Работа опубликована преждевременно
С. Е. Шаталов. «Записки охотника» И. С. Тургенева, Сталинабад, 1960, 284 стр.
«Записки охотника» И. С. Тургенева неоднократно подвергались анализу в советском литературоведении. От общих работ, посвященных тургеневскому циклу, исследователи давно перешли к углубленному рассмотрению художественных особенностей «Записок», к выяснению основных черт стиля писателя. Изучена творческая история отдельны очерков и рассказов, в многочисленных монографиях, сборниках, статьях рассмотрен широкий круг проблем, связанных с этим выдающимся произведением русской литературы.
Естественно, что каждая новая монография о «Записках охотника» может иметь смысл лишь в том случае, если автор ее говорит что-то свое, свежее, оригинальное, приходит к новым глубоким обобщениям и выводам. К сожалению, этого нельзя сказать о книге С. Шаталова. Она может служить лишь примером низкой филологической культуры издания и недостаточной требовательности к подготовке научных работ для печати. Тщетно пытался бы читатель найти в книге С. Шаталова то, что является обязательной и главной задачей любой научной монографии: общий взгляд на творчество писателя и попытку определить место изучаемого произведения в его творческом пути и в общем литературном процессе.
Теоретическое и историко-литературное введение в книге С. Шаталова повторяет старые, давно известные истины, что «Записки охотника»»вошли в золотой фонд русской литературы», что «ряд рассказов из «Записок охотника» включается во все хрестоматии», что Тургенев способствовал распространению любви к народу, что «много поколений еще будет учиться у Тургенева пониманию богатств и тонкостей русской речи» (стр. 3).
Заключительная глава книги, от которой следовало ожидать обобщенных результатов анализа, ее восполняет этого пробела. Она также не определяет в целом политического и эстетического значения «Записок охотника». Ее выводы не новы, декларативны и почти совсем не связаны с предшествующим анализом, не вытекают из него. К таким выводам советские исследователи творчества Тургенева пришли еще в 30-х годах, впоследствии они получили широкое распространение в специальной литературе о писателе. Приходится пожалеть, например, что С. Шаталов даже не упоминает известного сборника о «Записках охотника», изданного в Орле в 1955 году. А ведь многие обобщения С. Шаталова, в сущности, перекликаются с выводами различных статей из этого сборника.
Отдельные главы книга не связаны между собой ни научной последовательностью, ни стремлением автора выяснить эволюцию тургеневской художественной манеры. В анализе рассказов и очерков «Записок охотника» С. Шаталов оперирует понятиями образа, характера, типа, однако четкого разграничения этих понятий не дает. О» рассматривает весь цикл рассказов преимущественно по образам, как это делается в школьных учебниках, местами говорит о характерах героев и явно недооценивает сложную категорию типа, которая, как известно, у Тургенева играет очень важную роль. Достаточно вспомнить, например, какое разнообразие типов помещиков представлено в «Записках охотника».
В книге встречаются интересные наблюдения над художественной тканью «Записок охотника», заслуживают внимания некоторые соображения автора о специфике жанра, композиции различных рассказов, о роли рассказчика, циклизации рассказов, о языке. Однако весь этот материал почти совсем не систематизирован. Наблюдения исследователя настолько разрозненны, что даже специалисту трудно уловить общий ход мыслей автора. Композиция монографии механически повторяет композицию «Записок охотника»: в каждой из восьми глав объединены по три-четыре очерка или рассказа согласно тургеневской последовательности их расположения в книге. Например, в первой главе С. Шаталов рассматривает первые три очерка «Записок охотника» («Хорь и Калиныч», «Ермолай и мельничиха», «Малиновая вода»). Отмечая антикрепостническую направленность этих очерков и рассказов, С. Шаталов в то же время исключает из этого цикла такое близкое к ним произведение, как «Контора», и рассматривает его в четвертой главе книги вместе с «Бирюком» и «Лебедянью».
Известно, что Тургенев при размещении материала «Записок» руководствовался определенными художественными принципами. Неужели эти принципы должны точно совпадать с научными принципами анализа? С. Шаталов не видит никакого тематического своеобразия таких произведений, как «Петр Петрович Каратаев», «Свидание» и «Гамлет Щигровского уезда», их характеристики он объединяет и одну главу только потому, что у Тургенева они следуют друг за другом. Но ведь эти произведения совершенно различны и по проблематике, и по композиции, и по стилю, объединены же они только именем рассказчика, что и давало право писателю размещать их одно за другим.
Каждая глава книги имеет множество подзаголовков, на наш взгляд, случайных и произвольных, в лучшем случае пригодных в первоначальном рабочем экземпляре рукописи. Ничего, кроме путаницы в понятиях и недоуменных вопросов, не дают читателю, например, 26 (!) подзаголовков первой главы. По такому же «лоскутному» принципу автор строит последующие главы, превращая монографию в пестрый сборник отдельных случайных размышлений и заметок.
