Почему викторианцы?

Вот уже свыше десяти лет (десять ли, пятнадцать ли лет? Когда это точно началось?) Англия бьется в судорогах вседозволенности – permissiveness – снятия моральных запретов во имя мнимых свобод личности, – осваивая сомнительные блага всеобщего стандарта и «всеобщего благосостояния» или его тени. Совсем не существенно, что реально это благосостояние уже пошатнулось; миф остается. «Swinging society» прозвали современные бритты то сочетание мнимого благоденствия и полной этической всеядности (долой цензуру, долой запреты, долой табу стыда!), плодами которых им было еще при Вильсоне предоставлено наслаждаться в атмосфере растущего распространения психозов и наркомании, а также преступности, формы которой кажутся почти невероятными. Вспомним процесс Хиндли и Бреди, буквально потрясший в 1966 году всю Великобританию¹. «Swinging society» – термин, дословно непереводимый, но охватывает он много понятий: и разнузданность, и беззастенчивость, и невеселое веселье… Реально же в какой-то мере пир во время чумы².

Статьи, в которых серьезные люди – психиатры, историки, философы – на страницах серьезного еженедельника (или, во всяком случае, полагающего себя таковым) с эпическим объективизмом обсуждали в начале 1972 года общественный смысл, значение (и происхождение) порнографии, показательны для определенных «делающих» современную культуру интеллектуалов³. Они, во всяком случае, заменяют температурную кривую, прибитую к постели больного, ибо до известной степени определяют общественную атмосферу, точнее, один из ее слоев: в те же месяцы года уже высоко поднялись волны гнева миллионов англичан, озабоченных куда более серьезными вещами. Но какие бы бои ни происходили сегодня в Великобритании, этот «слой атмосферы» нельзя игнорировать: он на фасаде, на вывеске, им прикрываются, он служит дымовой завесой. Сложная атмосфера. Но превалирует в ней пока еще стойкий туман. А в тумане все интенсивней идет непрекращающийся дрейф к американским берегам.

Бесспорно, что схватка, вспыхнувшая на Севере Ирландии, забастовки в городах Англии, недовольство, зреющее в Уэльсе и Шотландии, раньше или позже должны дать свои плоды, оздоровить и омолодить культуру древнего острова. Влить новую, свежую струю и в его литературу. В данное же время наступила пауза. И за последние пять-семь лет в литературе и искусстве Англии заметен упадок. Ничего не говорящая живопись. Ни одного выдающегося произведения в музыке. Все еще очень камерная поэзия, непрерывные, но пока не приводящие никуда поиски в драме, застой в романе…

Если конец 50-х, даже начало 60-х годов дали в Англии бурный урожай значительных произведений в различных жанрах как романа, так и драмы, – конец 60-х и начало 70-х бедны всходами, и все больше может казаться, что над Англией опустились сумерки, притом сумерки, которые затянулись.

Книг издается отнюдь не меньше, а может быть, больше, чем десять-пятнадцать лет назад. Специальные – литературные – страницы почти всех газет, не говоря о литературном приложении к «Таймс», об «Обзервер ревью» и «Листнере», по-прежнему заполнены рецензиями на литературные новинки. Книгу, вышедшую год, тем более полтора-два года назад, нелегко найти. «Распродано!» – лаконично отвечают продавцы, и дело с концом.

Десятки, даже сотни романов выходят ежегодно из печати и поступают в продажу. Немалое (относительно, конечно) число новых пьес выбрасывается ежеквартально в прожорливую мясорубку столичных и провинциальных театров, где одни почти тут же исчезают и забываются, хотя иные печатаются отдельными изданиями далеко не всегда этого заслуживая. Но не нужно ни большой внимательности, ни исследовательских навыков для того, чтобы заметить: качество того, что печатается сегодня и о чем вынуждены писать критики и рецензенты (все те же известные имена, критики те же, что пять лет назад), намного ниже того, которое характеризовало литературную продукцию Великобритании в 50-х – начале 60-х годов. Секс во всех его видах. И во всех формах – преступления. Детективный жанр в различных вариантах все более популярен, как, впрочем, и жанр романа малой темы, в который вписываются любовные (точнее, сексуальные) драмы и рассказы о различных отклонениях от нормы в этой области…

Общественный климат последних лет: духота и бесперспективность лейбористского режима, зашедшего в тупик, застой и кризис в канун выборов 1970 года, реакционность консервативного правительства, вставшего у руля в 1970 году, – все это оказало свое губительное воздействие на английскую творческую интеллигенцию. Нельзя сбросить со счетов и деморализующую пропаганду правящих кругов, убеждение многих интеллектуалов в том, что утрачены все идеалы и негде искать новых. Отсюда, между прочим, метание между маоизмом и новыми пророками типа Маркузе и незадачливыми последователями Леви-Стросса.

