Решение трудной задачи
Т. Мотылева, Ромен Роллан, «Молодая гвардия», М. 1969, 379 стр.
В 1916 году Ромен Роллан в письме Горькому высказал свое мнение по поводу задуманной Горьким серии «Жизнь замечательных людей». И вот недавно эта серия пополнилась биографией Роллана. Казалось бы, такая книга могла появиться и раньше. Однако перед каждым биографом Роллана возникают немалые трудности. Роллан, в отличие, например, от Гонкуров, избегал говорить и о себе, и о людях, его окружающих. Биографу дневники Роллана при всем их интеллектуальном богатстве и общественном значении не дадут особенно большого материала. В этом «доме» Роллана продолжает царить его дух, но живого Роллана надо искать в воспоминаниях друзей, в его письмах, сравнительно еще мало изученных, отчасти – в его произведениях.
Т. Мотылева своеобразно преодолевает эту трудность. Ее изложение строго документально, на первый взгляд даже академично, но в основе своей – динамично, поскольку в книге речь идет главным образом о борьбе идей в условиях начала нашего века. Т. Мотылевой удалось нарисовать верный образ Роллана – ученика Нормальной Школы, юного друга Мальвиды фон Мейзенбуг, профессора Сорбонны, драматурга и романиста, выступившего в 1914 году со страстным обличением войны. Тщательно отобранные и впервые опубликованные письма Роллана к Габриелю Моно, к товарищам ио Нормальной Школе – А. Сюаресу, П. Сейпелю – помогли Т. Мотылевой зримо воссоздать тот совершенно особый «моральный климат», в котором жил писатель. Духовный максимализм, иногда доходящий до аскетизма, сдержанность, за которой подчас клокотали страсть и восторженность, суровость и душевная отзывчивость этого «монаха разума», как его назвал П. Жув, – все эти черты ощутимо присутствуют в облике Роллана, каким встает он со страниц работы Т. Мотылевой.
Друзья и биографы Роллана – П. Сейпель и П. Жув, а вслед за ними и С. Цвейг – уже вводили нас, каждый по-своему, в эту роллановскую моральную атмосферу. Т. Мотылева сознательно отказывается романтизировать ее, тем более – дополнять то, о чем сам Роллан избегал говорить. Но она подробно рассказывает о женитьбе Роллана на Клотильде Бреаль, об их совместной работе в Риме, когда Роллан готовился защитить докторскую диссертацию по истории европейской оперы. Она цитирует строки из ранее не публиковавшегося письма Роллана 1901 года: «Я развожусь. Уже давно я предвидел этот конец нашего союза, который был таким счастливым и казался таким нерасторжимым…»
В начале творческого пути жизнь Роллана была по-своему драматична своей замкнутостью. Ведь сам Роллан говорил, что признание пришло к нему лишь после издания «Жан-Кристофа». «Мне пятьдесят лет, – записал он в дневнике 29 января 1916 года. – Гордиться нечем… Чувствую, что я только еще начинаю, а мне уже исполнилось полвека!» В зрелые годы Роллан, как отмечал С. Цвейг, напротив, оказался слишком «на виду». Теперь ни для друзей, ни для недругов – а их среди милитаристов и шовинистов у Роллана было много – Роллан не хотел особенно широко открывать двери своего и так уже «стеклянного» дома. Наступило время, когда друг новой, Советской России Роллан не мог быть нейтральным, как в период дела Дрейфуса. Вторую половину жизни Роллан посвятил тому, чтобы подвести итоги старому миру и встретить мир новый.
Французская критика, уже откликнувшаяся на появление книги Т. Мотылевой1, отметила, что в первой советской биографии Роллана тщательно прослеживается идейная эволюция писателя и его позиция в сложных социальных коллизиях эпохи. Исследовательский характер биографии виден из того, как тщательно проверены Т. Мотылевой даже общеизвестные факты. В книге по-новому освещаются обстоятельства, при которых Роллан в сентябре 1914 года вступил в схватку с империалистическими силами, развязавшими первую мировую войну. Как сообщает Т. Мотылева, в архиве Роллана сохранился корректурный лист его известной статьи «Над схваткой», опубликованной в «Журналь де Женев». Первоначально Роллан назвал свою статью «Над ненавистью». Избранный им окончательный заголовок «Над схваткой», который Роллан дал и сборнику своих статей, поясняет Т. Мотылева, «меньше всего был задуман как формула равнодушия». Напротив, это был вызов «глашатаям ненависти, захватов, убийств».
Большой интерес представляют публикуемые Т. Мотылевой письма Роллана к Панаиту Истрати, посетившему в 1927 году СССР. Роллан с доверием относился к Истрати и ждал от него объективных свидетельств. Он был глубоко возмущен антисоветскими высказываниями румынского писателя. Позиция самого Роллана по отношению к Советскому Союзу ясно сформулирована в ранее неизвестном письме к Ш. Вильдраку от 14 декабря 1928 года: «Я не вмешиваюсь в политику – теперь еще меньше, чем прежде. В моем возрасте люди не имеют права тратить время попусту. Но защита России – это не политика. Ее существование, ее дальнейшее развитие необходимы для прогресса всего человечества. Дать ей умереть – это было бы не только преступление, но и самоубийство».