Легковесно, а порою и бездоказательно пишет С. Шаталов о работах своих предшественников – исследователей «Записок охотника». В монографии не нашло освещения то, что сделано советскими литературоведами в изучении «Записок охотника». Отсюда нередки случаи напрасной полемики с давно устаревшими точками зрения (например, с Ю. Айхенвальдом – стр. 164) или повторения давно опровергнутых взглядов и теорий (например, о мистицизме Тургенева в «таинственных повестях»). Конкретные оценки С. Шаталовым работ советских литературоведов в большинстве случаев весьма односторонни и нуждаются в серьезных поправках и уточнениях. Так, о выдающемся исследователе творчества Тургенева М. Клемане оказано, что он «не только не вел борьбу за наследие Тургенева – он с охотою отдавал Тургенева нашим идейным противникам», «подрывал авторитет писателя». Больше того, С. Шаталов приходит к совершенно необоснованному заключению о том, что «сознательно или неосознанно Клеман превращал советскую литературу (?!) – в «Ивана без роду и племени» (стр. 33).
Автор книги не прав, когда пытается отрицать влияние Тургенева на Чехова и критикует в этом плане работы Г. Бялого. С. Шаталов пишет: «Тургенев и Чехов являются писателями различных лагерей и должны, рассматриваться в их связях и отношениях соответственно со своими лагерями» (стр. 207). Сделав это утверждение исходным при сопоставлении:. Чехова с Тургеневым, автор разграничивает двух великих русских писателей только по политической линии: Чехов – демократ, Тургенев – либерал. Но ведь такого разграничения недостаточно. Известно, что понятия, «либерал», «демократ» в эпоху Тургенева (50 – 70-е годы) и в эпоху Чехова (80 – 90-е годы) не были одинаковыми, содержание этих понятий менялось, чего не учитывает С. Шаталов. Что же касается художественных принципов Тургенева и Чехова, то, несомненно, в них было много общего. Сложные эстетические принципы и творческий метод Чехова ни; в коей мере не могут быть объяснены только воздействием Тургенева, но это вовсе не снимает самого вопроса о влиянии автора «Записок охотника» на Чехова.
Удивляет поверхностный подход С. Шаталова к вопросам религии в творчестве Тургенева, и я частности в «Записках охотника». Автор книги склонен утверждать, что Тургенев «настойчиво отвергал постановку» религиозно-этических проблем в творчестве художника (стр. 16 – 17). Но ведь это неверно. В одном из лучших романов Тургенева «Дворянское гнездо» религиозно-этическая проблема выдвинулась почти на первый план, и понять образ Лизы Калитиной без решения этой проблемы невозможно. Не снята религиозно-этическая проблема и в «Записках охотника». С. Шаталов признает, что «за исключением Касьяна и Лукерьи никто из крестьян не выказывает себя религиозным человеком» (стр. 17). Но разве это мало: Касьян и Лукерья? Ведь о тургеневском Касьяне, о природе его религиозности и пантеизма в свое время была написана большая работа Н. Бродского «Тургенев и русские сектанты», в которой убедительно доказывалось, что Тургенев не чуждался острой постановки религиозных проблем в художественных произведениях.
В книге много фактических неточностей, стилистических погрешностей и иных ляпсусов. На стр. 10 читаем, что «Калиныч раскрывается почти в одних глаголах…», на стр. 13 говорится о таких качествах Хоря, «которые иной критик объяснил бы как «мазок дегтя» по положительному характеру – дабы «отеплить», «очеловечить» его»; на стр. 17 герой рассказа «Клара Милич» Аратов назван Ардатовым; на стр. 32 в сноске автор обещает далее подробно рассмотреть основные положения статьи В. Архипова «К творческой истории романа И. С. Тургенева «Отцы и дети», но потом об «том «обещании забывает, и т. д.
Встречаются и более серьезные ошибки. Так, на стр. 209 автор утверждает, что «на образ Базарова демократы ответили не менее сильными, но значительно более достоверными и точными образами Молотова, Рязанова». Не будем вступать а полемику насчет силы достоверности и точности образов разночинцев в произведениях Помяловского и Слепцова, заметам лишь, что Помяловский не мог ответить на образ Базарова по той простой причине, что нависал «Мещанское счастье» и «Молотова» до появления «Отцов и детей»!
Курьезно выглядят некоторые страницы книга, в которых С. Шагалов пытается критиковать Тургенева как художника. Так, например, в подразделе, который назван «Несомненные промахи, Тургенева» (стр. 105), автор обвиняет Тургенева я смещении фокуса изображения, в том, что писатель нарушает логику повествования. С. Шаталов пишет, что Тургенев «извне, глазами стороннего наблюдателя (не всевластного автора, знающего все и вся в своих героях) обрисовывает старика-сторожа; «у бедняка не было ни одного зуба». «Такому замечанию, – продолжает автор, – можно поверить лишь отчасти: разговор еще не завязался, старик еще не успел рта раскрыть, и подсчитать оставшиеся зубы (!) – вещь гадательная».
Сталинабадское издательство явно поспешило с выпуском сырой, недоработанной и плохо отредактированной книги С. Шаталова. Издание работ о классиках русской литературы требует к себе большего внимания, сознания высокой ответственности за их научный уровень.