Пути развития осетинской советской литературы
«Очерк истории осетинской советской литературы», Северо-Осетинское книжное изд-во, Орджоникидзе, 1967, 420 стр.
Понятием «младописьменная» применительно к осетинской литературе можно пользоваться только условно. Ее история начинается в середине прошлого века. В советский период своего развития она вступила, имея за плечами опыт таких художников слова, как Темырболат Мамсуров, Коста Хетагуров, Сека Гадиев, Елбыздыко Бритаев, Арсен Коцоев, Цомак Гадиев и Александр Кубалов. Лучшие их произведения давно уже стали хрестоматийными и вошли в золотой фонд родной культуры. Гуманистические, реалистические традиции, выработанные ими в поэзии, прозе и драматургии, – вот та благодатная почва, на которой выросла новая, советская литература Осетии.
К сожалению, основательное исследование истории советской осетинской литературы началось совсем недавно. В 50-х годах появляются монографии о жизни и творчестве выдающихся поэтов и писателей; издается «Очерк развития осетинской литературы (Дооктябрьский период)» Х. Н. Ардасенова. Двумя годами раньше выходит био-библиографический справочник «Писатели Советской Осетии» с большой обзорной статьей Нафи Джусойты. В «Известиях» НИИ и трудах педагогических вузов Северной и Южной Осетии публикуются творческие портреты, отдельные работы по историко-теоретическим вопросам, в частности, о поэме, романе. В 1966 году издается исследование Хаджи-Мурата Дзуццати «Война и сердце», посвященное военной тематике в осетинской поэзии и проблеме становления некоторых жанров. Впервые выходят сборники избранных статей критиков 20-30-х годов – Александра Тибилова, Сармата Косирати.
Однако все это не могло удовлетворить потребности в цельном изложении истории осетинской советской литературы, в научном освещении путей ее развития – ведь отсутствуют даже учебные пособия для школ и вузов по истории родной литературы. Первой серьезной попыткой решения этой задачи является «Очерк истории осетинской советской литературы» (1917-1964), подготовленный Северо-Осетинским научно-исследовательским институтом.
Перед авторами «Очерка» встали серьезные методологические задачи. Необходимо было сочетать подлинный историзм и умение выявить художественную сущность анализируемых произведений, их роль в литературном процессе, найти новый подход к творчеству ряда писателей, чей путь к революции и советской идеологии был труден и сложен – ведь нередко в статьях по истории литературы критики механически, без учета требований времени заимствовали, брали на веру и продолжали концепции тридцати-сорокалетней давности.
Первое, что надо поставить в заслугу авторскому коллективу «Очерка», – это трудоемкую, в высшей степени кропотливую работу по собиранию, систематизации и обобщению большого фактического материала. Четырнадцать обзорных глав по периодам и по жанрам, двадцать три литературных портрета и хроника литературной жизни Осетии немногим менее чем за полвека – все это призвано воссоздать картину творческой деятельности нескольких поколений осетинских советских писателей.
В литературных портретах Цомака Гадиева, Чермена Беджызаты, Кудзага Дзесова и Гриш (Григория) Плиева, написанных Нафи Джусойты, перед читателем предстают талантливейшие осетинские поэты и писатели трех поколений, сходные по идеям, но каждый со СВОИМИ эстетическими убеждениями. В связи с анализом их творчества, как и творчества Созрыко Кулаева, которому тоже посвящен литературный портрет, речь идет о становлении жанров. Привлекает внимание серьезная попытка Хадзбатыра Ардасенова разобраться в сложном и во многом противоречивом творчестве одного из самых крупных осетинских поэтов после Коста Хетагурова, певца аульского быта и горской природы, художника философского склада – Нигера. Исследователь пробует преодолеть односторонность взгляда на его поэзию с позиций голого социологизма – взгляда, утвердившегося в критике 30-х годов и довлеющего вплоть до середины 50-х. Х. Ардасенов отмечает высокое «совершенство формы, ясность и прозрачность словесной ткани, пластичность образов» в его стихах.
Один из ведущих авторов «Очерка» Х. Ардасенов в обзорных главах прослеживает пути становления и развития осетинской художественной прозы 30-60-х годов. «В то время (то есть начиная с конца 20-х годов. – Р. Т.), – писал Ю. Либединский, – осетинский парод был на Северном Кавказе единственным выдвинувшим целую школу; художественной прозы» 1. Х. Ардасенов подчеркивает, что «проблема создания образа положительного героя стала центральной» почти у всех писателей, которые постепенно овладевали новым творческим методом.
