Рассказы. Публикация Ст. Никоненко

Рецензия В. И. Ленина на тоненький сборник рассказов Аркадия Аверченко «Дюжина ножей в спину революции», вышедший в Париже в 1921 году, хорошо известна. «…Большая часть книжки посвящена темам, которые Аркадий Аверченко великолепно знает, пережил, передумал, перечувствовал. И с поразительным талантом изображены впечатления и настроения представителя старой, помещичьей и фабрикантской, богатой, объевшейся и объедавшейся России. Так, именно так должна казаться революция представителям командующих классов»¹, – писал Ленин. Некоторые рассказы из этого сборника, отмечал Ленин, следовало бы перепечатать в советских изданиях, «талант надо поощрять»². Рецензия сыграла замечательную роль в судьбе книг Аверченко на родине. Более десятка больших и маленьких книжек писателя вышло в Советской России за десятилетие после ее публикации.

Молодая страна смело смотрела в будущее, и ее не пугали воспоминания о былом и мрачные пророчества. Однако в определенный момент мировой истории произошел массовый сдвиг в сознании. Отныне литература стала рассматриваться только как выражение классовой идеологии. А посему в стране диктатуры пролетариата оставалось место лишь для литературы, выражавшей идеологию пролетариата, к сожалению, вульгарно понятую. В этой новой атмосфере Аверченко был не нужен. Более того: он был враг. Хотя и мертвый. И он был изгнан. Более тридцати лет его имя замалчивалось. Но даже и после того, как на страницах газет и журналов снова стали появляться его произведения и даже вышло несколько книжек, рассказы из сборника «Дюжина ножей в спину революции» вызывали настороженность и страх издателей.

Теперь они почти все опубликованы в нашей печати – в газетах и журнале «Юность». Возобладало мнение, что литература — хотя и оружие, однако не столь мощное, чтобы сломать основы государства. И даже высказываются смелые мысли, что нам вовсе и не нужно единомыслие. А раз так, то, значит, снова пришло время Аркадия Аверченко, который никогда не подлаживался, не стремился никому угодить и высказывал лишь свое мнение, не навязывая его другим.

Ниже публикуются произведения разных лет: «История одного рассказа» (1908), «Мы за пять лет» (1913), «Моя старая шкатулка» (1920). ‘

Аркадий АВЕРЧЕНКО

МЫ ЗА ПЯТЬ ЛЕТ

МАТЕРИАЛЫ [К БИОГРАФИИ]

Как будто кроваво-красная ракета взвилась в 1905 году… Взвилась, лопнула и рассыпалась сотнями кроваво-красных сатирических журналов, таких неожиданных, пугавших своей необычностью и жуткой смелостью.

Все ходили, задрав восхищенно головы и подмигивая друг другу на эту яркую ракету.

– Вот она где, свобода-то!..

А когда наступило туманное скверное утро, на том месте, где взвилась ракета, нашли только полуобгорелую бумажную трубку, привязанную к палке – яркому символу всякого русского шага – вперед ли, назад ли…

Последние искорки ракеты гасли постепенно еще в 1906 году, а в 1907 год был уже годом полной тьмы, мрака и уныния.

С горизонта, представляемого кожаной сумкой газетчика, исчезли такие пышные бодрящие названия, как: «Пулемет», «Заря», «Жупел», «Зритель», «Зарево», – и по-прежнему заняли почетное место загнанные до того в угол тихие, мирные «Биржевые ведомости» и «Слово».

В этот период все успевшие уже привыкнуть к смеху, иронии и язвительной дерзости «красных» по цвету и содержанию сатирических журналов снова остались при четырех прежних стариках, которым всем в сложности было лет полтораста: при «Стрекозе», «Будильнике», «Шуте» и «Осколках».

Когда я приехал в Петербург (это было в начале 1908 года), в окна редакций уже заглядывали зловещие лица «тещи», «купца, подвыпившего на маскараде», «дачника, угнетенного дачей», и тому подобных персонажей русских юмористических листков, десятки лет питавшихся этой полусгнившей дрянью.

Пир кончился…

Опьяневших от свободных речей гостей развезли по участкам, по разным «пересыльным», «одиночкам»; и остались сидеть за залитым вином и заваленным К%акобъедками столом только безропотные: «дачный муж», «злая теща» и «купец, подвыпивший на маскараде».

То, что называется – бедные родственники.

Таким образом, я приехал в столицу в наиболее неудачный момент – не только к шапочному разбору, но даже к концу этого шапочного разбора, – когда уже почти все получили по шапке.

Здесь попрошу разрешения сказать несколько слов о себе лично, так как эти слова все же имеют некоторое отношение к тому, о чем пишу.

Я приехал из Харькова в Петербург.

Несколько дней подряд бродил я по Петербургу, присматриваясь к вывескам редакций, – дальше этого мои дерзания не шли.

