№11, 1970/Обзоры и рецензии

Рассказ как жанр

А. Нинов, Современный рассказ. Из наблюдений над русской прозой (1956 – 1966), «Художественная литература», Л. 1969, 288 стр.

Появление книги ленинградского критика А. Нинова, трактующей проблемы современного рассказа, вполне закономерно. Странно, что исследований подобного рода еще очень мало: ведь не было, пожалуй, в истории советской литературы периода, который, подобно нынешнему, был бы столь же щедр на рассказ, очерк, короткую повесть, столь же богат интенсивными поисками в этих жанрах. В книге А. Нинова, обращенной к минувшему десятилетию, анализируются рассказы и очерки В. Овечкина, Г. Радова, А. Твардовского, циклы очерков С. Крутилина, Е. Драбкиной, Г. Шелеста, Э. Грина, В. Пановой, В. Некрасова, Э. Казакевича, В. Богомолова, С. Антонова, Н. Воронова, И. Лаврова, В. Тендрякова, И. Грековой, Ю. Казакова.

Если сразу же начинать с упреков автору, то можно выразить удивление по поводу того, что в поле его зрения не попали, к примеру, В. Белов и В. Астафьев, Г. Семенов и Е. Носов, А. Рекемчук и В. Кожевников, С. Воронин и Ю. Трифонов, Ю. Нагибин и В. Шукшин, А. Битов и В. Лихоносов, В. Аксенов и Ф. Искандер. Мы уж не называем имен молодых рассказчиков, к которым известность пришла в последние три-четыре года. К сказанному можно добавить, что выводы автора о современном рассказе были бы весомее, обратись он, хотя бы бегло, к замечательной плеяде новеллистов из республик – Ч. Айтматову, М. Слуцкису, И. Друце, Е. Гуцало, – список, как принято говорить, можно расширить. Разумеется, все эти имена хорошо известны автору рецензируемой книги. И не нашлось им места в исследовании вряд ли по причинам концептуального порядка, хотя концепция современного рассказа из-за отсутствия многих имен становится уязвимой. Дело, видимо, в неразработанности проблем современного рассказа. Наверное, у автора была необходимость как-то ограничить материал, чтобы не потонуть в его стихии, и «застолбить» место для постановки ряда теоретических проблем.

Одна из проблем, поднимаемых автором, – национальные традиции. Рассказ, как справедливо пишет А. Нинов, давно уже утвердил свои права в художественной прозе всех наиболее развитых литератур мира. В русской литературе этот жанр, окончательно выделившийся в 40-х годах прошлого столетия, имеет поистине великую традицию. Автор определяет национальный тип русского рассказа как рассказа народного по преимуществу. На первый взгляд такое определение кажется слишком общим, дублирующим генеральные принципы классической русской литературы. Однако все становится на своп места, если народность понимать не только как особый угол зрения, но и как художественный принцип, согласно которому народ предстает в качестве главного героя произведения. Сопоставляя в этом плане рассказ с жанром романа, автор пишет: «Своим выбором мыслящего героя, вступающего в конфликт с обществом, Пушкин надолго вперед определил главную сферу и основной принцип русского классического романа… Это направление, которому на протяжении всего XIX века сохраняли верность крупнейшие русские романисты – Тургенев, Достоевский, Толстой, – сочеталось с глубоким интересом русской прозы к народу как непосредственному объекту изображения», что нашло отражение уже главным образом в жанре рассказа.

Услужливая память сейчас же подскажет примеры, не укладывающиеся в предложенную автором схему, но все-таки его мысль находится явно на точке «горячо», улавливая исторический пульс русского рассказа. Именно в рассказе, в «Станционном смотрителе» Пушкина, в коротких повестях Гоголя тема «маленького человека» была возведена на высоту, открывавшую самые далекие историко-литературные перспективы. Позже «Записки охотника» положили, по словам Салтыкова-Щедрина, «начало целой литературе, имеющей своим объектом народ и его нужды». В свою очередь эта тяга к изображению среды, к исследованию характера наложила отпечаток на всю «конструкцию» рассказа, усилила в нем аналитические начала, ослабила фабульные. А. Нинов цитирует известное определение, которое дал русскому рассказу А. Твардовский, – рассказ «необычайно емкой композиции, которая избегает строгой оконтуренности сюжетом, возникает как бы непосредственно из наблюденного художником жизненного явления или характера и чаще всего не имеет «замкнутой» концовки, ставящей точку за полным разрешением поднятого вопроса или проблемы».

