№1, 2015/Зарубежная литература и искусство

Релятивистские тенденции в письмах Т. С. Элиота

Зарубежная литература

Алан ЖУКОВСКИЙ

РЕЛЯТИВИСТСКИЕ ТЕНДЕНЦИИ В ПИСЬМАХ Т. С. ЭЛИОТА

В последние годы вышли три тома переписки Т. С. Элиота, позволяющей лучше понять специфику дарования и взглядов поэта и критика, ультрамодерниста и реакционера, автора эротичных стихов и человека, ненавидевшего плоть, романтика и антиромантика, релятивиста и англокатолика.

Из противоречия «верю — не верю» выстраивается неожиданный образ. Элиотовский релятивизм распространяется и на литературу: Элиот не верил в возможность объективной оценки стихов, воздерживался от категоричных суждений, сомневался в необходимости чтения современной поэзии, считал себя второстепенным и часто ошибавшимся поэтом, не стремился к какому бы то ни было лидерству в литературе и уж точно (по крайней мере, в 1920-е годы) не осознавал себя «арбитром» культуры.

Основная задача данной статьи — проанализировать то, как новый материал может изменить или уточнить уже существующие представления об Элиоте. Хотя многие письма были ранее доступны ограниченному кругу исследователей и использовались в их монографиях, собранные вместе они дают более полную и последовательную картину[1].

В первом томе переписки, вышедшем еще в 1988 году и впоследствии переизданном с добавлением более 200 новых писем, говорилось, что второй том выйдет «в следующем году», но на подготовку издания ушел 21 год. Долгожданный второй том вышел в 2009 году. Он охватывал лишь три года, потому что к рассматриваемому времени, в связи с работой Элиота в качестве редактора журнала «The Criterion», интенсивность его переписки резко увеличилась. Подготовкой изданий занимались вдова поэта — Валери Элиот — и Хью Хотон. Но процесс подготовки новых томов в последние годы ускорился. В конце 2012 года увидел свет третий том, а в январе 2013 года был издан четвертый (оба редактировались Валери Элиот и Джоном Хаффенденом). Неизвестно, сколько лет уйдет на издание всего эпистолярного наследия Элиота, тем более что Валери Элиот ушла из жизни 9 ноября 2012 года, и важнейший источник информации о жизни поэта оказался утрачен. Среди элиотоведов родилась шутка: увидит ли кто-то из ныне живущих полное собрание писем Элиота? Но, возможно, все не так уж печально. Быстрый темп выхода двух последних томов свидетельствует о том, что процесс издания писем Элиота после 1929 года может занять не так много времени.

В рассматриваемых изданиях представлена вся доступная переписка Элиота в хронологическом порядке — за исключением совсем незначительных, технических писем. Кроме того, не вошли свыше 1000 писем Эмили Хейл, женщины, в которую Элиот влюбился до переезда в Англию. Они переписывались долгие десятилетия. О характере их отношений в более поздние годы нельзя судить достоверно. Половина писем (от нее к нему) была уничтожена Элиотом, когда Эмили передала свою часть писем Принстонскому университету (они могут быть изданы только через 50 лет после смерти Эмили — в конце 2019 года).

Застенчивый и беспомощный в общении с противоположным полом Элиот скоропалительно женился на Вивьен (первой женщине, обратившей на него внимание), продолжая, как он позднее признавался, любить Эмили[2]. По мнению большинства друзей, знакомых, современников, исследователей (и, в той или иной степени, самого Элиота), эта женитьба имела катастрофические последствия: почти два десятилетия Элиот прожил с совершенно не подходившей ему женщиной, отличавшейся вдобавок тяжелым характером и слабым душевным и физическим здоровьем.

Элиот не хотел, чтобы кто-то когда-нибудь написал его биографию, но признавал, что это может случиться, и тогда он не хотел бы, чтобы в ней было что-то личное… (III, 483)

Сам Элиот говорил, что не любит читать чужую переписку (а еще больше — свою), и не хотел, чтобы его письма когда-нибудь стали доступны публике (так, после смертей матери и брата он сжег почти всю корреспонденцию с ними) (III, 483). Выдающимся эпистолярным даром Элиот явно не обладал — его письма по большей части не отличаются художественными достоинствами. Они отражают свойственные ему эмоциональную скупость и аскетизм.

Философские и религиозные взгляды

К концу 1920-х годов в неразрывное единство сливаются элиотовские «классицизм», антилиберализм, антидемократизм и англокатолицизм (в 1927 году Элиот перешел в англиканскую церковь и сменил американское гражданство на британское). Несмотря на это, он позволял себе необычные для христианина высказывания, свидетельствовавшие о его агностицизме. Его религия предполагала не только веру и признание догматов, но и старательное соблюдение ритуалов и церемоний.

