Родники и реки

Советские литературы принято сравнивать с несхожими потоками, сливающимися в одну величественную реку – «Волгу советской литературы», как пишет К. Зелинский. Сравнение оправданное.

Просторы страны исчерчены голубыми нитями тысяч малых и великих рек. Берега речные издревле заселены разноязыкими племенами. Реки вошли в песни, в жизнь народов. Семь столетий тому назад татары пели: «Течет вода Идели, бьется она о скалу». Идель – татарское название Волги. Песня эта сохранена в словаре Махмуда Кашгарского (XIV век). Башкирские сказания, кубаиры доносят до наших дней слова любви к Агидели (река Белая), слова прадедов, созвучные строкам Сайфи Кудаша и Мустая Карима.

Наверное, нет такой реки, с которой не была бы связана песня или легенда. Буряты сохранили изумительную сказку о седом богатыре Байкале и красавице Ангаре. Сколько песен о великой Волге матушке-реке!.. И реки стоят того, чтобы о них помнили сказители и поэты.

Одна из башкирских речек, Дема, всегда нравилась мне непосредственной изменчивостью. Там, где ей глубоко и удобно, она медлительна, зарастает желтой кувшинкой, прячется от жаркого солнца за кроной сваленных в прохладную воду вязов, перегораживающих ее от берега до берега. А кое-где Дема наносит на ложе песок, мелеет и начинает спешить. Воды по колено, а вброд речонку не одолеть: Дема вымывает из-под ног песок, валит и тащит. Водная гладь ровна, на дне неподвижно лежат коричневые, розовые, черные камешки. Только бешено мотающийся посредине реки хвост коряги говорит о силе потока.

И совсем иная Дема при впадении в Белую. Ее устье солидно. Не устье говорливой и любопытной речушки, а почтенной равнинной реки – широкое, илистое. Сама Дема способна выдержать разве что тяжесть моторной лодчонки. В устье ее отстаиваются обросшие по грудь зеленым мхом баржи.

Однажды вечером, когда тени деревьев накрыли оба берега, нашли мы в устье брошенную лодку. Она недвижно стояла посредине, там, где воды Демы должны были соприкоснуться с вельскими. Якоря не оказалось. На стыке рек течение глохло. Дема, домчавшись до старшей сестры, остановилась, замерла, застыла.

Белая еще самостоятельнее. Прозрачная, поднабравшая белизны где-то в уральских мергелях, она неудержимо вбегает в камскую желто-кирпичную волну. Кама становится полосатой. Да это уже не Кама, а Кама и Белая в одном ложе. И долго, чуть ли не до впадения в Волгу, чистые бельские струи текут рядом с глинистыми камскими.

Я давно мечтаю дойти до верховьев Демы и Белой, до их истоков.

Каждому, кто бродил по лесам, следовал за извивами рек, доводилось видеть малюсенькие роднички. Иногда он и не течет: бьет в ямке вода, ворошит песочек до мусоринки, а до края углубления никак не дольет. Роднички эти рождаются легко. Отковырнешь в овраге дерн – глядь, выползла капля, за ней другая, и пошел новорожденный родник набирать силу. Недаром о родниках говорят: бьет, ударил. Из глубин земли он появляется всегда неожиданно, будто часа ждет, чтобы ударить снизу.

Многие советские литературы напоминают такие вот родники. В Российской империи в начале XX века можно было насчитать от силы пятнадцать литератур. А теперь их свыше пятидесяти. Забили они вчера-позавчера. Они, наверное, и раньше были, да все не могли заполнить крохотное пространство. А потом заструились, – это пришла социалистическая революция. Родник вышел в путь, побежал навстречу своей литературной судьбе, навстречу своим сестрам, живой и юркой Деме, стремительной Белой, раздольной Волге.

Конечно, все воды всех рек едины. Никто не отличит волжскую каплю от капли енисейской или подмосковной пахринской. Но каждый родник, ручеек, река – большая или малая, – сколько в них индивидуального!

Гидрологи, задумав строительство, воздвигают в лаборатории макет реки, ее берегов, макет будущего сооружения; едины законы, по которым живут реки, но исключительно своеобразен их водный режим, напор потока, характер берегов, климатические условия.

Сейчас литературоведы всерьез решили строить макет всей советской литературы. Казалось бы, литературоведам легче, чем строителям электростанций и каналов: строители чертят чертежи и мастерят модели будущего сооружения; литературоведы же должны создать чертежи, изготовить макет уже действующего механизма. Однако объяснить, понять литературный процесс подчас гораздо труднее, чем литературу создать.

Сравнение литератур с реками правильно: Конечно, как и всякое сравнение, оно условно. Однако оно поможет выявить главное-наличие общего и индивидуального в них. Поможет поставить и ряд вопросов развития наших литератур, представить зримо, как бы на географической карте, их невероятное количество и разнообразие.

