иначе проявляющийся романтический элемент.

В не меньшей степени это утверждение относится к советской поэзии. Во многом романтичны «Юрга» Н. Тихонова и «Персидские мотивы» С. Есенина5, «Большевикам пустыни и весны» В. Луговского и, стихи о Востоке А. Адалис, «В гостях у египтян» Г. Савинкова и «Путь воды» В. Инбер. И пусть далеки от романтизма философские медитации Н. Заболоцкого, но и у него встречаем по-пушкински величавый Казбек («Вдали, у подножья высот курились туманные бездны провалами каменных сот»), и в его стихах подчас «свищет ветер в бешеном веселье, над Казахстаном крылья распластав». А как по-есенински романтично звучат у Б. Ахмадулиной «Грузинских женщин имена…». И даже у такого Земного, такого «сегодняшнего» Е. Евтушенко в стихах о Кавказе возникают романтические контрасты «вершин» и «долин», звучит исконно романтическая тема: «Мы… два беглеца от суеты долины…» Поэты современные, творчество которых в целом не вызывает никаких «романтических» ассоциаций, обращаясь к Востоку, становятся романтиками, по-своему используют и трансформируют традиционные формы русской романтической поэзии. И дело здесь, думается, в литературной традиции, в исторически закрепившемся в русской поэзии «взаимотяготении» ориентализма и романтизма.

Каковы истоки этой традиции? Каковы причины ее устойчивости? Каковы формы ее проявления на различных этапах развития русской ориентальной поэзии? Исследование проблемы «романтизм и Восток» позволит ответить и на эти вопросы, по-новому взглянуть на явление, не потерявшее своей актуальности и сегодня, обретающее в период активного взаимодействия и взаимообогащения культур новый смысл и большое значение.

Мы не ставим перед собой цель ответить на все эти вопросы. Это задача не одной журнальной статьи и даже не одного капитального исследования. Наша цель – лишь привлечь внимание к малоизученной проблеме, а также попытаться рассмотреть ее в одном из аспектов, никем до сих пор не затронутом, но, как нам кажется, чрезвычайно важном: полагаем, что ответ на многие поставленные выше вопросы заложен в самой романтической концепции Востока, в теоретических положениях романтической эстетики, определяющих роль Востока и восточных культур в эстетическом развитии Запада.

Следует заметить, что ни один из теоретиков романтизма – как в России, так и на Западе – не посвятил проблеме «романтизм и Восток» специальной работы. И тем не менее из отдельных высказываний и замечаний, рассыпанных в их филологических трудах и эстетических трактатах, вырисовывается именно концепция Востока, достаточно четкая, цельная и последовательная, объясняющая многие особенности и закономерности развития романтической литературы. Именно поэтому мы позволим себе прибегнуть к сравнительно широкому цитированию, помогающему восстановить основные положения этой концепции.

Говоря о связях романтизма и ориентализма, следует прежде всего определить само понятие «ориентализм». Если общеизвестный, имеющийся во всех словарях и энциклопедиях термин «ориенталистика» («востоковедение») означает понятие научное: это «исторически сложившаяся совокупность научных дисциплин, изучающих историю экономику, языки, литературу, искусство, памятники материальной и духовной культуры Востока» (БСЭ), то под словом «ориентализм» мы понимаем явление эстетическое: восточные темы, мотивы, сюжеты, а также элементы поэтики, стиля, своеобразие литературной техники, то есть так или иначе связанные с Востоком особенности и содержания и формы художественных произведений.

«Ориентализм» – понятие более широкое, чем «романтизм», «романтизм» соприкасается с «ориентализмом» всего лишь одной своей гранью. Это понятие и более древнее: эстетическое взаимодействие с Востоком и восточными культурами возникает на Западе с началом самого общения Запада с Востоком, то есть уходит корнями в очень давние времена и принимает в различные исторические периоды разные виды и формы.

Географические открытия и военные походы, торговые связи я колонизация восточных земель – под воздействием всех этих факторов интерес к Востоку на Западе (особенно в эпоху капитализма) все возрастает, достигнув апогея в конце XVIII-начале XIX века, в период буржуазных переворотов в истории и зарождения романтизма в эстетике. Общий процесс развития капиталистической цивилизации, естественным следствием которого было расширение межнациональных связей, приводил и к расширению связей эстетических, к стремлению раздвинуть познаваемый искусством мир, постигнуть специфику жизни и культуры других народов, в частности народов Востока.

Эта «центробежность» эстетики нового времени, отразившаяся уже в теориях просветителей, стала той почвой и той основой, на которой зарождалась и утверждалась концепция Востока в эстетике романтизма.

Концепция эта во многом опиралась на теории просветителей Гердер с его вниманием к литературе и фольклору разных народов мира и мыслями о многонациональном характере культуры нового времени; Гёте с его идеей «мировой культуры», воплощенной и в «западно-восточном» синтезе его «Дивана», немало способствовали пробуждению интереса романтиков к проблемам национальности, народности, составляющим важнейшее звено в теории романтизма. Естественным продолжением этого направления в эстетике была романтическая теория «универсализма» литературы, утверждение неделимости, исконной духовной общности народов Азии и Европы, стремление «рассматривать литературу всех образованных народов.., как единое, внутренне соединенное строение.., как одно большое целое» 6 (ф. Шлегель).

