Реализм Роллана
Т. Мотылева, Творчество Ромена Роллана, Гослитиздат, М. 1959, 485 стр.
Наша литературная наука не имела столь обстоятельного исследования о творчестве Ромена Роллана, как недавно появившаяся книга Т. Мотылевой. Монография привлекает глубоким анализом прозы и драматургии Роллана, четкой аргументацией, весьма значительным охватом фактического материала. В исследовании использованы интересные архивные документы, мемуары и переписка. Круг вопросов, затронутых в монографии, выходит далеко за пределы сжатого очерка художественного творчества Р. Роллана, как аттестует свою работу автор. Монография фактически выдвигает перед читателями важнейшие вопросы современного литературоведения. Проблему взаимосвязей художественного метода, мировоззрения, эстетических взглядов писателя в его идейной эволюции Т. Мотылева решает в конкретной и весьма убедительной форме.
Еще на заре нашего века Роллан «прорвался» к постановке острых социально-политических проблем современности. В 1897 году он написал пьесу «Побежденные», в которой рассматривается вопрос о позиции интеллигенции в пролетарской революции. Это дает основание Т. Мотылевой в начале монографии говорить об актуальности раннего творчества Роллана, а завершая исследование, утверждать, что тяготение к реалистическому искусству, одушевленному передовыми социальными идеями, характерно для Роллана на всех этапах его творческой эволюции. «Это тяготение отнюдь не избавляло писателя от заблуждений и творческих просчетов, оно осуществлялось нелегко и не беспрепятственно, но коренилось в нем очень глубоко» (стр. 481).
В центре внимания исследователя неизменно остаются вопросы, связанные с определением художественного метода и новаторства Р. Роллана. Уже в первой, вводной главе убедительно раскрывается мысль: Роллан – «реалист особого типа». Здесь правильно указывается, что черты художественного метода Роллана явились не только выражением его писательской индивидуальности. Они связаны также с, по-разному преломившимися в творчестве различных писателей (Шоу, Т. Манн, Нексе), общими тенденциями развития реализма XX века.
Автор справедливо указывает, что характеристику реализма Роллана нельзя сводить к анализу его изобразительных средств. Свойственный писателю героический оптимизм стал характерной чертой не только мировоззрения Роллана, но и его образной системы: «он определяет склонность художника к резким светотеням, к совмещению самых мрачных тонов с самыми радужными, светлыми красками» (стр. 38).
Как далее отмечает автор, «у Роллана не было конкретного, разработанного понятия реализма; он расходился в понимании этого термина со многими французскими писателями и критиками, которые отождествляли реализм с натуралистическим копированием действительности. Для Роллана защита реализма не связывалась с каким-либо отдельным художественным направлением или школой. Но он – иногда пользуясь термином «реализм», а иногда обходясь без него – с большой страстностью и убежденностью отстаивал принцип правдивого отражения действительности в искусстве» (стр. 155).
Весьма интересны наблюдения Г. Мотылевой над жизненно достоверным, правдоподобным и отвлеченным в романах писателя. Роллан, как с полным основанием отмечается в монографии, во многом отклонялся от предшествующей традиции французской реалистической литературы, далеко не всегда заботился о внешнем правдоподобии. «Он нередко смещает пропорции, иногда уменьшает масштабы людей и предметов, иногда – увеличивает их» (стр. 236). Писатель смело обращается к психологической гиперболе, раскрывая перед читателями внутреннюю противоречивость, многоликость души своих героев. Так, Роллан утверждает, что в героине романа «Очарованная душа» – Аннете Ривьер – «жили две или даже три Аннеты, и обычно говорила одна, а другая слушала».
Существенно важно, что в книге не только выявлено резко отрицательное отношение Роллана к декадансу, но опровергнута также точка зрения тех буржуазных литературоведов, которые обнаруживают в творчестве писателя сознательный отказ от принципов реалистического изображения человека. Хотя двойственность или даже множественность души Аннеты, несомненно, возводится Ролланом в психологический закон, художник идет в данном случае по иному пути, чем писатели-декаденты, у которых (как, например, у Марселя Пруста) мы обнаруживаем распад образа-характера. Многоликость героев Роллана, «как правило, сочетается… с ярко выраженной реалистической определенностью характеров и по-своему отражает в себе объективное жизненное явление: сложность, изменчивость человека, резкий и буйный характер развития личности в эпоху больших исторических потрясений» (стр. 395).