Основная тенденция духовного развития Элиота после обращения в англиканство — стремление к порядку и постоянству, самопожертвованию и христианской скромности. Свою первую исповедь Элиот осмыслил как давшую ему ощущение «поражения и победы» (IV, 96) преодоление «очень широкой и глубокой реки», через которую он уже не перейдет обратно: «В данный момент я не ожидаю, что смогу далеко продвинуться, я лишь буду «поддерживать мою душу живой» регулярной молитвой и обрядами <...> Я чувствую, что мне нужна самая жесткая <...> латинская дисциплина, игнатианская, или какая-то другая. Это вопрос компенсации. Я чувствую, что ничто не может быть слишком аскетичным, слишком жестоким для моих целей» (IV, 128). Элиотовское обращение к религиозной «дисциплине» получило свое классическое воплощение в поэме «Пепельная среда» (1930).

Даже без использования психоаналитического подхода очевидно, что постоянное состояние депрессии, чувства безысходности и вины стали своего рода катализаторами обращения Элиота к религии. Чувство чудовищности и бессмысленности бытия было характерно для Элиота в 1920-е годы, что в немалой степени связано с его личной жизнью, нередко осмыслявшейся в религиозных категориях. В апреле 1925 года Элиот в отчаянии пишет Дж. М. Мерри: «В последние десять лет — постепенно, но сознательно — я сделал себя машиной. Я сделал это намеренно — чтобы терпеть, чтобы не чувствовать — но это убило В… Я намеренно убил мой рассудок — я намеренно умер — чтобы продолжать жить внешне — Это я сделал в 1915-м… (год женитьбы. — А. Ж.) Но вот дилемма — убить другого человека тем, что ты умер, или убить тем, что ты жив?… Должен ли я убить ее или убить себя? Я пытался убить себя — но только для того, чтобы создать машину, которая убивает ее <...> Теперь я чувствую, что нельзя помочь другому тем, что ты разрушаешь собственную душу — я сделал это — могу ли я помочь другому и спасти ее?» (II, 627) Чуть позднее Элиот пишет: «Весна — это страх, который я не могу объяснить» (метафора, несомненно вызывающая в памяти начало «Бесплодной земли»), «Я убил ее. И это ужасное ощущение самой коварной формы вины само по себе парализует и убивает» (II, 632). В этих удивительных по риторической силе и парадоксальности мышления строках описаны биографические предпосылки того экзистенциального кризиса, состояния смерти-в-жизни, которые пронизывали поэзию Элиота до его обращения в англиканство. Но уже в 1925 году очевидно, что свою жизнь Элиот осмыслял во все более и более религиозных категориях.

Не меньшая боль чувствуется и в письмах Вивьен, написанных в 1920-е годы. Она называет свое существование «вселяющей страх ношей» и ощущает себя «на расстоянии многих миль от всего и всех» (II, 140). Она не знает, почему Том любит ее, и пишет, что она «любит Тома так, что это разрушает нас обоих. И это вся моя жизнь. Ничего не остается» (III, 208). Вивьен даже допускает, что может быть убита (IV, 73). Она ощущает, что «просто не понимает» мужа, что иногда ей кажется, что он безумен, «порочен» и «чудовищно опасен» (III, 223).

Свою жизнь Элиот назвал подобной «плохому русскому роману» (III, 228). В письме П. Э. Мору 12 февраля 1929 года Элиот фактически признал, что гнетущее чувство пустоты «посреди любого человеческого счастья и во всех человеческих отношениях» и привело его к религии (IV, 432-433). Эти строки, описывающие тотальное отчуждение между Элиотом и его женой, позволяют очень хорошо понять, что имел в виду Элиот, говоря об этом, — по крайней мере, в плоскости личной жизни.

По собственному признанию Элиота, он был воспитан как атеист (IV, 568), хотя и находился под сильным влиянием унитарианства, к традиции которого принадлежала его семья. Как бы то ни было, противоречие между скептицизмом и верой в духовной эволюции Элиота намного сложнее и многомернее, чем борьба атеизма и религии. Важно отметить, что Элиот вообще не был склонен считать унитарианство — движение в протестантизме — христианством и воспринимал его как «атеизм» (возможно, это он и имел в виду, говоря о своем атеистическом воспитании). Как известно, в своей литературной критике Элиот создал глобально-историческую концепцию «распада чувственного опыта» (dissociation of sensibility) — постепенного снижения символических возможностей языка, расщепления единства слова, образа, мысли и чувства, разрушения изначальной целостности восприятия, характерной, по мнению Элиота, для эпохи позднего Средневековья. Одним из важных аспектов первоначального «единства» являлась общая для Западной Европы католическая вера. Отношение Элиота к Реформации было преимущественно отрицательным (а нередко — резко негативным). Унитарианство он воспринимал как апофеоз протестантизма: ведь для него характерна рационализированная, наполненная скептицизмом либеральная теология, пронизанная духом Просвещения и глубоко чуждой Элиоту верой в прогресс. Теологи-унитарианцы стремились обосновать веру эмпирическим путем[3].

