Пути и перепутья (Из истории советского литературоведения) Статья вторая

Окончание. Статью первую см. в «Вопросах литературы», 1966, N 5.

 

1

История – единственное зеркало, которое несколько помогает человеку видеть самого себя издали…» – эти слова Горького вполне применимы и к советскому литературоведению. Вглядываясь в полувековую историю нашей науки, мы осознаем не только ее прошлое, но начинаем отчетливее и глубже понимать ее современные проблемы.

В первой статье речь шла о сложных перипетиях борьбы с формализмом в советской критике и литературной науке. К середине 20-х годов «формальный метод» стал обнаруживать явную методологическую несостоятельность. Его самые убежденные приверженцы в конце концов должны были признать крушение своей былой веры и начали искать новые пути научного исследования.

В данной статье пойдет речь о том, как в советской науке развивалось социологическое исследование литературы. Не ставя себе задачей всестороннее рассмотрение этой проблемы – в полном объеме она может быть осмыслена коллективными усилиями ученых, – мы хотели здесь коснуться лишь некоторых аспектов, важных и для уяснения исторического пути нашей науки, и для верного понимания сущности марксистского социологического анализа искусства.

Художественная литература – одна из форм общественного сознания. Само собой разумеется, что проблемы классического наследия очень нуждались в широком социологическом истолковании. Хотя литературоведение и не может быть ограничено лишь рамками социологии, подлинно научную историю литературы нельзя было строить изолированно от истории общества.

Октябрьская революция обострила интерес к социологическому осмыслению художественного творчества. Перед историко-литературной наукой и критикой встали совершенно новые задачи.

Конкретное изучение историко-литературных проблем сопровождалось, а на первых порах даже оттеснялось интенсивной разработкой общеметодологических вопросов. Старая наука искала новых путей исследования. Она вооружалась новыми идеями и методами эстетического анализа. Наша наука, свидетельствовал в конце 20-х годов один из литературоведов, «живет преимущественно в атмосфере методологии» ¹.

Идейная борьба в этой области была особенно острой. Проводниками буржуазной идеологии в литературоведении были формализм, фрейдизм, ее поддерживали сторонники биографического и компаративистского методов, культурно-исторической школы и т. д. В борьбе против всех этих направлений и школ формируется молодая марксистско-ленинская наука о литературе.

Социальная и историческая обусловленность литературного явления, выяснение его художественной специфики, а также исторических, социальных и национальных закономерностей в развитии литературы, дух конкретного историзма, народность и партийность художественного творчества – таковы наиболее существенные аспекты марксистского социологического историко-литературного анализа – метода, который стал интенсивно разрабатываться советским литературоведением.

Надо, однако, заметить, что конкретные научные результаты у ряда ученых, овладевавших этим методом, на первых порах далеко не всегда были достаточно убедительными. Сказывались различные обстоятельства: отсутствие традиций и опыта, неизученность многих историко-литературных проблем, что не давало реальной основы для веских теоретических обобщений. В иных работах ощущалось иногда и определенное влияние тех или иных концепций буржуазной, позитивистской социологии.

Словом, предстояла большая, трудная работа в поисках верных путей марксистского социологического исследования искусства. В этой связи важно было критически осмыслить и те социологические системы, которые, хотя и были далеки от марксизма, содержали в себе некоторые полезные идеи. В первые послереволюционные годы это была весьма актуальная задача.

Популярные в прошлом веке социологические концепции Ипполита Тэна, а также Эрнста Гроссе давно обнаружили уязвимость в коренных, исходных своих предпосылках. К концу XIX – началу XX века относится ряд попыток создания некоей «синтетической» социологии, которая охватывала бы все многообразие общественной жизни. Но ни Дюркгейм, ни Тард, ни Вормс и никто другой из буржуазных социологов этой цели не достиг. Надо сказать, что упомянутые социологические системы возникли на Западе как определенная реакция на марксизм, а также в результате того, что буржуазная идеология почувствовала уязвимость метафизики. Некоторые представители буржуазной социологии, отвергая марксизм и диалектику, пытались воспринять отдельные «приемы» и фразеологию марксизма. Так возникла система Вильгельма Гаузенштейна. Его книги «Искусство и общество», «Опыт социологии изобразительного искусства», переведенные у нас в 20-е годы, оказали известное влияние на некоторых наших литературоведов. Луначарский видел в Гаузенштейне сложное, противоречивое, но по тем временам «значительное явление» западной эстетической мысли и называл его «вдумчивым и страдальческим наблюдателем жизни искусства» ².

В русском дореволюционном, так называемом академическом литературоведении скрещивались различные методологические тенденции. В некоторых работах довольно отчетливо была выражена формалистическая направленность.