От чего зависит иногда судьба человеческая: редакции «Шута» и «Осколков» помещались на далеких незнакомых улицах, где-то в глубине большого незнакомого города, а «Стрекоза» и «Серый Волк»³ – в центре («Стрекоза» – на Невском, угол улицы Гоголя, «Серый Волк» – на Мойке).

Будь «Шут» и «Осколки» тут же, в центре, – может быть, я бы преклонил свою скромную голову в одном из этих журналов…

Но выбирать мне приходилось между двумя «близкими» редакциями – «Стрекозой» и «Серым Волком».

– Пойду я сначала в «Стрекозу», – решил я. – По алфавиту.

Вот что делает с человеком обыкновенный скромный алфавит: я остался в «Стрекозе».

Помню, провели меня в кабинет издателя М. Г. Корнфельда (редактор – маститый И. Ф. Василевский-Буква – в Петербурге не жил)…

Меня встретил совсем молодой бритый господин с ласковыми глазами и очень хорошими манерами.

Сидел он за большим письменным столом перед деревянной доской, сплошь исчерченной благородными профилями неизвестных лиц, теми самыми профилями, которые так любит чертить рука задумавшегося человека.

На доске лежала бумажечка – такая маленькая, что я боялся, как бы мое шумное дыхание – дыхание человека, только что взбежавшего на лестницу, – не унесло ее.

«Работает, – завистливо подумал я. – Живут же люди!»

И я впился жадными глазами глубокого провинциала в приятное бритое лицо издателя.

«Вот он какой, – нежно подумал я, – молоденький совсем. Ишь ты!»

Мы разговорились.

– Материал принесли?

– Да, кое-что. Мелочи и рассказ.

– Вы работаете где-нибудь?

– Не…нет. Я недавно из Харькова.

– А там писали?

– Да, – с некоторой гордостью мотнул я головой. – Даже издавал сатирический журнал.

– И хорошо он шел?

– Не особенно. Три тысячи печатал.

– Ого! – искренне изумился издатель.

– Что «ого!»? – простодушно переспросил я. – Много, что ли?

– Конечно. У нас журнал старый, известный, издается в Петербурге, и то идет он не больше, чем вдвое против вашего.

Изумился в свою очередь и я.

– Да что вы! А я думал – тысяч сто.

– Где там?

В дальнейшей беседе я нашел и объяснение этого странного факта: «Стрекоза» издавалась тридцать лет, и все эти тридцать лет главными потребителями ее были – офицерские библиотеки, рестораны, парикмахерские и пивные; поэтому о журнале и сложилось у среднего интеллигентного читателя такое убеждение, что «Стрекозу» читать можно лишь между супом и котлетами, в ожидании медлительного официанта, вступившего с поваром в перебранку, или повертеть ее в руках, пока парикмахер намыливает вашему более счастливому соседу щеку.

Поэтому бурный девятьсот пятый год и перекатился волной через этот сонный журнал, не вознеся его на свой гребень.

Даже в момент первого моего появления в «Стрекозе», когда она уже была серьезно реформирована, когда ее печатали в несколько красок⁴, когда уже большинство будущих сатириконцев работало в ней, – она все же не вызывала ничьего внимания, ни один новый читатель не заинтересовался ею… Так было сильно тридцатилетнее равнодушие к этому «ресторанному и парикмахерскому журналу».

– Знаете что, – сказал я М. Г. Корнфельду со смелостью, на которую способна только молодость. – Надо вам переменить название журнала. Ведь вы теперь не имеете ничего общего с прежней «Стрекозой». По крайней мере в отношении рисунков. А слово «Стрекоза» все портит.

– Я сам уже думал об этом, – грустно сказал издатель. – Да жалко, знаете, менять… Свыше тридцати лет была «Стрекоза», а теперь вдруг не «Стрекоза»… Впрочем, мы об этом можем потолковать на заседании. Приходите сегодня в 8 часов вечера.

Только потом, много времени спустя, оценил я, какая великая честь была мне оказана: еженедельные редакционные заседания происходили в очень интимном кружке самых близких сотрудников и никто из посторонних не допускался под страхом: смертной казни. И только через несколько месяцев издатель признался, какую он вынес из-за меня бурю на другой день после заседания.

– Вы не имели права приглашать на заседание всяких провинциальных проходимцев! – ревел, как буря, порывистый Радаков. – Южные поезда привозят каждый день сотни пудов провинциального мяса, – что же, всех их и тащить сюда, да!

1. В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 44, с. 249.[↩]
2. Там же, с. 250.[↩]
3. Прекрасный журнал, вскоре, к сожалению, прекратившийся. Руководил им известный критик и писатель В. Ф. Боцяновский. [↩]
4. Тридцать лет подряд «Стрекоза» печаталась только черной краской – в то время как «Будильник», «Осколки» и «Шут» печатались цветными красками. [↩]