Значит ли это, что русская проза отказалась от развития другой стилистической линии в рассказе? Значит ли это, что «европейский» тип новеллы с его интересом к фабуле, к случаю, к неожиданному происшествию оказался не созвучен русской «лире»? Об этом в книге говорится как-то неопределенно. Чехов объявляется прямым наследником пушкинской традиции, вернувшим в рассказ эпический элемент, объективность. И как-то забывается, что в новеллах Пушкина роль «случая», интриги была весьма существенной. Мне кажется также, что развитие советской новеллы (взять, к примеру, А. Толстого, Б. Лавренева, И. Бабеля и многих других) не дает оснований замыкать ее в кругу одной стилистической традиции.

Весьма развернутая экспозиция книги включает в себя постановку ряда других проблем общего порядка. В частности, автор много раздумывает над условиями, так сказать, благоприятствующими расцвету новеллы. Нельзя не согласиться с тем, что в наше время вряд ли кто-либо решится, не рискуя быть смешным, ставить развитие новеллы в связь с «упадком», «измельчанием реализма» и т. д. Взгляд на рассказ как на некий жанр-эрзац, призванный на время «подменить» роман, не имеет ныне сторонников. Правда, в книге А. Нинова говорится, и не раз, о «разведывательной» роли рассказа, прокладывающего дорогу роману, но «разведка» в данном случае воспринимается как вполне самостоятельный, равноправный род войск, ничем не уступающий следующей за ним тяжелой артиллерии – роману.

Итак, иерархия жанров отменена, признано их равноправие, правомочность в решении любых жизненных проблем. Однако подобная «демократия», как показывает история литературы, отнюдь не исключает преобладания одного жанра в тот или иной период. «Целые периоды развития прозы проходят под знаком преимущественного расцвета тех или иных форм», – справедливо пишет исследователь. Полувековая история советской литературы дает автору возможность проследить своеобразную смену жанров, смену их лидерства, что ли. «Если в 20-е годы рассказ прокладывал путь большому эпосу, то в следующем десятилетии, на фоне преобладающего влияния монументального романа, рассказ мог сохранить и упрочить свои позиции в литературе, переосмысляя и концентрируя освоенный материал в предельно отточенной форме. В 30-е годы движение к рассказу шло через опыт большой формы…»

Обращаясь к нашим дням, критик склоняется к мысли, что развитие прозы идет под знаком рассказа, очерка, короткой повести, хотя не отрицает достижений романа, который, по его словам, «соревнуется» с малыми жанрами в освоении современной темы. Откровенно говоря, подобная теория «волнообразного» развития жанров, согласно которой малые жанры как бы готовят почву для романа, а последний в свою очередь, имея опыт социально-психологического анализа, создает плацдарм для новых успехов новеллы, – такая теория кажется оригинальной, но не больше. Она оставляет ощущение замкнутого, чисто литературного круга и «повторения пройденного» в литературном движении.

С чего же начинает автор «реальный маршрут современного рассказа»? С очерка – с произведений В. Овечкина, А. Твардовского, Г. Радона, с «трудной весны» на «улице Казачьей», продолжает крутилинскими «Липягами», включает в этот маршрут жанр «невыдуманного рассказа», получивший в последнее время столь широкое распространение. Автору кажется существенным вопрос о границах очерка и рассказа. Он уделяет ему много внимания, подчеркивает близость очерка к лирическому монтажу действительности, улавливает в нем повышенный публицистический заряд и т. д. В очерке автор видит один из тех мощных возбудителей, который во многом определил новое качество современного рассказа. С этим трудно не согласиться. «Очерк расширил общественную «географию» и проблемный потенциал современного рассказа, его аналитический, исследовательский характер», – говорится в книге. На примере «Липягов» – «сельской хроники» С. Крутилина – и рассматриваются эти особенности современного рассказа, бытующего в сильном и влиятельном окружении очерка.

С другой стороны, полагает А. Нинов, накопление новых качеств в рассказе идет, так сказать, за счет усилий документально-мемуарной прозы, дающей исторический разрез жизни. Обратившись к широко известным книгам С. С. Смирнова, к творчеству Е. Драбкиной, автору книг о В. И. Ленине, к рассказам И. Исакова, А. Нинов показывает, как много дали современной прозе «невыдуманные рассказы», укрепляя в ней «дух строгой исторической объективности, бережного и точного обращения с действительными фактами жизни».