Во время изучения Элиотом философии в Гарварде там господствовали схожие тенденции: рационализм, вера в прогресс, стремление встроить религию в рамки науки и философии. Шли бурные дискуссии, в которых использовался крайне сложный формально-понятийный аппарат, — свобода и широта мнений сочетались с достаточно строгими, зачастую громоздкими и искусственными «правилами игры»[4]. Несмотря на то, что Элиот учился в Гарварде очень хорошо, нередко удостаивался похвалы именитых преподавателей и сам испытал колоссальное влияние многих гарвардских философов[5], такое положение дел не могло его удовлетворить: он искал большей свободы самовыражения, а в мировоззренческом плане всегда тяготел к большей целостности восприятия, обретению экзистенциальных определенности и постоянства, которые были неизбежно связаны для него с религиозным началом. В той или иной степени Элиот всегда проявлял повышенный интерес к теологической проблематике, хотя в гарвардские годы этот импульс был наименее заметен и скрывался под толстым покровом релятивизма, тесно связанного с унитарианским влиянием и преобладавшими в Гарварде сциентистскими тенденциями.

В конце 1920-х годов Элиот писал: «Я уверен, что стал бы очень плохим преподавателем философии, потому что, после моего изначального энтузиазма, я обнаружил, что современная философия — не более чем пустое словопрение, в которое верят преподаватели, в основном — потому, что им нужно зарабатывать им на жизнь» (IV, 411). Неприятие «пустого словопрения» (в котором — если вслед за Элиотом считать таковым философию того времени — он достиг немалых высот) стало причиной того, что Элиот отказался от философской карьеры и не стал защищать свою диссертацию о Ф. Г. Брэдли, получившую хвалебные оценки специалистов.

Чтобы четче обрисовать специфику философских взглядов раннего Элиота, необходим небольшой экскурс в его письма, представленные в первом томе. В 1914 году он писал, что не доверяет «никаким теориям и доктринам, которые можно сформулировать. Нужно иметь теории, но не нужно в них верить!» (I, 76). В одном из писем 1915 года Элиот называет себя «релятивистом» и «относительным материалистом», считающим, что «единственная «вселенная»», о которой вообще можно говорить», — это мир, изучаемый естественными науками (уже через 5 — 10 лет такое утверждение в его устах станет невозможным). В том же письме Элиот утверждает, что любая философская теория неудовлетворительна и является «извращением реальности». Позднее Элиот пишет о своей «фатальной предрасположенности к скептицизму» (I, 91), и о том, что он — «релятивист, раскалывающий маленькие теории, как орехи»[6]. В своей не защищенной диссертации о Брэдли Элиот писал, что любые метафизические суждения в конечном счете опираются на веру, и предостерегал как метафизика, так и литературного критика от утверждений, претендующих на абсолютную значимость[7].

Элиот следовал этому завету: своеобразная амбивалентность оценок и в мировоззрении, и в литературной критике была характерна для него на протяжении всей жизни и особенно ощутима в его текстах позднего периода (1950 — 1960-е годы), когда он заявил, что его ранние эссе защищали ту поэзию, которую он сам писал[8]. Как бы то ни было, в религиозно-философских вопросах релятивизм Элиота в 1930-е годы начал сходить на нет — по крайней мере, выражаться менее явно и менее часто.

В середине 1920-х годов духовный поиск Элиота все чаще устремляется в сторону христианства (преимущественно англокатолицизма и средневекового католицизма[9]). Этот путь не был простым. В 1926 году Р. Олдингтон писал Элиоту, что не любит Иисуса и Евангелия и что, по его подозрению, Христос никогда не существовал как историческая личность. Удивительно то, что Элиот согласился с этим — по крайней мере, частично: «Я согласен по поводу Христа, и я не могу не соглашаться с остальным» (III, 129-130). Такое неожиданное непубличное высказывание — поразительное для читателей, знакомых с текстами Элиота, опубликованными в то время, — свидетельствует о том, что за год до своего обращения в англиканство Элиот еще был достаточно далек от принятия христианства в сколько-нибудь традиционном виде. В том же письме Олдингтону Элиот признавался, что проза Э. Гиббона — автора во многом антихристианского — действует на него как сильный наркотик (III, 129-130).

В начале 1927 года Элиот пишет Дж.М. Мерри: «Вы предполагаете, что Истина изменчива, — Вы принимаете как неизбежность то, что, как мне кажется, находится в нашей власти». Далее Элиот назвал себя «бескомпромиссным прагматистом», настолько «радикальным», что ему «не остается ничего другого, как предполагать существование фиксированных смыслов и неизменной Истины». Логика Элиота здесь сложна и противоречива: в рассмотренном фрагменте поэт не говорит, что абсолютные ценности существуют и могут быть познаны; он признает, что христианство его привлекает потому, что «работает» для него, а не потому, что является бесспорной Истиной, но в то же время утверждает, что ему как «радикальному прагматисту» удобно предположить (именно предположить, а не утверждать наверняка) существование абсолютных ценностей.

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №1, 2015

Цитировать

Жуковский, А.Ю. Релятивистские тенденции в письмах Т. С. Элиота / А.Ю. Жуковский // Вопросы литературы. - 2015 - №1. - C. 303-329
Копировать