Романтическая типизация

Проблема типичности романтического образа имеет принципиальное значение, а в нынешних условиях, пожалуй, и особенную остроту. Авторы ряда работ, появившихся за последние годы, исходя из того, что типичность присуща якобы только реализму, ничего не говорят о соотношении типичности и революционной романтики. Иногда же отрицание типичности романтических образов высказывается и прямо. Некоторые другие исследователи делают и такой вывод: где нет типических характеров, там нет ни реализма, ни типизации.

Так или иначе, природа реалистической типизации – предмет серьезного и, конечно, вполне заслуженного внимания наших теоретиков. Не далее как в предыдущем номере «Вопросов литературы» она была подвергнута всестороннему исследованию в глубокой и содержательной статье В. Новикова «О художественной правде». Думается, однако, что проблемы романтической типизации имеют не менее серьезное теоретическое и практическое значение. Об этом и пойдет речь в моей статье.

Факты художественной практики показывают, что революционный романтизм, вдохновленный героической борьбой народа, перспективой прогрессивного развития, мечтой о будущем, романтические образы, не отрывающиеся от почвы, их породившей, несут в себе – не могут не нести – обобщение правды жизни, типичность. Рассмотрение же типичности и революционной романтики как взаимоисключающих понятий ведет к сужению творческого разнообразия и богатства форм литературы социалистического реализма. Другое дело, если ставится вопрос о своеобразии типизации в романтическом творчестве. Ведь качественные различия способов типизации, как справедливо подчеркивает в статье «Мировоззрение и творчество» ¹ М. Храпченко, и определяют в конечном счете специфику того или иного художественного метода, дают основания говорить о его отличии от других методов. Это мнение выражали и другие Исследователи, и особенно обстоятельно и аргументированно А. Ревякин в своей монографии «Проблема типического в художественной литературе». Совершенно прав и У. Фохт, когда он утверждает, что «в определенных общественных условиях именно романтическая типизация получает возможность более правдивого отражения действительности, нежели реалистическая» ².

Однако и среди авторов, много сил положивших на исследование романтического творчества, нет единомыслия в объяснении его как самостоятельного эстетического явления. Иные из них видят специфическую природу романтизма в каком-то одном признаке. Г. Поспелов при этом ведет речь о нормативизме. Автор статьи «О методе и традициях романтизма» А. Клитко³ вслед за Г. Гуковским полагает, что специфика романтического творчества в том, что предметом художественного отражения является внутренний мир субъекта.

Исследователь романтизма А. Соколов, как и некоторые другие, стремится определить систему признаков, в совокупности составляющих то, что мы называем романтическим творчеством, выделяя среди них как первостепенный признак романтический идеал. Такой подход представляется наиболее плодотворным. К тому же он имеет давнюю традицию. Художники и ученые, размышлявшие о романтизме и прежде, чаще всего обращали внимание на его особенно тесную связь с ощущением нового, растущего будущего. М. Горький, уделяя большое внимание проблемам романтизма, подчеркивал, что «основная нота» романтизма – «ожидание чего-то нового, тревога пред новым, торопливое, нервозное стремление познать это новое» ⁴.

Но дело не только в умении писателя-романтика угадать тенденцию развития в реальных ростках нового, не только в сугубых акцентах на идеальном, то есть еще не существующем в реальности (но могущем существовать). Важно иметь в виду, что сам романтический идеал в художественном творчестве имеет большое своеобразие. Для реалиста будущее – это всходы будущего, уже практически обнаруживающиеся в настоящем. Романтик, тоже отправляясь от жизни, от реально существующих воплощений идеала, не ограничивается отражением передового, лучшего из существующего, а старается вообразить эти качества в более развитом виде, который они, по всей вероятности, в соответствии уловленной им закономерной тенденцией развития, приобретут завтра и послезавтра. Романтический идеал, таким образом, выражая только наметившиеся тенденции общественного развития, более гипотетичен.

Идеал различен в реализме и в романтизме не только по своему характеру, но и по особенностям воплощения. В реалистическом образе (я имею в виду не изображение «в свете идеала», а прямое воплощение идеала в конкретном образе) типизируется жизненный материал из непосредственно окружающей среды. Понятно, что он обладает большей внешней правдоподобностью и конкретностью. Реалист глубже проникает в сущность и коренные причины изображаемых явлений, для него яснее и цели борьбы, и пути их достижения. Да и цели эти – сравнительно близкие. Поэтому их легче и увидеть, и осмыслить, и точно, аргументированно описать.