Таким образом, ценность этой книги вне всякого сомнения. Она дает возможность судить об основных явлениях в развитии литературы Советской Осетии за 1917-1964 годы (в главе первой говорится также о традициях дореволюционной осетинской литературы). Это обстоятельство имеет немаловажное значение, поскольку иногда в массовых изданиях встречаются утверждения, идущие вразрез с реальными фактами. Например, в статье «Славная плеяда» Ю. Либединский писал о Цомаке Гадиеве, будто он «вступил в советскую эпоху пожилым человеком, но сразу стал активным деятелем советской литературы». Между тем в 1917 году Цомаку Гадиеву, было всего 35 лет. Или другой факт. В «Программе курса «Литературы народов СССР» для государственных университетов» (1962) говорится об идеях советского патриотизма в поэме «Мулдар» Нигера, в то время как в произведении этом речь идет о «делах давно минувших дней, преданьях старины глубокой»; идеи же, которые выражает автор, рисуя образ братоубийцы – некоего подобия библейского Каина, – это «мотивы отрицания идеологии рабства, раболепия», как об этом справедливо пишет Х. Ардасенов.
Естественно, значение «Очерка истории осетинской советской литературы» далеко не исчерпывается «обезвреживанием» подобных досадных ошибок. Ценность книги прежде всего в том, что она может быть полезной в качестве новейшего, сравнительно полного справочного пособия по истории осетинской литературы.
И все-таки нельзя не обратить внимания на серьезные методологические недостатки и просчеты этой книги. Обзорно-хроникальный принцип очень часто подменяет здесь принцип проблемный, что мешает воссоздать историю развития художественной мысли. Нередко вместо идейно-художественного анализа явлений в развитии литературы найдем перечни имен и названий: списки членов редколлегий газет, журналов, альманахов, книжных изданий и т. д.
Например, Аза Хадарцева в статьях об осетинской поэзии 40-60-х годов вводит в научный оборот немало новых фактов, но принцип отбора типичного, наиболее существенного здесь часто нарушается: опять списки случайных имен и названий, цитат из весьма второстепенных произведений.
Отсутствие подлинного историзма и единых критериев стало причиной того, что по существу между периодами в книге нет иной связи, кроме хронологической. Не найдем здесь целеустремленного освещения таких проблем, как отношение к классическому наследию, фольклору, к исторической тематике, эволюция жанров литературы, нравственно-психологическая трактовка образа и судьбы горца, взаимодействие литератур.
Этот же недостаток является причиной неупорядоченности внутренней композиции книги. Авторы считают необходимым упомянуть чуть ли не все произведения писателей, имеющих за плечами большой жизненный путь, но конкретного представления о том, что же наиболее талантливо в их творчестве, какой реальный вклад они внесли в литературу, – читатель нередко не получает.
Проблемный характер могли бы носить и литературные портреты, на примере индивидуальной творческой судьбы раскрывая типичные черты того или иного периода. Но механический подход дает о себе знать и здесь. Например, творческий портрет Нигера включен в раздел, посвященный Великой Отечественной войне, хотя расцвет его поэтического дарования приходится на 20-30-е годы. В 1941-1945 годы им написано сравнительно мало, и, несмотря на то, что в его творчестве наступила своего рода внутренняя гармония, в эти годы (это было уже незадолго до смерти поэта) угасает его проникновенный лиризм и уступает место слабым вариациям на фольклорные темы.
Гриш Плиев известен в Осетии прежде всего как автор целого ряда лирических вещей, созданных в годы войны и посвященных внутреннему миру советского воина, его драматической и вместе с тем героической судьбе. Однако в «Очерке» о нем говорится в разделе, посвященном литературе последних лет (1956-1964). Творчество Кудзага Дзесова расцвело в 20-30-е годы, а включен его литературный портрет тоже в последний раздел книги.
Существенные просчеты найдем и в освещении литературы периода 1956-1964 годов, когда она переживает подлинный подъем. Обойдены такие важные вопросы, как появление плеяды талантливой литературной молодежи, утверждение в поэзии свободного стиха, новый острый интерес к опыту народной поэзии, развитие жанра лиро-эпической поэмы, отношение писателей к разработке и упрочению норм литературного языка.
К сожалению, очень мало внимания уделяется развитию литературной критики – о ней заходит речь постольку, поскольку перечисляются жанры литературы или же авторы изредка ссылаются на суждения своих предшественников. Между тем лучшие статьи Сармата Косирати, Александра Тибилова, Гино Баранова, Нигера, Коста Фарниева и других литераторов 80-х годов являются хотя и противоречивым, но незаменимым историческим свидетельством о путях идейно-художественного роста литературы тех лет. Кроме констатации фактов – отдельных выступлений критиков на те или иные темы, – ничего не говорится в книге и о животрепещущих проблемах развития литературной критики послевоенного периода, ее особенностях.
