Ральф Дутли. «Век мой, зверь мой». Осип Мандельштам. Биография

Автор книги – известный на Западе исследователь, переводчик и популяризатор произведений О. Мандельштама, число его работ в этой области насчитывает больше двухсот. Настоящая книга – последняя, итоговая работа Дутли – издана в Цюрихе на немецком языке в 2003 году и ныне переведена на русский по проекту известного немецкого фонда С. Фишера. Книга Дутли – не беллетристическая, автор основывается на установленных фактах биографии, авторитетных мемуарных свидетельствах и дает на них, хотя и не во всех случаях, ссылки.
Следует отметить, что данный жанр ставит перед исследователем специфические проблемы: требуется неукоснительно следовать установленным фактам, дать им интерпретацию, оценить связь произведений с «внутренней» биографией и в то же время создать связную и живую повествовательную канву. С этими задачами, на наш взгляд, автор справился вполне удовлетворительно. Он выказывает хорошее знакомство с многочисленными мемуарами, опубликованными архивными материалами и с работами, посвященными анализу произведений Мандельштама – а литература о Мандельштаме и его творчестве достаточно обширна и продолжает увеличиваться. Материалы книги распределены в 25 глав, из которых 23 – собственно биографические, а глава 24-я («Надежда становится невидимкой») рассказывает о судьбе Н. Мандельштам, о спасенном ею архиве и возвращении стихов Мандельштама к читателю. О вступительной и заключительной главах скажем ниже; книга снабжена также подборкой «Писатели об Осипе Мандельштаме» и всегда полезным именным указателем.
Хорошо удались автору, с нашей точки зрения, главы о детстве и юности Мандельштама, где он выдвигает и собственные оригинальные предположения – например, о том, что упомянутая в «Шуме времени» «Высшая талмудическая школа», в которой некоторые исследователи видели особое учебное заведение, – это традиционная ешива (высшая по отношению к «Талмуд-Торе» ступень религиозного образования евреев), приводит данные о настроениях еврейской общины в Латвии и Литве, местах проживания семей отца и матери поэта. В другом месте он проницательно указывает на перекличку основных мотивов в статьях «Слово и культура» и «Государство и ритм»: «Примечательно его суждение, что <…> «филология» («любовь к слову») в нынешней (1918 года. – А. М.) ситуации оказывается побежденной <…> лаконично констатирует «антифилологический характер нашей эпохи» и «филологическое предательство»<…> Отсюда – один шаг к радикальному разделению людей на «друзей» и «врагов слова» в его следующем очерке «Слово и культура» (1921)» (с. 124). Две страницы Дутли посвящает чувству национального самосознания Мандельштама, проснувшемуся в 20-е годы. Опровергая точку зрения о том, что поэт являлся «представителем еврейской ненависти к самому себе», но не упрощая проблемы, на основе обращения к очеркам и письмам поэта, Дутли пишет: «Отношение Мандельштама к своему иудейству было сложным и глубоко личным чувством. Грубые клише или этикетки не помогут в нем разобраться» (с. 198).
В целом книга рассчитана на широкого читателя, и потому вполне уместна – а в связи с биографией Мандельштама особенно – публицистическая заостренность, в частности в тех главах, где речь идет о Гражданской войне и периоде Большого террора. Закономерно, что в трактовке «Оды Сталину» – предмете дискуссии со времени появления в печати книги М. Гаспарова «О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года» (М., 1996) – Дутли разделяет точку зрения Н. Мандельштам и других в этом вопросе совпадающих с нею исследователей, а также добавляет некоторые свои наблюдения над стихами «савеловского» цикла. Он пишет, что Мандельштаму «вовсе не удалось сложить гимн тирану в том духе, в каком многократно писали сотни советских поэтов. Результатом его работы оказалось в высшей степени двойственное произведение, включающее в себя и преувеличенную мнимую хвалу, и пародийные элементы, и замаскированное осуждение» (с. 314).