Как бы на скрещении многообразных поисков в области рассказа, развернувшихся уже к середине 50-х годов, автору книги видится рождение произведения, обладающего концепционной новизной. Это «Судьба человека» М. Шолохова. В чем же новизна этого рассказа, определившего, надо полагать, – и не на один день, – пути развития современной новеллы? Ее критик усматривает в заявленном и осуществленном в рассказе праве на трагический конфликт, которое игнорировалось во времена господства теории бесконфликтности. В главе «Судьба человеческая» автор пишет: «Потребовалось почти целое десятилетие, чтобы трагические конфликты и ситуации вернулись в рассказ как проявление всей полноты правды, без которой литература не может по-настоящему жить и органично развиваться». Возражение напрашивается само собой: можно ли говорить о концепционной новизне рассказа Шолохова, если он лишь «возродил» трагические конфликты, которыми, в общем-то, насыщена советская литература, обратимся ли мы к 20-м годам или более близким – годам Отечественной войны? Развивая свою мысль, А. Нинов пишет: «Не судьба человека на войне, а война как трагический поворот в судьбе человека – вот новый план, новое отношение героя и времени, к анализу которого подошел Шолохов». За всеми этими рассуждениями пропало главное, то, что сделало рассказ Шолохова событием в те годы, – открытие характера Андрея Соколова, советского человека, который «повернул» войну, историю в сторону победы. Значение шолоховского рассказа – в небывалой глубине раскрытия характера человека во всех его связях – семейных, общественных, социальных и национальных. Трагизм ситуации еще резче выявил силу и несгибаемость этого человека. Именно поэтому «Судьба человека» может служить «экспозицией современного рассказа», с его глубоким интересом к личности во всех ее общественных, социальных и исторических связях. Подтверждением могут служить страницы книги самого же А. Нинова, на которых анализируются рассказы В. Пановой, В. Богомолова, В. Некрасова и других писателей.

Рассказу, посвященному непосредственно нашим дням, не очень повезло в рецензируемой книге. Ему уже как-то не хватило места. Слишком много сил было затрачено на подготовительную работу. Анализируя рассказы И. Лаврова и Н. Воронова, В. Тендрякова, И. Грековой, Ю. Казакова, критик замечает; «Современная литература с разных сторон приступила к изучению действительной сложности существующих отношений, общественных и личных…» В самом деле, и тендряковский «Суд», и грековский «Дамский мастер», и любой рассказ Ю. Казакова могли бы проиллюстрировать эту мысль. Вместе с тем эта «квалификация» современного рассказа настолько обща, что ее, при желании, можно отнести к любому периоду в истории литературы и к любому талантливому писателю. Действительно, неужели, например, рассказы А. Платонова с меньшей силой раскрывали «сложность существующих отношений»? Или малышкинский «Поезд на юг» не может поспорить с новейшими рассказами по глубине проникновения в психологию героя?

Подобного рода общие и мало что проясняющие определения довольно часто подводят автора книги. Анализируя, к примеру, творчество Ю. Казакова, А. Нинов пишет: «Можно искать черты нового в «ветхом человеке», и литература делала это, пока новое было редкостью, пока оно оставалось исторически слабым. Время повернуло ту же проблему другой стороной. Литература учится различать качества «ветхого человека» в людях современной формации, под какой бы внешностью эти качества ни скрывались». Не знаю, согласится ли сам Ю. Казаков с таким пониманием его творчества, но для литературы в целом (а критик говорит уже в широком плане) – это довольно-таки мрачная и безрадостная перспектива.

Нам думается, выводы автора и его прогнозы относительно перспектив новеллистического жанра были бы более оптимистичны, обратись он, как мы уже говорили в начале статьи, к более широкому и представительному собранию рассказчиков, работающих ныне в советской прозе. Наверное, А. Нинов к этой работе уже готовится. Вся суть книги свидетельствует о стремлении критика объективно разобраться в самых насущных нуждах современного рассказа.

Цитировать

Кудряшова, А. Рассказ как жанр / А. Кудряшова // Вопросы литературы. - 1970 - №11. - C. 181-184
Копировать