Насколько произведения даже крупных и известных уже прозаиков, поэтов и драматургов, написанные в начале 70-х годов, мельче и бесперспективнее тех, что еще недавно писались теми же авторами! Очень показательным был 1971 год. Достаточно сравнить «Недовольных» Сноу (1971), где старый мастер пытается – довольно беспомощно, надо сказать, – показать мятежную английскую молодежь наших дней, с такими замечательными произведениями того же автора, как «Новые люди» (1945) или «Возвращение домой» (1956). Слабую, невыразительную книгу Сида Чаплина «Меловые шахты» (1971) с такими незаурядными его романами, как «День Сардины» (1961) или «Надзиратели и поднадзорные» (1962); «Сырье» А. Силлитоу (1972) с его же ранними романами, даже первыми частями неоконченной трилогии о Постерсе «Смерть Уильяма Постерса» (1965) и «Дерево в огне» (1967). Тускло, достаточно смутно, а главное, не ведет никуда. Исключение составляет, пожалуй, лишь Уэйн. Его «Зима в горах» (1970) – роман большого социального и идейного звучания.

Голдинг молчит, если не считать его «триптиха»»Бог Скорпион» (1971). Три повести, из которых одна написана давно, а все три до предела зашифрованы, А когда шифры расшифровываются, то нового мало: все та же проблема личности, жаждущей свободы и бьющейся в тисках неблагоприятных общественных условий… Даже Грин обратился к воспоминаниям: его книга 1971 года «Некая жизнь» – первый выпуск задуманной писателем автобиографической серии.

Молодые если и не молчат, то пока еще не затмевают художников старшего поколения. Ни Дрэббл, ни Рид (хотя и популярные у себя на родине) не создали еще ничего по-настоящему значительного. Джулиан Митчелл – прозаик большого таланта – после сложной и очень противоречивой книги «Неведомая страна» (1966) замолчал и жалуется на бездорожье.

И недаром многие писатели – их все больше – «уходят» в литературоведение (Энгус Уилсон), в историю (Д. Стюарт), в африканистику (Б. Дэвидсон). Даже Норман Льюис, один из больших мастеров современной английской прозы, вернулся к своим истокам – политическому журнализму. Хорошо, если на время…

Положение в драматургии немногим лучше. Даже Осборн, создававший в 50-х годах произведения яркие, значительные, новаторские, после «Лютера» (1961) не дает оснований для истинно серьезного разговора. Так же дело обстоит и с другими драматургами «новой волны» 50-х годов. «Вторая волна»? А была ли она? Ее выдумали сами авторы, ибо едва ли Ортон, Э. Бонд и Никольс заслужили право именоваться создателями нового направления. Если что и дали Ортон и Бонд, то прежде всего яркую иллюстрацию антиморали – страшные документы общества, где нет ничего запретного. Что же до их «лидера» Мерсера, он давно топчется на месте, эксплуатируя старый мотив разочарования и не брезгуя антисоветизмом. Стоппард – автор нашумевшей пьесы «Гильденстерн и Розенкранц мертвы» (1967) – сегодня возрождает абсурдизм в экзистенциалистской драме «Прыгуны» (1972).

Все это не случайно, и сегодня трудно говорить о больших удачах и взлетах английских прозаиков, поэтов и драматургов.

* * *

На сумеречном фоне английской культуры последних пяти лет (да и невзирая на этот фон) выделяется одно явление, ставшее очевидным к концу 60-х годов. Условно можно было бы назвать его (пользуясь в данном случае терминологией самих англичан) «викторианским возрождением».

Еще совсем недавно слово «Victorian» было в английском языке синонимом безнадежно отжившего и устаревшего и отчетливо окрашивалось иронией. Став синонимом устаревшего (старомодного), оно бытует и сейчас, но уже почти оторвавшись от своего первоначального смысла – то, что характерно для викторианской эры в английской истории.

У нас на глазах происходит бурное возрождение «викторианской культуры», и в этом возрождении принимает активное участие как старшее, так и младшее поколение, разве что в несколько разных ролях. Старшее создает книги о викторианцах и викторианстве, готовит различные документальные публикации; младшее жадно читает произведения викторианских авторов.

Но как понимать самый термин «викторианство», освобожденный от его вторичного смысла? «Victorian age» – век королевы Виктории, – так привыкли англичане обозначать эпоху, включающую как годы царствования королевы-буржуа (1837 – 1901), так – заодно – и годы, ему предшествовавшие. Практически «Victorian age» – это XIX век, а в разговоре о литературе – период, охватывающий годы, когда писали как Остен и Скотт (жившие до воцарения Виктории), так и Троллоп и Коллинз, «последние викторианцы».

«Викториана» изучалась еще в 30-х и 40-х годах нашего века, то есть как до второй мировой войны, так и после ее окончания.

1. О нем писала П. Хэнсфорд-Джонсон в книге «On Iniquity».[↩]
2. Вседозволенность в литературе была остроумно высмеяна в 1965 году П. Хэнсфорд-Джонсон в романе «На улице Корк близ шляпного магазина», а в 1972 году в злом и язвительном романе У. Купера «Нужна верная точка отсчета».[↩]
3. »Таймс литерари сапплемент» за январь и февраль 1972 года. [↩]