Основательность такого рода соображений можно подтвердить и опытом современной французской литературы. Широко применяя роллановский метод характеристики героя, Андре Стиль в своем последнем романе «Мы будем любить друг друга завтра» раскрыл нелегкий процесс идейных исканий французской трудящейся молодежи, втянутой империалистами в очередную «грязную войну». От буржуазных писателей, умеющих весь мир сделать предметом сомнений, – Андре Стиля, как и Ромена Роллана, разрешающих не только психологические, но и важные социальные проблемы, отличает выбор героя и верное понимание конечной цели его исканий.
В связи с постановкой вопроса о реализме Роллана интересны наблюдения автора монографии над языком его прозы. Именно в языке Роллана настойчиво проявляется стремление «конкретизировать отвлеченное и духовное с помощью наглядного, осязаемого, земного» (стр. 403). «Наиболее оригинальные и смелые роллановские метафоры – это те, которые представляют собою материализацию душевной жизни человека или отношений между людьми» (стр. 404).
И все же, как нам кажется, автор монографии останавливается на полпути, выявляя особый, роллановский метод изображения человека. Над этим задумываешься, когда на стр. 195 узнаешь, что Кристоф «по-своему продолжает ряд «молодых людей XIX столетия». Кристоф – и Жюльен Сорель, Растиньяк, Фредерик Моро, Жорж Дюруа… Возможно, что «герой Ромена Роллана по духовным качествам, по силе характера несравненно выше не только бальзаковских, но и стендалевских молодых людей». Но ведь настаивая на подобном противопоставлении, нельзя игнорировать и вопрос о реалистической достоверности! Намерение Роллана изобразить своего героя «Бетховеном в сегодняшнем мире» в высшей степени характерно для писателя, который, как верно отмечает Т. Мотылева в другом случае, дал образ Кристофа «в плане психологической гиперболы» (стр. 213). Ведь несомненно, что, оставаясь художником-реалистом, Роллан пишет образы своих основных героев иначе, чем их конструировали Стендаль и Бальзак и тем более Флобер или Мопассан. Хотелось бы, чтобы в монографии яснее было сказано о значении аллегории в художественном методе Роллана. Путь к освещению этого вопроса намечен в главе о Кола Брюньоне; «Чтобы вылепить образ такой обобщающей силы, Роллану было необходимо выйти за пределы бытовой повседневности… Кола, вырастающий из гущи народной жизни, вместе с тем несколько приподнят над буднями – это не только тип, но и символ» (стр. 278; курсив мой. – И.Д.).
То обстоятельство, что книга «Творчество Ромена Роллана» вызывает стремление разобраться в сложных эстетических проблемах, само по себе ее характеризует. Однако ж менее важно рассказать о ее составе с точки зрения охвата материала.
В данном случае мы по существу впервые знакомимся с работой, в которой рассматриваются все основные художественные произведения писателя, а также его «героические биографии» и книги автобиографического характера. Обобщение столь существенной части литературного наследия Роллана в книге объемом в двадцать пять печатных листов потребовало от автора строгой «самодисциплины». Т. Мотылева отказалась от биографического освещения творческого пути Роллана в том смысле, что мы узнаем в ее книге больше о произведениях писателя, чем о нем самом, или, точнее, прежде всего о его взглядах на искусство, о его замыслах и их художественном претворении, а лишь затем о самом Роллане и его жизненной судьбе. Но этот путь оправдан, поскольку исследователя интересует главным образом сама художественная ткань произведений Роллана.
В каждой главе исследования читатели найдут для себя что-либо новое. В главе «Молодой Роллан» – разбор не переводившейся на русский язык и явно недооцененной исследователями пьесы «Побежденные». В главе «Первые «Драмы революции» – рассказ о предке Роллана Боньяре, участнике взятия Бастилии, получившем в 1793 году звание «Апостола Свободы».
Много новых наблюдений содержит глава, посвященная анализу романа «Жан-Кристоф». Здесь интересно прослеживается история создания романа, раскрыто его социальное и эстетическое содержание. Вряд ли, однако, читатели согласятся с исследователем в определении жанра романа как романа-эпопеи.
Никто не оспаривает особой, роллановской эпичности содержания романа о музыканте Крафте. Но является ли это произведение эпическим по форме? Позволяет ли художественная ткань романа утверждать, что в процессе создания жизнеописание одного героя переросло в реалистическую эпопею, в монументальную картину жизни европейского общества?