И тем не менее наперекор формалистическим тенденциям в русском дореволюционном литературоведении можно проследить и первые проблески социологического понимания историко-литературных явлений. Здесь сказалось несомненное влияние трудов Плеханова по вопросам искусства, представлявших собой выдающееся достижение теоретической мысли. Работы Плеханова сыграли весьма значительную роль в пропаганде марксистской эстетической теории в России, в борьбе против идеалистической эстетики – особенно кантианской ее разновидности. Развивая традиции русской революционной демократии, Плеханов существенно обогатил общую теорию искусства. Хотя при всем том в эстетической теории Плеханова было немало сложностей и противоречий, а порой и явных ошибок вульгарно-социологического характера, проявившихся особенно в последние годы его жизни.

Определенное влияние работ Плеханова испытал на себе Е. Соловьев-Андреевич. В известных своих книгах, вышедших в 900-х годах – «Очерки по истории русской литературы XIX века» и «Опыт философии русской литературы», – Е. Соловьев-Андреевич пытался показать, что русская классическая литература формировалась в соответствии с характерными особенностями социально-исторического процесса в России. А эти особенности состояли в том, что в условиях страшного деспотического гнета в стране постепенно происходило пробуждение индивидуального самосознания и отделение личности от государства. Причем пробуждение личности явилось выражением абстрактных поисков «правды-справедливости» и проходило «под влиянием Запада».

Нетрудно заметить, что историческая концепция Е. Соловьева-Андреевича была идеалистической, несмотря на его стремления выказать себя вполне ортодоксальным марксистом. Узость и доктринерство социологии Е. Соловьева-Андреевича становятся еще более очевидными, когда мы обращаемся к его собственно литературной концепции. Он совершенно игнорирует эстетическую природу искусства. В предисловии к своим «Очеркам по истории русской литературы XIX века» Е. Соловьев-Андреевич писал: «Считая нашу литературу развитием все той же нравственно освободительной идеи, я вообще воздерживался от эстетической оценки разбираемого» ³. Для автора этой книги совершенно безразлично – идет ли речь о великом художнике или об авторе третьеразрядного очерка или статьи. 1

Социология Е. Соловьева-Андреевича была путаной, эклектичной и, хотя заключала в себе некоторые положительные элементы, в целом не могла дать правильного понимания историко-литературного процесса. Как не могла ее дать социология В. Шулятикова, содержавшая еще большую вульгаризацию марксизма.

Упрощенчество и абсолютное непонимание специфического характера искусства, как и своеобразия идеологических надстроек вообще, – вот то общее, что объединяло В. Шулятикова и Е. Соловьева-Андреевича. В. Шулятиков выводил идеологию непосредственно из способа производства, из практических интересов. Великие мыслители превращаются у В. Шулятикова в вульгарных прислужников эксплуататорских классов. Он признавал, что литература воспроизводит жизнь, но весь пафос его «эстетического» анализа сводился к поискам «социально-классового эквивалента» и отражения корыстных, материальных интересов того или иного класса. «Истинная ценность каждого литературного течения, – писал В. Шулятиков в статье «Восстановление разрушенной эстетики», – выясняется прежде всего социально-генетическим анализом. Социально-генетический анализ – вот тот единственный светоч, который, будучи направлен на темные углы царства художественных идеологий, позволяет разглядеть за эстетическими и идеалистическими туманами контуры реальных предметов, за сложной, иногда капризной игрой художественных образов и идей – столкновения «материальных» стремлений и интересов» ⁴. Попирая живой опыт истории мирового искусства, В. Шулятиков настаивал, что любая попытка художника раскрыть психологию человека иной среды безуспешна.

Методология В. Шулятикова, философской базой которой являлось сочетание вульгарного материализма и субъективного идеализма, была подвергнута резкой критике Плехановым и Лениным. В заметках на книгу В. Шулятикова «Оправдание капитализма в западноевропейской философии. От Декарта до Э. Маха» Ленин в 1908 году писал, что вся она – «пример безмерного опошления, материализма» и «карикатура на материализм в истории» ⁵. И тем не менее многие элементы шулятиковской методологии позднее, уже в советские годы, дали себя знать в сочинениях вульгарных социологов, и в частности, как мы увидим ниже, в работах В. Переверзева.

2

В первые годы после революции социологическое осмысление искусства носило нередко упрощенный, поверхностный характер. Изыскания иных наших социологов, сдобренные марксистской фразеологией, в сущности, мало чем отличались от сочинений, написанных в духе культурно-исторической школы. Это относится и к В. Келтуяле, и Н. Ефимову, и П. Сакулину. Их социология была наивной и чрезвычайно далекой от марксизма.

Историк древней русской литературы В. Келтуяла обратился в 20-х годах к вопросам теоретическим. Две его книги – «Историко-материалистическое изучение литературного произведения» (Л. 1926) и «Метод истории литературы. Схема историко-литературного познания» (Л. 1928) – могут дать известное представление о характере и направлении методологических изысканий этого автора.

