Жизнь, характеры, конфликты. Беседу вела Л. Исарова

– Юрий Павлович, нашу беседу мне хотелось бы начать с вопроса о том, как создавалось ваше первое произведение. Какова его предыстория?

– Моим первым произведением был маленький роман под названием «Рафаэль из парикмахерской». Дело было в 1927 году, стукнуло мне семнадцать лет, и книжка вышла, откровенно говоря, неважная. А решил я ее писать вот почему: в тот период среди молодежи велись дискуссии о любви, спорили яростно, отчаянно и, как я сейчас вспоминаю, довольно смешно. Особенным успехом пользовались книжки типа «Без черемухи» Романова, «Луна с правой стороны» Малашкина, «Первая девушка» Богданова.

Я тогда руководил в маленьких городах – в Обояни, Льгове, Дмитриеве – клубами молодежи. Руководил главным образом по театральной части. Даже сочинял пьески (с репертуаром было туго) и эти пьески ставил. Были они, так сказать, из нашей собственной жизни. Мне они нравились и ребятам тоже; своих комсомольцев я знал неплохо. И вот, когда они стали увлекаться этими модными книжками, я рассердился и решил с ходу написать роман, бросить этим писателям вызов. Эпиграфом к роману я взял слова Жарова: «Но знайте, нытики, что юным нам ваши луны не страшны, и мы по вашим правым лунам – ударим с левой стороны!»

На моем первом произведении отразились все мои книжные увлечения тех лет: в детстве я зачитывался Конан Дойлем и Киплингом, писателями действия, писателями мускулистой прозы, сюжетной, азартной, а потом читал книжки 20-х годов с их парадоксальностью стиля, с их тщательностью в отделке деталей, с их рубленой фразой. В результате получилась книжка взъерошенная и до смешного наивная. Изображал я в ней конец нэпа, аферы в кооперации и борьбу молодежи с частной торговлей и с профанацией чувств, борьбу за возрождение, перевоспитание человека.

Я послал свой роман в Москву, в «Молодую гвардию», и он, к счастью, пропал. Причем пропал прямо как в детективном сочинении. Его дали кому-то на рецензию, товарищ увез мой роман в Сочи, а по дороге, в Курске, у него украли чемодан. Мой роман, видно, ворам пришелся не ко двору, рукопись была пухлая, тяжелая, и его подкинули в милицию. Через год он из уголовного розыска вернулся в «Молодую гвардию», вернулся потому, что адрес был на обложке. Я уже о нем и думать перестал, как вдруг через два года его издали. К тому времени я уже понял, какой кошмар написал, радовался, что роман украли, и сидел тихо, не скандалил с «Молодой гвардией». Ведь я вместо статьи с историями из жизни людей, которых хорошо знал, за два месяца накатал роман. Написал по принципу: «сколько посидел, столько и написал».

– Можно ли считать, что уже в первом своем произведении вы обратились к теме перевоспитания человека в социалистическом обществе, которая в дальнейшем проходит через все ваши книги?

– Нет, тогда я просто писал о том, что видел, что меня мучило, но в дальнейшем эта тема действительно стала для меня очень важной и дорогой. Во «Вступлении» и в «Наших знакомых» она поставлена вполне «осознанно». И если Германия и Китай во «Вступлении» написаны умозрительно, по газетно-книжным описаниям, то последняя часть, третья, отражает мой собственный опыт работы в многотиражке на бумажной фабрике. Я лично видел, как менялись психология, сознание многих иностранных специалистов у нас в стране. Вначале я написал статью о некоем Норберге, но его история явно вылезала за пределы статьи, я переделал его в Кольберга и сочинил рассказ, который напечатал в «Юном пролетарии». Потом меня опять потянуло на роман, и я написал «Вступление».

