Размышления о литературе и жизни

Стасис Липскис, Диалог с героем. Пять размышлений о литературе и жизни, «Вага», Вильнюс, 1972, 114 стр. (на литовском языке).

Уже двенадцать лет в Литве выходит серия книг под общим названием «Первая книга». Обычно в ней безраздельно властвуют молодые поэты и прозаики. Но вот после большого перерыва в числе дебютантов снова появился критик. Стасис Липскис, в течение нескольких лет активно сотрудничавший в периодической печати, предложил читателям свою первую книгу – «Диалог с героем», где сделал попытку окинуть взглядом современное развитие литовской литературы. Причем привлекает критика совершенно определенный предмет исследования.

«Диалог с героем» – это разговор о герое литературы и его жизненном прототипе. Избрав такой аспект для размышлений, критик получает прекрасную возможность исследовать множество актуальных явлений современного литературного процесса и духовной жизни общества. Этот выбор не случаен. Постоянной темой критических выступлений С. Липскиса является следующая: литература и ее воздействие на человека, жизнь общества. Он стремится в своих работах быть критиком и публицистом, просветителем, пропагандистом и воспитателем.

С. Липскис одновременно ведет диалог с героем и диалог о человеке, диалог о литературе и диалог об обществе и при этом темпераментно обсуждает проблемы смысла и цели жизни, идейного выбора, духовного богатства и гуманистического призвания человека, с полемическим задором комментирует социальные и психологические аспекты взаимоотношений личности и общества, «отцов и детей». При этом доказательствам и выводам критика несвойственны категоричность, назойливая назидательность или менторское отношение к писателю и его труду. Сама логика рассуждений, эмоциональные акценты мысли позволяют без труда понять, чему автор симпатизирует и что вызывает у него сомнения, в чем усматривает он возможности перспективного развития литературного явления и в чем – грозящие ему Спад и увядание.

Открыто и решительно высказывается С. Липскис против проявляющихся в некоторых произведениях тенденций сентиментальной идеализации старой деревни. Обоснованна озабоченность автора и тем, что литература не всегда достаточно внимательна «к людям благородных идеалов, жертвующим жизнью во имя священных идей», что «сквозь туман бытовых мелочей и неурядиц мы порой не замечаем человека чистой души, идейного и благородного, живущего для других людей», что, «вместо того чтобы выявлять добрые начала, мы нередко удовлетворяемся «маленьким человеком», который находится во власти драматического состояния духа, одиночества, печали, боли, неудовлетворенности, надежд, страданий». Небезосновательны опасения критика по поводу того, что «в литературе после выдвижения на первый план личности… стали стираться грани конкретной социальной жизни», а в некоторых произведениях о социалистической действительности «ставится под сомнение позитивность общества и окружающей среды, делаются попытки противопоставить общество личности», нет уверенности «в положительном влиянии общества на развитие индивидуума», «вся вина за растерянность и метания личности возлагается на общество». «О смысле жизни надо говорить, – пишет критик, задумываясь над некоторыми явлениями литературного процесса, подвергая сомнению кое-какие из них и делая определенные выводы, – но не создается ли порой впечатление, что мы стали слишком часто только размышлять о смысле жизни? Не превращаемся ли мы в болтунов и, вместо того чтобы устремляться вперед по пути прогресса, не слишком ли часто лишь рассуждаем и «философствуем» по поводу смысла жизни?» Критик энергично поддерживает усилия писателей, которые стоят на позициях активного гуманизма, «не абстрагируют человека, не поддаются мнимой иллюзии общечеловеческих проблем», ибо, «отбросив классовое отношение к жизни и ее явлениям, мы тем самым сузили бы понятие гуманизма».

Эти и подобные им утверждения и тезисы С. Липскиса свидетельствуют о том, как пристально следит он за современной литературной жизнью, правильно ориентируется в ее перипетиях и тенденциях, чутко реагируя на них, точно фиксируя и справедливо оценивая. Быть может, не все ново и оригинально в наблюдениях молодого критика, но тем не менее его утверждения сегодня актуальны и ни в коем случае не являются бесцельным повторением давно известных истин.