Конечно, идеал (и в реализме, и в романтизме) конкретно-исторически обусловлен, представляет собою явление развивающееся; известное противоречие Между идеалом и наличным состоянием бытия существует всегда – и в жизни, и в искусстве. Но романтический идеал писателя – выражение желаемого, еще не получившего научного обоснования. Поэтому и несходство с нашим сегодня в нем выступает более резко и наглядно. Здесь многое зиждется на догадке, интуиции, а основательность доказательств заменена эмоциональной активностью призыва к переделке жизни. Видимо, поэтому Белинский, говоря о Вальтере Скотте, настойчиво подчеркивал, что английский романтик «гениально угадал тайну современной жизни» ⁵. Известно, что и Энгельс называл Шелли «гениальным пророком» ⁶.

Мицкевич, мечтавший о времени, «когда народы, распри позабыв, в великую семью соединятся» (Пушкин), не был безответственным фантазером, а выражал великую надежду лучших умов человечества, порожденную атмосферой национально-освободительной борьбы его родного народа. Этот романтический идеал вступал в противоречие с конкретно-исторической обстановкой Польши того времени, но вместе с тем был обусловлен вполне реальными социальными причинами. При этом, конечно же лозунг всемирного братства народов, в том виде, как эта идея жила в сознании Мицкевича, был гораздо туманнее, утопичнее, чем в наше время, когда мечта дополнилась знанием, марксистским обоснованием этого гениального предвидения.

И во всех других случаях изображение романтического идеала имеет оттенок неопределенности. У романтика меньше возможностей подвести читателя к идеалу путем изображения конкретных жизнеподобных явлений, но он «компенсирует» эту «бездоказательность» пламенной верой, субъективностью своего могучего темперамента, напряженной лиричностью, убежденной пропагандой эстетических норм, прямыми оценками от автора, которые благодаря своей повышенной эмоциональности и эстетической заостренности приобретают силу доказательства. Читатель верит автору, любит романтического героя – героя орлиного полета, с горящим сердцем Данко, рвущегося вперед, в завтра. Такие образы в большей или меньшей степени несут в себе моральные достоинства «человека будущего» и тем самым воздействуют на людей как пример огромной эмоциональной силы, способный поднять человека на новую этическую высоту.

Попытаемся теперь раскрыть своеобразие, конкретные черты формирования романтического образа. При этом естественно прежде всего задуматься над таким вопросом – как в образе человека проявляются характерные особенности романтической типизации и, в частности, создаются ли типические характеры?

Казалось бы, ответить на этот вопрос нетрудно: раз мы признаем, что романтизм типизирует, значит, возможно и создание типических характеров. Однако оказывается, что само по себе признание романтической типизации еще не равносильно признанию романтического типического характера.

Надо сказать, что писатели-романтики XVIII-XIX веков чаще всего даже и не ставили перед собою задачу создания типических характеров, о нем говорит, например, исследователь английского романтизма А. Елистратова в своей книге «Наследие английского романтизма и современность».

Типический характер среди разнообразных форм изображения человека в литературе, несомненно, является наиболее совершенной и сложной формой.

Как известно, Энгельс рассматривает художественный образ человека как тип и вместе с тем как вполне определенную личность. Типический характер – это и есть органическое единство общих и индивидуальных качеств. Если тип в социологии – носитель общего, то типический характер в искусстве – эстетический сплав общего и единичного. Реалистический типический характер – » это образ человека, обладающий морально-психологической неповторимостью, раскрытый полно, многосторонне и динамически, в разнообразных связях и взаимоотношениях со средой и другими людьми, образ вместе с тем целостный и завершенный в своей субъективности. Типический характер может полностью раскрыться в типических обстоятельствах. Типические обстоятельства в искусстве реальны и жизненны тогда, когда они возникают как взаимодействие характеров. Типические обстоятельства в искусстве выступают обобщенными, соответствующими сущности социально-исторических событий и одновременно неповторимо-индивидуальными.Было бы неправомерно все эти моменты автоматически прилагать к романтическому творчеству, так как принципы романтической типизации весьма отличны от реалистической.

Специфика соотношения индивидуального и общего в реалистическом типическом характере выражается в его резкой индивидуализированности, неповторимости. Типический характер – не только социальная обобщенность, но всегда социально-психологическая единичность, личность.

В образе романтического героя прежде всего бросается в глаза его колоссальная обобщенность. В нем гораздо меньше конкретности, детализации.