Правда, в биографии можно было бы ярче обрисовать советских друзей Роллана, переживших период увлеченности писателем, а позже предъявивших ему довольно серьезные идеологические претензии. Так сложились взаимоотношения с Ролланом Луначарского. Хочется вспомнить созданный Луначарским в статье 1915 года великолепный портрет Роллана. «Это среднего роста, худой и нервный, очень сутуловатый человек, – писал Луначарский, – Лицо его оригинально. Сухое, горбоносое, подвижное, оно венчается совершенно круглым лбом, продолженным значительной лысиной, за которой начинаются желто-рыжие волосы. Такие же желто-рыжие брови, необыкновенно кустистые и косматые, словно стараются заглянуть в его светло-голубые глаза, закрытые пенсне. Когда Роллан сердится, а в течение нашей беседы были такие моменты, эти желтые кустарники совсем нависают и из-под них сверкают молнии, хотя, странным образом, вся гроза эта нисколько не кажется страшной. Чувствуется гнев человека до крайности незлобивого. И сейчас же лоб складками поднимается вверх, брови высоко отдергиваются, небесно-голубые глаза сияют чисто «шиллеровским» идеализмом, а добрая улыбка побеждает жесткую складку на губах.
Манера Роллана говорить, двигаться – полна необыкновенной красоты. Вот француз, в котором нет театральности, а это так редко. Действительно, ни грана рисовки, словно он совсем не смотрит на себя со стороны, и весь без оглядки и рефлекса живет, дает себя в каждой фразе и каждом жесте».
Однако глубокое уважение и дружба с Ролланом не помешали Луначарскому в 1926 году резко осудить пацифистскую позицию Роллана, сказавшуюся и на произведениях писателя. «Когда мы победим роллановскую форму пацифизма, – писал Луначарский, – мы сами, может быть, помянем очень добрым словом этого честного и талантливого человека».
Но Луначарский уже после встречи – последней – с Ролланом в Вильнёв в 1932 году отметил в статье «У Ромена Роллана» и значительную идейную эволюцию французского писателя, «с которым мы расходимся только в тех или иных деталях». Т. Мотылева цитирует письмо Роллана С. Цвейгу (1933), призывавшее его отрешиться от своей нейтральности, которая позже привела Цвейга к моральной изоляции. «Если ни один из враждующих лагерей для вас неприемлем, – писал Роллан, – найдите свой лагерь, пусть даже он будет под перекрестным огнем остальных двух! Ибо самое худшее – это когда в вас стреляют, а вы не нашли лагеря, к которому могли бы примкнуть».
Для всякого биографа, когда речь идет о выдающемся писателе, и тем более для биографа Роллана, соблазнительно уделить большое внимание истории создания таких, например,, монументальных циклов, как «Жан-Кристоф» или «Очарованная душа». Т. Мотылева, подробно рассмотревшая этот вопрос в своей монографии «Творчество Ромена Роллана» (1959), решительно отказалась пойти по этому пути. Однако в биографии писателя его произведения получили четкую и подчас новую оценку. Несомненный интерес представляет рассказ об антивоенной пьесе Роллана «Лилюли». Рельефнее, чем в монографии, обрисован замысел романа «Очарованная душа». Здесь снова сыграли свою роль впервые приводимые документы – переписка Роллана по поводу романа с Роже Мартен дю Гаром (в книге приводится письмо Мартен дю Гара Роллану) и со Стефаном Цвейгом.
Книгу Т. Мотылевой завершает глава «Сопротивление», в которой сообщено много новых сведений о жизни я работе Роллана в дни войны. Глава эта небольшая, но написана она с подъемом и интересно. Вспоминается, как мало мы знали об истинных обстоятельствах последних лет жизни Роллана, когда до нас дошло известие о его смерти. Именно поэтому с вниманием читаются письма Роллана к Цвейгу от 18 декабря 1939 года, к Мазерелю от 26 января 1940 года, страницы, посвященные дружбе Роллана с семнадцатилетним рабочим-коммунистом Эли Валаком, расстрелянным фашистами летом 1942 года.
Хотя взгляды писателя претерпела длительную и сложную эволюцию, Т. Мотылева убедительно выявляет единство мировоззренческого и художнического облика Роллана. Верность Роллана его идеалам подтверждает и письмо П. Сейпелю, относящееся еще к 1919 году: «Хотите, дорогой друг, чтобы я отмежевался от русской революции? На это и не надейтесь, пока вы не решитесь отмежеваться от революции французской!»
- «Europe», Juin 1970.[↩]