Краткий курс новояза

Политический дискурс

Максим КРОНГАУЗ

КРАТКИЙ КУРС НОВОЯЗА

…новояз — это, конечно, не конкретные слова, а некий уродливый язык, задача которого — ограничить мысль и довести ее до речекряка.

Виктор Голышев. Из интервью «Коммерсанту»

Политический дискурс не то, чем кажется

Политический дискурс — одна из популярных в обществе тем, к которой лингвисты относятся с подозрением. На первый взгляд, это вполне респектабельная проблематика, связанная с языком власти и потому не только интересная, но и актуальная, имеющая прикладной характер, что, по сути, предполагает определенные финансовые перспективы: исследовательские гранты и т. п.

Однако не все так просто. Во-первых, никто толком не понимает, что это такое. Область не компактна, а, напротив, чрезвычайно аморфна. Это означает, что легко расплываться по теме, но трудно сосредоточиться и сказать что-либо конкретное. Во-вторых, кажется, что разговор идет больше о политике, а не о языке, а значит, это не наука, а ее имитация. Первое и второе приводят к тому, что в этой области много псевдонаучных спекуляций и мало результатов, а за это никто денег не платит. В-третьих, здесь все ангажировано, субъективно и прагматически ориентировано. Вот, например, скажешь, что Жириновский — хороший оратор, значит, ты за Жириновского, значит, ты сам такой, ну и так далее. Иначе говоря, это еще и минное поле для научных репутаций.

С последним ничего не поделаешь, с этим надо смириться: умение говорить и добиваться своих целей никак не связано с человеческими и с политическими убеждениями. Многие кровавые диктаторы были великолепными риторами, умели зажигать аудиторию и манипулировать ею, и их коммуникативные стратегии и приемы надо изучать как образцы ораторского искусства. Что же касается научности, то если мы четко очертим границы политического дискурса, то добьемся своего. Разговор станет более научным, но, скорее всего, менее интересным. Как тут не вспомнить французского лингвиста Патрика Серьо, который изучал выступления Брежнева в том числе формальными методами. Результаты получились строгие и с научной точки зрения вполне значимые, но никакой широкой общественной дискуссии не спровоцировали.

В общем, все упирается в то, что следует и что нам интересно называть политическим дискурсом. Политический дискурс — это стихия речи, множество устных и письменных текстов, связанных с политикой. Но нас интересует не только дискурс, но и особый язык, с помощью которого этот дискурс порождается. В частности, особый интерес представляет лексика этого языка: отдельные слова, словосочетания и даже фразы, выражающие специфические смыслы.

Вот, например: «суверенная демократия». Безусловно, это прием из области политического дискурса. Считается, что это словосочетание придумал В. Сурков, и это типичный пример того, как власть с помощью языка пытается манипулировать народом. Правда, в данном конкретном случае — неудачно, но ведь и это тоже любопытно. То есть любопытно, почему власть не достигает в этой ситуации успеха.

А вот другой пример: речевые портреты политиков. Здесь в качестве материала могут привлекаться не только официальные выступления, но и высказывания в неофициальной ситуации, экспромты, в том числе ответы журналистам и многое другое. Могут ли так называемые «путинизмы» или «черномырдинки» служить примерами политического дискурса? «Хотели как лучше, а получилось как всегда». Без этого невольного афоризма Черномырдина мы уже не обойдемся, он вошел в канон крылатых фраз. Но относится ли он к политическому дискурсу, вот в чем вопрос.

Или уже совсем про другое. Колорады, ватники, укропы и прочие слова ненависти, появившиеся совсем недавно в конфликтных дискуссиях об Украине. Это не власть и ее конкретные представители говорят с нами, это мы сами создаем особый язык ненависти, говоря о политических событиях и обзывая (лучше слова не подберешь) своих идеологических противников. Разве это не политический дискурс?

Получается, что нам самим интересно максимально расширять это понятие, распространяя его на любую коммуникацию, которая так или иначе связана с политикой.

Из этого я и буду исходить в данном тексте (а вовсе не из соображений научной строгости), а именно — рассмотрю, с одной стороны, фундаментальную и довольную абстрактную проблему, а с другой стороны, очень конкретные отношения конкретного политика и небольшой, не вполне определенной, но очень важной части народа.

Начну я с новояза, который считается эталонным, или даже идеальным, инструментом политического дискурса. Недаром он пришел к нам из мира антиутопии.

Извините за новояз

В 1949 году вышел роман-антиутопия Джорджа Оруэлла «1984», в котором автор ввел словечко newspeak, хоть и не с первого раза, но переведенное на русский язык как новояз. В самом первом и малоизвестном сейчас переводе, вышедшем в Германии в 1950-х, фигурировала новоречь. Слово новояз стало особенно популярно в 90-е годы XX века после публикации перевода Виктора Голышева в «Новом мире» (1989), но за это короткое время успело сильно удалиться в своем значении от первоисточника. Собственно, сегодня в речи новоязом называют все, что отклоняется от литературной нормы, то есть неправильное и не слишком престижное: жаргоны, просторечие, неологизмы и т. п. Часто в речи это сопровождается извинением: «начала выделываться, сорри за новояз», «экстрасенсство, извините за новояз», «желаем вам творческого, извините за новояз, драйва» (реальные фрагменты текстов в Интернете). В общем, новояз воспринимается как своего рода порча стандартного языка, за что и приходится извиняться.

Однако в самом начале, уже оторвавшись от антиутопии, слово новояз использовалось значительно более узко — по отношению к так называемому «советскому» языку, который был, с одной стороны, образцом для новояза, а с другой — реальным примером существования идеального языка. Для Оруэлла Советский Союз и Германия Третьего рейха, а также русский и немецкий языки того периода были своего рода натурой, с которой он списывал и государство в целом, и конкретно — новояз. И именно к немецкому языку Третьего рейха (о котором мы знаем по книге Виктора Клемперера «LTI») и к «советскому» языку было естественно применить новое слово, название идеального тоталитарного языка. И вот тут-то возникает неожиданная проблема. Автор романа придумал убедительнейший язык для своей антиутопии, причем он был настолько важен для него, что Оруэлл написал специальное приложение о нем, назвав его «Принципы новояза» (в переводе Голышева — «О новоязе»). Описание принципов и устройства новояза оказывается отдельным произведением искусства, очень убедительным, но…

Но, увы, не имеющим отношения к нашей советской реальности.

Чтобы показать это, выделю, вслед за Оруэллом, некоторые принципы:

1. Новояз находится в динамическом состоянии, но должен прийти в статическое. В 1984 году — время действия романа — новояз не был окончательно сформирован и использовался эпизодически. Лишь к 2050 году было намечено вытеснение старояза новоязом.

2. Новояз должен был не только обеспечить правильное мировоззрение и мыслительную деятельность, но и сделать невозможными любые иные течения мысли. Это достигалось исключением из лексикона нежелательных слов и очищением оставшихся от неортодоксальных значений.

3. Помимо отмены неортодоксальных смыслов, сокращение словаря рассматривалось как самоцель, поскольку чем меньше выбор слов, тем меньше искушение задуматься.

4. Новояз имеет три словаря и общие грамматические правила. Словарь A содержит только слова, необходимые в повседневной жизни, и непригоден для литературных целей и философских рассуждений. Словарь B содержит специально сконструированные слова для политических нужд с очень абстрактным и неопределенным значением, но с ярко выраженной оценкой. В нем нет ни одного идеологически нейтрального слова.