Конечно, уже имели место попытки истолковать роман «Жан-Кристоф» как «энциклопедию французской жизни», как «широкую объективную картину жизни Европы начала XX века» 1. Но обычно исследователи приходили к таким выводам «попутно», не вдаваясь глубоко в вопрос об особенностях реализма Роллана.
Сам Роллан считал «Жан-Кристофа»»совокупностью романов» или, как говорил Стефан Цвейг, «произведением без формулы». В книге «Внутреннее путешествие» Роллан особо отмечал, что, поскольку их пути и силы были слишком различны, он «никогда не подражал» 2 повествовательному искусству эпопеи Толстого «Война и мир».
Т. Мотылева не стремится непременно связать вопрос о жанровых особенностях романа Р. Роллана с характеристикой реализма французского писателя. Она не раз оговаривается, что в данном случае мы встречаемся с романом-эпопеей особого рода: «здесь нет той полноты воплощения народной жизни, которая характерна для лучших образцов этого жанра» (стр. 190). И все же такое решение проблемы нельзя принять как окончательное. Более того, непременное желание видеть в многотомных повествованиях Роллана черты романа-эпопеи по существу уводит в сторону от более последовательного рассмотрения отдельных звеньев романа «Жан-Кристоф».
Внутри повествовательных циклов Роллана легко обнаруживается очевидное жанровое разнообразие. В повествовании о Крафте есть черты романа-биографии (первые четыре книги), романа-памфлета («Ярмарка на площади»), психологического романа (трилогия об Оливье и Антуанетте), социально-психологического романа («Неопалимая купина»). Наряду с этим отдельные и – обычно – завершающие книги многотомных повествований Роллана приобретают аллегорический характер. В них особо «проектируется» образ героя, перешагнувшего через рубежи своего исторического времени («Грядущий день»).
Наиболее удачной следует признать главу, посвященную бессмертной повести Р. Роллана «Кола Брюньон». В отличие от биографов и исследователей Ромена Роллана (даже таких чутких, как Стефан Цвейг), которые не видят, что работа над повестью явилась важной вехой в идейной эволюции писателя, автор монографии отмечает, что если в романе «Жан-Кристоф» в конце повествования герой и народ оказались трагически разъединены, то теперь они составляют единое целое (стр. 265). В повести о народном художнике решительнее и последовательнее утверждается «нерасторжимая связь искусства и реального мира, роль впечатлений действительности в творческом процессе» (стр. 267), Тема неродной активности, народного гнева против угнетателей звучит теперь у Роллана яснее и громче, чем в «Жан-Криетофе». В монографии «Творчество Ромена Роллана» выявлена противоречивость мировоззрения и художественного метода выдающегося французского писателя. Но эта важная методологическая задача не является для автора единственной или основополагающей целью исследования. Сосредоточивая внимание читателей на том, как изменялся самый характер противоречий в процессе освоения жизни Ролланом, как политические идеи и эстетика Роллана преломлялись в его творчестве на различных этапах эволюции писателя, Т. Мотылева с полным основанием и со всей настойчивостью выдвигает вопрос о единстве творческого облика Роллана, прослеживая становление революционных сторон его мировоззрения.
В связи с этим новое освещение получила в книге Т. Мотылевой славная эпоха жизни и борьбы Ромена Роллана в годы первой мировой войны. Сколько оговорок делалось до сих пор, когда исследователи творчества Р. Роллана определяли антивоенную позицию Роллана как позицию «над схваткой»! В шестой главе монографии («Антивоенная тема») Т. Мотылева прежде всего отмечает, что формула «над схваткой» в сущности очень неточно выражает позицию Роллана в дни войны, а затем поясняет: «Бросить вызов войне означало броситься в самую гущу схватки с зачинщиками всемирного побоища и всей их разноцветной агентурой» (стр. 290- 291). Принципиально важно утверждение автора монографии, что в решительный момент Роллан вышел на общественную арену, обнаружив потенциально присущие ему качества борца. «Упорно держась «вне партий», ревниво оберегая свою индивидуальную свободу, Роллан тем не менее становился глашатаем тех неясных, неоформленных, но очень внушительных антивоенных настроений, которые стихийно складывались в широких массах населения Европы» (стр. 295).