Литературное произведение В. Келтуяла рассматривает как «комплекс индивидуализированных общественно-классовых переживаний» ⁶. В соответствии с этим он устанавливает четыре метода исследования художественного творчества: имманентный, генетический, эволюционный и социально-энергетический. Первый из них предполагает изучение произведения как индивидуального явления искусства, под углом зрения трех элементов – содержания, формы и того, что автор называет «словесно-звуковым выражением». Второй исследует возникновение литературного произведения, его связь с автором-творцом. Третий, эволюционный, метод устанавливает эволюционные связи между различными словесными произведениями. Наконец, предметом социально-энергетического метода является изучение общественного влияния данного произведения.

Пафос систематики, довольно сильно отдающий духом схоластики, очень характерен для теоретических исследований В. Келтуялы. Примечательно и то, что В. Келтуяла не видел существенной разницы между произведениями художественной литературы и публицистики. Для таких социологов, как он, искусство было лишь своеобразным маскарадом. То, что писатель не может по тем или иным соображениям высказать открыто, он выражает в замаскированной, художественной форме. Именно так, например, представлял себе творческий процесс Н. Ефимов – автор книги «Социология литературы». «В истории литературы великих народов, – писал он, – выделяются периоды, когда клокочущий протест против унизительных политических условий был вынужден надевать на себя маску искусства…» ⁷. В такой интерпретации роль искусства в общественной жизни оказывается чрезвычайно странной. Нужно ли говорить, что этот взгляд не имеет ничего общего с марксистским положением о великой познавательной и преобразующей роли искусства!

Сторонники наивной социологии пытались сочетать своеобразно понимаемый ими марксизм с формализмом. Логика их рассуждений была такова: содержание искусства требует социологического анализа, формой должен заниматься формальный метод. Наиболее подробно аргументировал эту позицию П. Сакулин.

Человек больших знаний, крупный ученый, академик П. Сакулин после Октябрьской революции обратился к решению общеметодологических проблем и пытался создать некую стройную концепцию историко-литературного процесса. Две его книги, вышедшие в 1925 году, – «Социологический метод в литературоведении» и «Синтетическое построение истории литературы», – явились знамением времени. Они свидетельствовали о том, сколь велики и искренни были стремления у определенной части старой академической интеллигенции идейно перестроиться и посвятить свое научное творчество служению Революции.

Однако, основательный в своих конкретных историко-литературных исследованиях, П. Сакулин становился крайне абстрактным и догматичным в своих теоретических построениях.

Методологическая концепция П. Сакулина основывалась на теории «двух рядов». Любое литературное произведение, полагал он, подлежит изучению в плане имманентном и каузальном. Поначалу исследователь рассматривает произведение как явление самодовлеющее и анализирует все элементы его художественной формы (композицию, жанр, ритм, язык и т. д.), опираясь при этом на психологию, эстетику, лингвистику и используя, подчеркивает П. Сакулин, все рычаги «формального метода». На основе результатов, добытых имманентным путем, исследователь делает типологические обобщения, охватывающие группу писателей, жанров или целую литературную школу. Затем наступает черед для исследования генезиса произведения. Так завершается первый этап изучения. Генетическое изучение служит переходом ко второй стадии исследования, когда весь накопленный материал подвергается каузальному, историческому освещению. «Только теперь историк литературы, – заключал П. Сакулин, – получает право стать в позу социолога и выдвинуть свои «почему», чтобы литературные факты включать в общий процесс социальной жизни данного периода и чтобы вслед за этим определить их место во всем историческом движении» ⁸.

Процесс исследования у П. Сакулина, таким образом, распадается на два обособленных, внутренне не связанных между собой акта: анализ стиля и анализ содержания произведения.

Свою теорию «стадиального» изучения художественного творчества П. Сакулин пытался осуществить в «синтетическом построении» истории отечественной литературы. В 1928 и 1929 годах был издан в двух частях его «социолого-синтетический обзор литературных стилей» под общим названием «Русская литература». Это была попытка дать широкую концептуальную историю русского литературного процесса с древнейших времен. И вот здесь, в практическом применении, теория П. Сакулина нагляднее всего обнаружила свою уязвимость.

Прежде всего обращает на себя внимание предложенная автором периодизация историко-литературного процесса, в основе которой лежит культурно-исторический принцип. П. Сакулин понимал, что эта периодизация должна обязательно учитывать внутренние закономерности историко-литературного процесса, не игнорируя при том, разумеется, закономерностей более общих, социально-исторических, и их воздействия на развитие литературы. Но тут-то и обнаруживалась непоследовательность ученого, как она обнаруживалась и в его представлении о движущих силах исторического развития в целом.