Солдат Иван Орлюк («Повесть пламенных лет» А. Довженко) – представитель всего воюющего советского народа. Бессмертие Орлюка – символ бессмертия и непобедимости народа, преодолевающего на своем пути любые опасности и препятствия. Сходные приемы типизации в образе Адаменко из романа «Всадники» Ю. Яновского. Мы очень мало узнаем о его биографии и внешности: что он сельский ветеринар, что он любит красавицу дивчину, что он огромного роста и богатырской силы. Вот, пожалуй, и все. Здесь нет исследования социальной почвы, подспудных причин, которые привели Адаменко на поля гражданской войны и сделали его одним из самоотверженных ее героев. Читатель встречается с Адаменко, возглавляющим партизанский отряд, гак с уже сложившимся человеком. И сам он, и весь его отряд изображены автором в ореоле романтики. Поразительна, например, такая деталь: «адаменковцы накололи себе груди, и у каждого на груди была звезда, и это был их партийный билет собственного образца». Главное и определяющее в Адаменко то, что он – воплощение народной талантливости, проявившейся в пору гражданской войны в военных подвигах.Еще более обобщенно даны в романе «Всадники» лирические образы героического плана – безыменный письмоносец, замученный немцами-оккупантами (глава «Письмо в вечность»), и больной солдат (глава «Чубенко, командир полка»).

Материал для сходных выводов дают образы матросов из цикла рассказов Л, Соболева «Морская душа». Хотя их основа – в реальных жизненных фактах, но сами эти факты не даны. Ни исторической привязки ко времени (за исключением того, что дело происходит в дни Отечественной войны), ни профессиональной конкретизации (если не брать в расчет, что герои – советские матросы), ни психологической мотивированности (все поступки и моральные черты даны крупно, масштабно, без мелкой детализации эмоций, без психологических нюансов и изменений), ни биографической точности (о прежней жизни героев мы обычно ничего не знаем; перед нами сложившийся, завершенный характер) в «Морской душе» нет.

Своеобразие соотношения конкретно-индивидуального и общего получает совершенно специфический характер во взаимодействии реального и вымышленного. И реалист, и романтик идут от жизни, но если главная задача реалиста – воспроизвести в типических проявлениях реально существующее, освещая картину светом своего идеала, то главная задача романтика – преобразовать реально существующее согласно своему идеалу. Поэтому деятельность фантазии у него более напориста, даже демонстративна. Здесь больше «неправды», явной выдумки, не скрываемой от читателя и служащей для более экспрессивного выражения авторской мысли и эмоции. К этому романтика толкает неконкретность идеала, Который он тем не менее стремится выразить в конкретной художественной форме. В такой ситуации он вынужден интенсивно домысливать неясное, обращаясь к фантастике, сказочным сюжетам, не только к редким, но и к небывалым ситуациям, смело отступая от прямого жизнеподобия. Известная бедность реального исторически-конкретного содержания как бы компенсируется богатством художнической выдумки.

Все это, пожалуй, особенно наглядно проявляется в характере использования исторических фактов. Конечно, плох тот писатель (если он даже и не романтик), который дает себя пленить стихии достоверности фактов и за деревьями не видит леса. Белинский по поводу реалистической трагедии Пушкина и образа Бориса Годунова в ней говорил: «Пушкин изобразил и не исторического и не карамзинского, а пушкинского Годунова» ⁷.

И все-таки существует большое своеобразие в работе романтика над освещением исторических фактов и личностей. Тут особенно широк диапазон творческих средств преобразования действительности – от превращения Крымского Причерноморья в фантастическую страну со своими неслыханными названиями – Зурбагаи или Гель-Гью у А. Грина до наделения образов исторических деятелей признаками, значительно уводящими от фактической достоверности. Так, А.

1. Сб. «Проблемы теории литературы», Изд. АН СССР, М. 1958.[↩]
2. Сб. «Проблемы романтизма», «Искусство», М. 1967, стр. 80.[↩]
3. »Филологические науки», 1965, N 1. [↩]
4. М. Горький, История русской литературы ГИХЛ, М. 1939, стр. 42.[↩]
5. В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. VI, Изд. АН СССР, М. 1955, стр. 278.[↩]
6. »К. Маркс и Ф. Энгельс об искусстве», т. 1, «Искусство», М. 1957, стр. 233. [↩]
7. В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., т. IV, стр. 14.[↩]