Так же вышло и с «Нашими знакомыми». Сначала я ходил на Щемиловский жилищный массив, чтобы написать несколько очерков. Потом увлекся идеей – раскрепостить женщин от домашнего хозяйства. Потом заинтересовала меня история женщины, которая долго не может найти себе место в нашем обществе, не умеет приспособиться к борьбе за существование в период нэпа, хотя у моей героини оказались незаурядные задатки организатора. А может быть, все дело было в том, что в 30-е годы, когда все увлекались созданием «масштабной» литературы, меня не покидал интерес к мелочам быта, к рядовым людям, к анализу всей совокупности обстоятельств, в которых живет человек и которые его формируют, в общем, что-то вроде следовательского подхода к предыстории моих героев.

– С какими недостатками в нашем обществе вы активнее всего боролись в своих первых произведениях?

– С равнодушием. Может быть, поэтому так схожи судьбы Антонины из «Наших знакомых» и Жмакина из одноименной повести (позже она получила название «Один год»). Конкретного прототипа образа Антонины у меня не было, но я встречал девушек ее круга, которые тонули в годы нэпа именно потому, что, обладая неплохими человеческими задатками, они в силу воспитания не способны были бороться за место в жизни, тем более когда их било, калечило равнодушие окружающих. Антонина продалась в законный брак, оставшись без отца. Ни школа, ни подруги ей не помогли, отмахнулись от нее. Жмакин тоже покатился по воровской дорожке из-за равнодушия к нему соседей по коммунальной квартире, которые спокойно смотрели, как парнишка умирает с голода, а потом подняли крик, что он – вор. Антонина задыхалась в мещанской собственнической среде, постепенно опускаясь и тупея. Жмакин тяготился воровской компанией, предпочитая волчье одиночество. Антонину спасли, фигурально выражаясь, годы героического наступления первых пятилеток, люди этого великого времени, строители нового общества, сами новые люди. И Жмакина спас Лапшин, не боявшийся никаких неприятностей, когда дело шло еще об одной человеческой судьбе, за которую стоило бороться…

– А был ли у вас реальный прототип образа Жмакина?

– Да, и притом весьма колоритный. Но не все, что бывает в жизни, оправдано в художественной литературе. Поэтому я не мог следовать буквально за всеми изгибами его судьбы; многое на бумаге выглядело бы неправдоподобно, многое представляло бы этого парня не типичным вором 30-х годов, которого переделала советская власть, а каким-то вундеркиндом, сверхличностью, каким себя и считал реальный прототип.

Познакомился я с ним через следователя Бодунова. В те годы я часто бывал в уголовном розыске, и вот раз Бодунов повел меня в дом, где его чествовали и принимали как самого родного, уважаемого и почетного человека. Не сразу я услышал историю хозяина дома, заместителя директора одного из крупнейших ленинградских заводов. Хозяин дома был парнем красивым, видным, но очень злым на язык. Однажды он рассказал, что раньше был вором. Вором его сделало вначале людское равнодушие, а потом людская жестокость. Потому что за кражу серебряных ложек на коммунальной кухне какой-то милицейский дуболом посадил его в камеру с бандитами; те зверски избили его за непокорность, и потом из лазарета вышел уже волчонок, никому и ни во что не веривший.

Очень быстро он стал легендой ленинградского уголовного розыска, потому что кражи его поражали не только безнаказанностью, но главным образом виртуозной изобретательностью и продуманностью. Действовал этот парень, фамилия его была Жаров, в одиночку, не пил, не курил и даже за дамами ухаживал весьма умеренно. Но зато он покупал книжки с отменным вкусом, ходил на все премьеры, одевался великолепно и даже изысканно. Еще вором прочел он всего Достоевского, и не просто прочел, а знал и понимал. Увлекался он и Фрейдом – все искал оправдание своего места в обществе.

Воровал он так. Например, около Европейской гостиницы в годы нэпа был ювелирный магазин. Так вот из него Жаров вынес ведро драгоценностей, без серебра, разумеется, – серебром он пренебрегал.