П. Сакулин не отрицал классовой борьбы. Но в отношениях между классами, по его мнению, происходит не только борьба, но и постоянное взаимодействие, в результате которого жизнь «отливается в единый культурный процесс» ⁹. Исходной предпосылкой периодизации и является мысль о существовании некоего единого «культурного стиля эпохи». Автор различает три большие культурные эпохи. Первая. Литературная старина (под знаком византийской культуры). Вторая. Новая литература (с половины XVII века до 40-х годов XIX века). Третья, которая в свою очередь делится на два периода: а) 40 – 90-е годы XIX века и б) с 90-х годов «и продолжается в наши дни».

Нетрудно заметить, что периодизация П. Сакулина строится вне учета социальных закономерностей эпохи, она лишена объективных научных критериев и основана на произвольном толковании историко-литературного процесса. Представляется также весьма странным намерение ученого объединить общими формулами столь явно разнородные явления, как, скажем, Симеон Полоцкий, Сильвестр Медведев – с одной стороны, и реализм Пушкина и Гоголя – с другой. В сущности, сакулинская концепция мало отличается от построений культурно-исторической школы.

Как уже отмечалось, предметом острых теоретических дискуссий в первые «оды после революции явилась проблема художественной формы. В 20-х годах монополистами в разработке этой проблемы объявили себя формалисты, решавшие ее односторонне и в целом неверно. В свою очередь «социологи», игнорируя специфику искусства, не понимая взаимодействия между содержанием и формой, твердили о необходимости «революционизировать» форму. Такого рода идеи активно пропагандировались, например, отдельными деятелями Пролеткульта, полагавшими, что старое искусство, так или иначе связанное с социальным опытом эксплуататорских классов, и по содержанию и по форме уже отжило свой век и не может больше служить современности.

Эти взгляды теоретически обосновывались А. Богдановым, для которого проблема классического наследия была важным элементом его общей концепции «пролетарской культуры». Он писал, что пролетариат относится к художественному наследию, как верующий человек к чужой религии: он изучает ее, но должен смотреть в оба, чтобы не подвергать себя опасности «совратиться с нее или усвоить из нее что-нибудь еретическое с точки зрения его собственной веры» ¹⁰. Культура прошлого – это «культура враждебного стана», которая, таким образом, несет в себе потенциальную угрозу духовной агрессии. А. Богданов пытался применить к проблеме классического наследия свою «организационную науку». Художественный опыт классиков, с его точки зрения, есть не что иное, как «культурно-организационный опыт», а художественная идея, скажем, «Гамлета» – «это постановка и решение организационной задачи о человеческой душе» ¹¹. Концепция А. Богданова, в которой причудливо сочетался вульгарный социологизм с субъективным идеализмом, была теоретическим источником вульгарно-социологических ошибок Пролеткульта.

Один из деятелей Пролеткульта, например, решительно призывал покончить с искусством Малого и Художественного театров, которые, по его словам, в конечном счете будут выброшены «рабочим классом в мусорную корзину истории» ¹². Старое искусство сыграло уже свою роль и мало чем может обогатить пролетариат. Даже Шекспир и Лев Толстой, по словам видного теоретика Пролеткульта, бывшего слушателя школы на Капри Ф. Калинина, – «уже пройденные ступени», «памятники старины», которым как можно скорее должно быть уготовано место в музее. П. Бессалько требовал «преодолеть» Толстого и Достоевского «посредством своей пролетарской культуры», ибо она обязана «отвергать то, что буржуазия устанавливает» ## П.

1. У. Фохт, Методология литературоведения, «Русский язык в советской школе», 1929, N 2, стр. 3.[↩]
2. А. В. Луначарский, Статьи об искусстве, «Искусство», М. – Л. 1941, стр. 310, 332.[↩]
3. Е. Соловьев (Андреевич), Очерки по истории русской литературы XIX века, СПб. 1902, стр. XVI.[↩]
4. В. Шулятиков, Избранные литературно-критические статьи, «Земля и фабрика», М. – Л. 1929, стр. 27 – 28.[↩]
5. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 29, стр. 474.[↩]
6. В. А. Келтуяла, Историко-материалистическое изучение литературного произведения, Л. 1926, стр. 53.[↩]
7. Н. И. Ефимов, Социология литературы, Смоленск, 1927, стр. 112.[↩]
8. П. Н. Сакулин, Социологический метод в литературоведении, М. 1925, стр. 27 – 28.[↩]
9. П. Н. Сакулин, Русская литература, ч. I, Изд. Гос. Академии художественных наук, М. 1928, стр. 14.[↩]
10. А. Богданов. Искусство и рабочий класс, Изд. журнала «Пролетарская культура», М. 1918, стр. 31.[↩]
11. Там же, стр. 41, 44.[↩]
12. «Горн», 1922, N 1, стр. 109.[↩]