С другой стороны, Восток был для романтиков частью того идеального «естественного» мира, который еще Руссо противопоставлял миру цивилизованному, враждебному человеческой личности. Обращение к Востоку было своего рода бегством от буржуазной цивилизации к «сынам природы», «в тот чудный мир тревог и битв, где… люди вольны, как орлы». В России эти идеи руссоизма, унаследованные романтиками, осложнялись еще и моментами политического характера: «Быть может, за хребтом Кавказа сокроюсь от твоих пашей…»

Нетрудно заметить, что в доромантической эстетике проблема «Запад и Восток» не имеет самостоятельного значения; Восток здесь лишь часть «патриархального» мира, одна из составляющих «мировой культуры» и т. д. Эта закономерность обычно переносится и на романтизм; может быть, именно поэтому проблема «романтизм и Восток» до сих пор оказывается на периферии научных исследований.

Однако, помимо моментов общего порядка, объединяющих романтизм с предшествующими ему эстетическими теориями, существовали причины интереса романтиков к Востоку, лежащие «внутри» художественной системы романтизма как таковой, обусловленные требованиями собственно эстетическими. Рассмотренная именно в этом аспекте, концепция Востока играет в эстетике романтизма роль гораздо более серьезную и самостоятельную, чем это принято считать, и оказывается связанной с рядом первостепенных художественных проблем.

Вспомним, что романтизм – это прежде всего реакция на классицизм, поиски новых, лежащих вне античности эстетических идеалов. Следуя по этому пути, романтики приходили к идеалу культуры не менее древней и совершенной, чем античная, – культуры восточной, сыгравшей в романтизме роль своего рода «античности». «В век Людовика XIV мы были эллинистами, теперь мы ориенталисты», – писал Гюго в предисловии к своему сборнику стихотворений «Восточные мотивы». На Востоке «блистает высокая поэзия… все там величественно, роскошно, полно творческих сил, так же как в средневековье – в другом море поэзии… Автору кажется, что до сихпор слишком часто видели у нас новое время в веке Людовика XIV, а древность – в Риме и Греции; разве не смотрели бы мы с более возвышенной точки зрения и не видели бы дальше, если бы изучали нашу эру по средневековью, а древность – по Востоку?» 7

Более того. Для многих романтиков Восток как сложный комплекс философских, нравственных, художественных воззрений не просто идеал искусства, свободного от классических канонов, тот высокий образец, которому нужно следовать, – на этом уровне восточная культура могла бы быть уравнена по своему значению с культурой оссианической. Согласно романтической теории, восточное искусство – это своего рода «прародина» европейского романтизма, художественная система, во многом, чуть ли не в основном, определившая особенности как содержания, так и формы романтической поэзии. «Пусть сокровища Востока станут столь же доступны, как античность!.. – восклицает Ф. Шлегель в «Разговоре о поэзии». – На Востоке мы найдем все самое возвышенное в романтическом смысле» 8.

Для того чтобы эта мысль не показалась слишком парадоксальной, следует прежде всего уточнить употребление термина «романтизм» самими романтиками и современной литературоведческой наукой. Если для нас сегодня романтизм (в историко-литературном его понимании) – это «литературное течение в европейских литературах в начале 19 века» 9, то в период своего возникновения термин этот, введенный в обиход одним из основоположников европейского романтизма А. Шлегелем, имел гораздо более широкие хронологические рамки. «Я ищу и нахожу романтический дух у самых старых из новых поэтов – у Шекспира, Сервантеса, в итальянской поэзии и в том веке рыцарства, любви и сказок, откуда происходит самое понятие романтизма и самый термин» 10, – писал Ф. Шлегель. Романтическое искусство мыслилось как искусство нового времени, противостоящее античности и связанному с ней классицизму, и охватывало огромный период: от средневековья до начала XIX века.

  1. См.: В. Жирмунский, Байрон и Пушкин, «Academia», Л. 1924; А. Н. Соколов, Очерки по истории русской поэмы XVIII и первой половины XIX в., Изд. МГУ, 1955.[]
  2. См.: Г. А. Гуковский, Очерки по истории русского реализма, ч. 1. Пушкин и русские романтики, Изд. Саратовского университета, 1946.[]
  3. Р. Ф. Юсуфов, Русский романтизм начала XIX века и национальные культуры, «Наука», М. 1970.[]
  4. См.: И. С. Брагинский, Пушкин. Стихотворение «Виноград», в кн.: И. С. Брагинский, Проблемы востоковедения, «Наука», М. 1974; М. Нольман, Пушкин и Саади (К истолкованию стихотворения «В прохладе сладостной фонтанов…»), «Русская литература», 1965, N 1.[]
  5. О романтической традиции в «Персидских мотивах» см.: П. И. Тартаковский, Русская советская поэзия 20-х – начала 30-х годов и художественное наследие народов Востока, «Фан», Ташкент, 1977.[]
  6. F. Schlegel, Uber die Sprache und Weisheit der Indier. KritischeSohriften, Munchen, S. 423.[]
  7. Виктор Гюго, Собр. соч. в 15-ти томах, т. 14, Гослитиздат, М. 1956, стр. 135 – 136.[]
  8. Цит. по кн.: Джузеппе Коккьяра, История фольклористики в Европе, Изд. иностранной литературы, М. 1960, стр. 213.[]
  9. »Словарь литературоведческих терминов», «Просвещение», М. 1974, стр. 332. []
  10. Ф. Шлегель, Разговор о поэзии, в кн. «История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли», т. III, «Искусство», М. 1964, стр. 256.[]

Цитировать

Каганович, С. Романтизм и Восток / С. Каганович // Вопросы литературы. - 1979 - №2. - C. 153-173
Копировать