Хотелось бы пожелать критику на будущее старательно избегать декларативности – громких, но недостаточно весомых фраз, нет-нет да и встречающихся в его первой книге. Думается, что конкретнее и самостоятельнее могли бы быть размышления и формулировки автора, касающиеся роли прогрессивных идей в литературе и жизни. Местами несколько схематичными и искусственными, оторванными от конкретной социальной действительности и потому не вполне убедительными и даже преувеличенно категоричными, односторонними представляются мне рассуждения С. Липскиса на тему «отцов и детей», хотя по существу своему их пафос не вызывает возражений.

Искренне приветствуя и поддерживая боевую гражданскую ориентацию молодого литератора, я все же не могу умолчать о тех трудностях и опасностях, которые подстерегают его на избранном пути как исследователя литературы, с которыми ему пришлось столкнуться в своей первой книге и которые, мне кажется, ему пока не во всех случаях удалось преодолеть. С. Липскис говорит о литературе и жизни, а это значит – «проверяет» литературу действительностью, но при этом он порой забывает, что является литературным критиком, и выступает с позиций сугубо социологических. В главе «Идея», к примеру, критик в поддержку своих социологических тезисов цитирует стихи А. Балтакиса и А. Микуты, вырванные из художественного контекста высказывания литературных персонажей из романов, повестей и рассказов Й. Авижюса, М. Слуцкиса, А. Поцюса, В. Римкявичуса, Р. Кашаускаса, Ю. Пожеры, Р. Ланкаускаса, В. Бубниса, И. Пиктурны, Г. Корсакене и других, цитирует труды В. И. Ленина и письма Ф. Э. Дзержинского, публицистические выступления писателей Б. Рюрикова, Э. Межелайтиса, Л. Яцинявичюса, французского физика П. Ланжевена и студента Вильнюсского университета.,. Из этого потока цитат по существу и состоит вся глава, по замыслу критика предназначенная для анализа идейной направленности литературы и идейно-тематических исканий литераторов.

Явления, произведения и герои литературы становятся в этом случае лишь простыми иллюстрациями построений и рассуждений социолога, к слову сказать, несвободных от длиннот. В приливе увлеченности критик отождествляет явления литературы и жизни, безосновательно трактуя их как однозначные.

Социолога за такую постановку вопроса никто упрекать, конечно, не стал бы. Но критик, поступая подобным образом, упускает из поля зрения художественную специфику литературы, а моменты эстетического переживания и оценки подменяет мало что дающими в литературном отношении или даже вводящими читателя в заблуждение поверхностными иллюстрациями и декларациями. Эти декларации, например, могут внушить читателю ложную мысль, будто первые опыты начинающих литераторов Р. Балтушникаса и Э. Крипайтиса в идейно-художественном отношении равноценны зрелым произведениям мастеров нашей литературы Ю. Балтушиса и Ю. Марцинкявичюса.

Подыскивание и перечисление сходных сюжетов или сюжетных ситуаций, похожих тематических мотивов, механическое сближение в одном ряду персонажей или высказываний из произведений разных писателей, зачастую далеких друг от друга по своему художественному почерку и творческим потенциям, мало что дают и для понимания литературного процесса в целом и отдельных его тенденций, и для осмысления взаимоотношений литературы и жизни, к чему так стремится автор. Я понимаю, что эти вопросы на практике не так-то легко решить, но думать о них непременно надо. Наблюдения социолога не должны, мне кажется, вытеснять характеристики литературного порядка. Литературный процесс рельефнее, красочнее, богаче и сложнее, чем просто социологические контуры его.

Некоторые разделы книги С. Липскиса – классический образец того, как наши недостатки становятся продолжением наших достоинств: слабости «диалога» возникают там, где критик, чуткий к социологическим проблемам литературы, уступает место «чистому» социологу.

г. Вильнюс