«Перечислительный» принцип оказывается особенно неуместным там, где исследователи претендуют, как об этом гласит «Введение», на постановку «вопросов становления и развития жанров, определения их национальной специфики». Обратимся опять к обзорной главе о 20-х годах, наиболее серьезной и вместе с тем наиболее характерной в этом плане. Говоря, что «начало 20-х годов – трудное и сложное время», автор далее останавливается на… трудностях, возникших в книгопечатании. Несколько слов сказано о трех стихотворениях (Нигер, Бараков, Фарниев), об одной драме (Кубалов) и двух рассказах (Коцоев), причем первые два стихотворения были написаны еще до революции. Авторы часто поверхностно судят о фактах и явлениях литературного процесса 20-30-х годов; конкретное положение дел в литературе того времени, объективный взгляд на предмет исследования подменяется в таком случае восторженностью и «комплиментарностью». Особенности и закономерности самого процесса, тенденции развития литературы понимаются упрощенно, опускаются сложности и трудности периода ее становления. Не проникая в глубинные процессы литературы, авторы подчас подбирают такие произведения, которые «доказывающих положения.
Слабо освещен литературный процесс в начальный период Великой Отечественной войны, не показана, в частности, работа русских писателей в Осетии в те годы.
Почти во всех разделах «Очерка» путь становления и развития писателей представляется как прямая, восходящая линия: «Он (С. Баграев. – Р. Т.) относится к числу тех поэтов, литературная деятельность и жизненный путь которых едины, личный и общественный мир которых целен, не раздирается противоречиями» (стр. 52); «Жизнь и творчество Мысоста Камбердиева полны борьбы, исканий, свершений, хлещущего через край оптимизма» (стр. 73); «Октябрьскую революцию Нигер встретил торжествующей песней. Нарастание революционных событий всколыхнуло его поэзию, и она зазвучала мощно, призывно».
Субъективизм оценок, упрощение сложных проблем литературного развития сказываются и в том, что авторы наводят порой «хрестоматийный глянец» и на отдельных поэтов, и на литературный процесс в целом, представляя дело так, будто все шло гладко, ровно, без противоречий. Развитие литературы проходило в условиях сложной и острой идеологической борьбы. Например, даже у такого художника, поэта-революционера, как Цомак Гадиев, были ошибочные суждения в его критических выступлениях, но эти оценки авторы и сейчас принимают без всяких оговорок.
Боязнью «сложностей» объясняется, на мой взгляд, и отсутствие в «Очерке» разбора творчества поэта Александра Кубалова. В 20-е годы его поэмы на фольклорные и исторические темы, его драматургия вызывали большой интерес, но авторы книги ограничиваются лишь тем, что несколько раз упоминают его имя – опять-таки в «списочном» ряду.
Некоторые монографические портреты написаны не литературоведами, а писателями. Однако в данном случае опыт этот оказался неудачным. Как раз эти разделы в наибольшей степени грешат поверхностными суждениями, отсутствием серьезного анализа (например, статья «Давид Джиоев» Е. Бекоева).
Тембол Балаев, сам поэт, в статье о Харитоне Плиеве увлекся красочным пересказом содержания его поэмы: «Конь мчится во весь опор, ветер треплет косы Салимат. Девушка рыдает, пытается вырваться, спрыгнуть с коня, а бандит лишь посмеивается над ней. Но девушка не растерялась – она осторожно высвободилась, выхватила кинжал похитителя и отомстила насильнику. Атаман свалился с седла. Бандиты пустились в погоню за Салимат. Она мчится вперед, но конь обессилел, замедлил свой бег, рухнул на землю. Спасения нет. Чтобы не попасть в руки бандитов, девушка бросается в пучину стремительной горной реки, и волны поглощают ее».
Как видим, изъяны рецензируемой книги весьма существенны, и лишь частично их можно объяснить тем, что это первый в Осетии труд, обобщающий всю историю осетинской советской литературы. Нашим многонациональным литературоведением уже накоплен немалый опыт в создании таких исследований, и опыт этот необходимо было использовать. Мало того, отдельные статьи и монографии авторов «Очерка» стоят на гораздо более высоком уровне, чем главы, написанные ими в этой, своего рода «итоговой», книге (я имею в видя прежде всего Н. Джусойты, Х. Ардасенова).
Надо думать, в недалеком будущем появятся новые труды по истории литературы Советской Осетии, которые будут на уровне большого советского литературоведения.
- Ю. Либединский, Об уважении к литературе, «Советский писатель», М. 1965, стр. 303.[↩]