Как живут рядом большие и малые, на наших глазах родившиеся литературы? Как это отражается на творчестве писателей? Гидрологи определили, как соседствуют реки и родники, как сосуществуют огромные водные бассейны. Теперь они соединяют реки, текущие в Ледовитый океан и Каспий, регулируют уровень морей. Литературоведы же, как показывает коллективная статья «Об «Истории советской литературы», до сих пор либо группируют литературы вокруг какой-либо одной, либо соединяют их чисто механически. И прав К. Зелинский, отмечая в своей статье, что соседствование великих литературных потоков и малых рек «должно найти отражение в самой структуре «Истории». Если говорить обо всех реках, нельзя строить выводы на изучении одной лишь Камы, Волги или каких-нибудь малых вод. Их надо знать все, знать их истоки, течение, устья, знать их взаимодействие.

2

Давно и прочно вошли в обиход понятия советская и советские литературы. В обычном употреблении между ними не проводится никакого различия. Но разница между ними есть и не просто в окончании, говорящем о количественной стороне. Каждая советская литература – самостоятельна, в то же время в сумме они составляют еще одну единую литературу. В чем тайна этого превращения? Где ее искать?

Литература – это целостный и до некоторой степени замкнутый в себе организм, замкнутый языком, традициями, беря шире – всей духовной историей народа, чьим созданием она является. Самая крохотная литература поражает внимательного наблюдателя богатством цвета, языковой игры, своеобразием интонаций.

Признание значения национальной самобытности лежит в основе нашего подхода к литературе. Вбирая соли, минералы родной почвы, насыщаясь запахом отечественных цветов, лесов, отражая небо и звезды своей стороны, литературный поток как бы концентрирует национальную силу.

При решении любой задачи, частной ли, общей ли, задачи теоретической или исторической, нельзя упускать национальной определенности литературы. История художественного слова, как бы широко и активно оно ни взаимодействовало с миром, есть история одной литературы, одного национального литературного языка. Потому что литература пишется не на эсперанто. Потому что слово столь сложно в своей истории, столь насыщенно, что программирование художественного перевода труднее расчета полетов к звездам.

Право на национальное развитие литературам, как показывает история мировой культуры, приходилось защищать против попыток подчинения, ассимиляции, а иногда и полного истребления. Это закон для литератур периода классовых битв, войн. Мировая история литературы отражает мировую социальную историю.

Лишь в советском обществе право на национальную самобытность из привилегии избранных превратилось в право для всех. Внутренние закономерности развития литературы получили возможности естественного, непринужденного проявления. В результате национальное самодвижение литератур привело не к их изоляции, а к небывалому сближению. Насколько необходима для существования литературы национальная свобода выявления своих потенциальных особенностей, настолько же нужна взаимосвязь с миром других форм, других художественных решений. Само национальное не может активно развиваться без постоянного и интенсивного соприкосновения с инонациональным, без усвоения опыта других культур. Эта закономерность тоже может полностью раскрыть себя лишь в условиях социалистического общества: национальное обогащается, развивается вне опасности подчинения, ассимиляции.

Советские национальные литературы объединяются в единое целое. Невиданное по своей прочности целое. Что это, простая сумма литератур или же сложное единство?

Глаз наш привык и не замечает, насколько нова и своеобычна советская литературная действительность. Нам не кажется странным, что дискуссия о фольклоре, отшумевшая в Казахстане, эхом отзывается в; Башкирии и Киргизии. Что ритмы узбекского поэта, трансформированные, возрождаются в творчестве поэта – бурята и казаха. Статья украинского критика заставляет заново взглянуть на интересующие всех проблемы москвича и бакинца, рижанина и йошкаролинца. Что успех прозаика-нанайца привлечет внимание азербайджанца и калмыка, украинца и коми.

Литературы десятки лет шагают плечо к плечу. История каждой советской литературы в каких-то существеннейших чертах схожа с историей другой советской литературы; у всех наряду с их личной имеется общая история, которая делает каждого писателя участником художественного процесса не только своей родной литературы, но и всех советских литератур.

Достаточно было мансийскому поэту Ювану Шесталову обратиться через газету «Литература и жизнь» (24 августа 1960 года) с призывом созвать конференцию писателей Севера, как тут же десятки литераторов поддержали его. Ямальцы, североморцы просят и им предоставить место на встрече. И конференция, цель которой – по-деловому помочь писателям манси, эвенкам, хантам, эвенам, ненцам, состоялась. Традиция оказания помощи молодым литераторам, введенная и упроченная великой русской литературой, незыблема.

Единство советских литератур не имеет в истории культуры прецедентов; это принципиально новое единство строится на основе взаимопомощи, поддержки. Мир не знал такого плодотворного сообщества. Секрет его крепости в единстве коммунистической идеологии, в партийности, в борьбе за единые цели. Годы построения социализма, годы Магнитки, Днепрогэса, Братска, поднятия целины, запуска спутников – это и годы построения советской литературы.