Именно этими обстоятельствами объясняет Т. Мотылева исключительное внимание, с которым В. И. Ленин относился к антивоенным выступлениям Роллана. Как недавно стало известно, в письме к В. А. Карпинскому от 13 сентября 1915 года В. И. Ленин выразил готовность собственноручно переписать статьи Роллана, если экземпляры газет с этими статьями, посланные им Карпинскому по почте, окажутся затерянными3.
Конечно, как отмечает и автор монографии, в антивоенных статьях Роллана, как и в его «Дневнике военных лет», трезвые и верные суждения переплетаются и чередуются с суждениями путаными и неясными, с наивными иллюзиями и предрассудками, но важно, что ложные представления постепенно оттеснялись конкретно-историческим пониманием причин и характера войны. В этой связи Т. Мотылева стремится выявить влияние ленинских идей на Роллана, а также соприкосновения Роллана-мыслителя с такими видными представителями революционного движения, как Дж. Рид, (статья Роллана «Свободные голоса Америки»), Карл Либкнехт, Анри Барбюс. Участие Роллана в политической борьбе в эти дни войны подвело его к правильному пониманию значения социалистической революции в нашей стране. Не случайно именно в этот период деятельности Роллана завязывается его переписка с М. Горьким, устанавливаются сердечные, дружеские отношения с А. Луначарским.
Каким было художественное творчество Роллана военных лет? Т. Мотылева оспаривает мнение тех критиков, которые увидели в антивоенных произведениях писателя лишь проповедь абстрактных пацифистских идеалов. По мнению автора, «и «трагически актуальный», роман о Клерамбо, и сатирическая «Лилюли» мыслились Роллану как оружие в идеологической борьбе, не менее, а может быть, и более острое, чем перо публициста» (стр. 309 – 310). Большой интерес представляет в монографии истолкование драматической сатиры Р. Роллана («Лилюли»), которую Т. Мотылева определяет как комедию с трагическим финалом.
Главным образом как сложное и значительное явление в послевоенной эволюции Роллана рассматривается в монографии роман «Очарованная душа». Нам нечего здесь возразить автору с точки зрения обоснования идейных позиций писателя; однако эта глава в целом, возможно, разочарует читателей, которые хотели бы больше узнать о художественной специфике произведения. Так, например, Т. Мотылева противопоставляет образы Аннеты Ривьер и Марка образам Аси и Джанелидзе, считая, что Роллан в первом случае великолепно справился со своей задачей и не справился с ней во втором. На стр. 390 – 391 монографии по существу оспаривается художественная убедительность образов Аси и Джанелидзе. Нам же кажется, что в полемическом по отношению к буржуазному обществу изображении этих «новых людей» 20-х годов нашего века сохраняет все свое значение особый, роллановский метод изображения образов современников.
Монография завершается главой «Эпилог большой жизни», в которой рассмотрены последние и еще недостаточно известные советским читателям произведения Роллана. Рассказывая об обстановке, в которой находился Роллан, живя в годы войны в Везеле, в зоне фашистской оккупации, Т. Мотылева вносит полную ясность в оценку книги о Шарле Пеги. Создавая ее, писатель духовно приобщился к французскому национальному Сопротивлению.
После смерти Ромена Роллана среди французских исследователей и комментаторов его творчества нашлось немало людей (как, например, Артюр Леви, автор книги «Идеализм Ромена Роллана», 1946), которые ставят под сомнение приверженность выдающегося писателя революционным идеям нашего века. Монография «Творчество Ромена Роллана» дает отпор такого рода тенденциям, ратуя за добросовестное, научно-объективное изучение литературного наследия Роллана – художника и борца за социальное раскрепощение человека, за подлинную свободу мысли и творчества.
Итог многолетних плодотворных изысканий – книга Т. Мотылевой обобщает трудно обозримый и далеко не сразу дающийся в руки материал. Теперь исследователям творчества Ромена Роллана легче будет двигаться вперед, разрабатывая вопросы, затронутые в монографии, но в отдельных случаях оставшиеся неразрешенными. Характеристика реализма Р. Роллана или структуры его многотомных повествований еще не раз, вероятно, будет предметом дискуссий. Многое предстоит еще сделать для того, чтобы восстановить облик живого Роллана, органически увязав анализ его идейной эволюции с фактами его биографии. Несмотря на большой интерес к Р. Роллану в нашей стране, мы все еще мало знаем о его окружении, о близких ему людях и о тех чертах личности и характера писателя, которые могли бы существенно восполнить наше представление о Роллане-художнике.