Удачей автора представляется вступительная глава книги. В ней говорится: «Осип Мандельштам – миф. И в России, и во всем мире его почитают мучеником, жизнью заплатившим за свои стихи <…> Мифы и легенды обладают собственной правдой. Они затеняют непривлекательную, негероическую сторону действительности <…> И все-таки мифы – не чистая ложь. Люди, пережившие времена политического гнета и духовного опустошения, допросы <…> и даже лагеря, смогли не в последнюю очередь выстоять именно потому, что питались энергией, излучаемой мифами» (с. 7 – 8). В заключительной главе Дутли с присущим ему публицистическим пафосом анализирует, нередко находя верный тон, причины попыток «демифологизации» Мандельштама в 90-е годы: «Маятник должен был качнуться в обратную сторону <…> Даже такой духовно независимый человек, как Мандельштам, – гласит утешающая антилегенда – был отнюдь не героем и не всегда мог противостоять соблазнам господствующей идеологии <…> Какие бы сомнения ни владели Мандельштамом, сколь кризисным ни было бы его внутреннее состояние <…> поэт <…> оказался небывалым рупором совести, правдивости, мировой культуры. Он воплощал собою нравственную миссию искусства в пору жесточайших государственных репрессий» (с. 372 – 373). Пафос книги Дутли именно в возвращении читателю того образа поэта, каким он создавался на наших глазах в 60-е годы.
Очень жаль, что там, где на смену фактам приходит интерпретация, автор не всегда сохраняет чувство меры. В «Путешествие в Армению» Мандельштам вставил (в пересказе) отрывок из исторической хроники Фавстоса Бюзанда. Аллюзионный строй этого места был ясен для современников; по некоторым свидетельствам, текст был запрещен цензурой, и редактор, Цезарь Вольпе, поплатился увольнением за невыполнение «рекомендаций». И все же испытываешь некоторое потрясение, когда читаешь в книге: «Эта история отражает политическую ситуацию вокруг Мандельштама. За Шапухом здесь скрывается Сталин, за Драстаматом <…> Бухарин, а низвергнутый король Аршак – это сам Мандельштам» (с. 237). В том же ключе дается интерпретация книг Мандельштама для детей. О «Двух трамваях» автор, не ведая сомнений, пишет: «Мандельштам зашифровал в этой книжке свою неколебимую приязнь к Николаю Гумилеву <…> написать воспоминания о расстрелянном «контрреволюционере» было в ту пору уже попросту невозможно, тогда как с помощью детской книжки вполне удалось провести цензуру» (с. 194 – 195).
Укажем на некоторые неточности. Так, автор недоумевает, почему Мандельштам не принял в 1911 году православие; между тем, перейти в православие из иудейской веры в России было далеко не просто – часто требовалось доказать искренность намерений и пройти некоторую, продолжительную по времени, подготовительную стадию. В известной дневниковой записи Блока о Мандельштаме от 22 октября 1920 года автор видит только «жалкий антисемитский выпад» (с. 145). Не касаясь неоднозначного подчас отношения символистов к «еврейскому вопросу» (в этом кругу у Мандельштама было прозвище «Зинаидии жиденок» – на первых порах ему покровительствовала Зинаида Гиппиус), следовало бы сказать прежде всего о том, что в словах «виден артист» («человек-артист» – образ, созданный Блоком в статье «Крушение гуманизма») заключена наивысшая оценка, которую Блок мог дать поэту.
Следует указать на еще два места в книге. На странице 103 помещена фотография – вырезка из группового снимка выпускников гимназии К. Мая 10-х годов; запечатленная на снимке персона, при некотором внешнем сходстве, Мандельштамом, по нашему мнению, не является. Цитирующееся в книге стихотворение «Вермель в Канте был подкован…» (с. 254), автором которого считался Мандельштам, ныне найдено в архиве Б. Кузина, которому, вероятнее, и принадлежит авторство¹.
В целом книга является полноценным биографическим исследованием и займет подобающее место на полке отечественного читателя.
А. МЕЦ

1. Кузин Б. Воспоминания. Произведения. Переписка. СПб., 1999. С. 402. [↩]