Единство советских литератур основывается на идеологической, художественно-эстетической и жизненно-исторической общности. Советские писатели стоят на позициях марксизма-ленинизма, разрабатывают метод социалистического реализма и имеют общие задачи – помогать народу и Коммунистической партии строить коммунизм.

Эти качества советских литератур объединяют их и с литературами других социалистических стран. Так создается широкое единство литератур-единомышленников, литератур-друзей.

Дружба советских литератур скреплена сорока годами битв и стройки, общими бедами и радостями. Эти совместно пройденные годы отложились буквально на всем, не только в идеологическом становлении, в борьбе с буржуазными националистами, с национальными нигилистами, с последышами реакции, не только на единых историко-политических рубежах, но и на всем художественном складе – на тематике, образности, на путях роста различных писательских дарований.

Представьте себе такую работу, в которой какая-либо советская литература будет «вынута» из своего окружения, будет изучаться отдельно от своих соседей, вне творческих взаимодействий и связей. В такой работе ни одну самую что ни на есть «разнациональную» проблему не удастся понять и решить.

В работах о национальной форме подчас сквозит мысль: национальное и общее существуют порознь. Иногда в таком духе трактуется известное положение о национальной форме и социалистическом содержании. Нет ничего ошибочнее этого. Сила советских литератур состоит в том, что их общее внутри их, а не во вне. Литература в процессе своего развития вырабатывает новые национальные формы, соответствующие новым идеям, которые диктуются самой действительностью. Все вместе, вбирая опыт русской литературы, опыт мировой литературы, взаимообогащаясь, советские литературы развивают эстетику социалистического реализма, ищут и находят национально-самобытные художественные решения.

Однако формы братских взаимосвязей и братской помощи в советских литературах очень различны: ведь литературы-то все разные – и большие и крохотные, и совсем юные и зрелые…

Сложность понимания общности литератур прежде всего в том, что одни и те же общие для всех художественные явления воспринимаются в каждой литературе по-своему. Прогремевший на всю страну роман казаха, скажем «Абай» Ауэзова, по-разному прочитан русским и бурятом, латышом и армянином. Каждый брал в «Абае» то, что требовало развитие его собственной литературы. Общие, общесоюзные литературные факты, явления, события в каждой литературе понимаются различно. Единство советской литературы – не в одинаковости художественного осмысления, а в общности основных идейно-эстетических принципов.

Огромна страна. Велико количество литератур, и каждая из них живет не только общей, но и своей особой жизнью. И в этом гордость советского народа. Как и в том, что они едины.

У наших литератур общая история – история развития Советского государства. Однако каждая литература по-своему осмысляла, по-своему видела историю советского народа, историю построения коммунизма. Литературоведам наряду с историческими этапами развития советского народа надо определить различные этапы его художественного осмысления, этапы художественного развития литератур, овладения социалистическим реализмом. Вот тут-то и начинаются трудности.

3

Мы плохо знаем национальные литературы. Не надо убаюкивать себя числом уже изданных очерков истории литератур. Сколько их не издано? И хороши ли эти изданные? А как мы знаем живой материал литературы – творчество писателей?

На весь мир прогремело имя Мусы Джалиля – поэта-героя. На многие языки Советского Союза (латышский, киргизский, туркменский, башкирский, азербайджанский и др.), зарубежных народов (китайский, французский, немецкий, польский, чешский и др.) переведены стихотворения моабитского цикла. Большинство этих переводов выполнено с русских изданий. Однако на русский, как и на другие языки, почти не переведен довоенный Джалиль. Русский, а значит, и армянский, киргизский, латышский, украинский читатель не знает великолепных поэм «Алтынчеч», «Письмоносец». Достаточно сказать, что на татарском «Избранное» Джалиля составило три увесистых тома. На русском выходят худенькие книжечки.

Галимджан Ибрагимов (1887 – 1938) – известнейший прозаик. Его романы «Наши дни», «Дочь степей», «Глубокие корни» прокладывали новые пути татарской литературы. Г. Ибрагимов был отмечен званием Героя Труда, избран академиком. Его произведениями зачитывались С. Айни, М. Ауэзов, да и все крупные сегодняшние прозаики тюркоязычных народов испытали его влияние. Нельзя говорить о прозе Киргизии, Башкирии, Казахстана, не упоминая его имени. Между тем его произведения почти неизвестны.

Весьма скудны знания широкого круга литературоведов и читателей о творчестве энциклопедически разностороннего Наки Исанбета, одареннейших прозаиков Мирсая Амира, Афзала Шамова, Ибрая Гази, Амирхана Еникеева, молодых, смело ищущих Аяза Гилязова, Р. Тухватуллина и многих, многих других татарских писателей. Особо следует сказать о поэте Хасане Туфане – одном из талантливейших поэтов нашего времени.

И поэтому веришь Аткаю, когда он пишет: «Досадно то, что в русской печати… упоминаются имена только тех поэтов, которые переведены на русский язык, а многие подлинные таланты пока еще остаются незамеченными» ##»Литература и жизнь Дагестана», сб. статей, Махачкала, 1958, стр. 26.