Об эстетической оценке, эстетической ценности и фантазиях на эстетические темы

Не легко дается прекрасное…

Платон

Поначалу кажется странным, а потом оказывается вполне закономерным, что, читая статью А. Нуйкина «Еще раз о природе красоты», думаешь не столько о ее теоретическом содержании, сколько о личности ее автора, которая – не частый случай в литературе по эстетике – осязаемо проступает во всем тексте статьи. И хочется сразу же отдать автору должное – обаянию его таланта, живости и смелости мысли, молодому задору, оригинальности взгляда на вещи, остроумию, наконец, несомненному литературному мастерству. Все эти качества приходится ценить тем выше, чем реже с ними встречаешься у пишущих на эстетические темы. Естественно чувство искренней радости от того, что в нашу науку входит новый свежий ум, не принимающий с наивной доверчивостью всего того, что сделали его предшественники, и осмеливающийся – как сам он откровенно заявляет – усомниться «в некоторых положениях эстетики, которые многим ученым кажутся непреложными истинами» или даже «аксиомами». При этом отмечаешь с особым удовлетворением – поскольку сам принадлежишь к числу предшественников молодого теоретика, – его заверение, что в его сомнении «нет неуважения ни к этим ученым, ни к прошлым достижениям науки, представляемой ими» (стр. 92).

Оценивая эти исходные научные и этические позиции А. Нуйкина, невольно вспоминаешь основательно позабытый многими любимый девиз Маркса – «Подвергай все сомнению». Что ж, в нашей науке есть, конечно, немало положений, усомниться в ценности которых и проверить которые серьезным анализом было бы весьма полезно. И потому статью А. Нуйкина читаешь с особым интересом. В какой же мере она его оправдывает?

1

Первое, в чем усомнился А. Нуйкин, – это в утверждаемом многими нашими теоретиками чисто объективном, природном или социальном, характере красоты. Правда, сомнения такого рода высказывались уже в последние годы, в ходе дискуссии о природе эстетического, но наш автор сумел еще раз точно и остроумно сформулировать возражения и «природникам» и «общественникам». С ним нельзя не согласиться, когда он отмечает, что «признание объективности красоты критерием материалистического подхода, увы, служить не может» (стр. 93), так как объективность прекрасного провозглашалась и рядом крупнейших представителей идеалистической эстетики; когда он заявляет, что бессмысленно искать сущность красоты в ряду законов природы и что тем более нет таких «природных», материальных качеств предметов, к коим можно было бы свести «комическое, трагическое, низкое» (стр. 95); когда он признает, наконец, столь же бессмысленными попытки превращения эстетической оценки в нечто объективное: «что и говорить, – справедливо иронизирует наш автор, – нелегкое это дело – доказывать, что оценка существует вне сознания, наподобие той улыбки, которая отделилась от морды кота и начала жить самостоятельно» (стр. 97).

Однако в этом пункте ход мысли А. Нуйкина начинает развиваться странным и – признаться – совершенно неожиданным образом: установив, что красоту нельзя рассматривать как нечто чисто объективное, А. Нуйкин заключает, что она является чем-то… чисто субъективным, ибо «в мире могут быть либо объективные, либо субъективные явления; либо материальные, либо духовные. Третьего к этим парам ничего не дано» (стр. 99). Иными словами, красота есть всего лишь отношение субъекта к объекту, есть «только оценка», только чувство красоты. «…В жизни нет ничего эстетического, кроме наших эстетических чувств» (стр. 100), – так резюмирует автор итог своих рассуждений.

И тут у читателя наступает первый «теоретический шок». Он не смеет заподозрить умного, эрудированного и талантливого автора в том, что тот не знает азов диалектики; но в таком случае откуда этот чисто метафизический пассаж, классический образчик формально-логических построений – «либо объективные, либо субъективные… либо материальные, либо духовные»? По-видимому, от темперамента, от стремительного бега мысли, который «заносит» нашего теоретика на логическом «вираже» и приводит к суждениям легкомысленно-неосмотрительным. Ну в самом деле, чем иным можно объяснить, что понятия «субъективно-объективное» и «материально-духовное» именуются А. Нуйкиным «нелепыми конструкциями» (стр. 99)? Не правда ли, «нелепая конструкция», например, человек – этот первый очевидный пример единства материального и духовного? Или другой достаточно характерный пример такого единства – произведение искусства, являющееся одновременно и, так сказать, насквозь и материальным и духовным образованием, выступающее одновременно и во всех своих элементах носителем объективного и субъективного?

Если позволительно выправить вышеприведенное странное обобщение А. Нуйкина, следует поставить вопрос иначе: возможны ли объективно-субъективные образования за пределами бытия самого человека и созидаемых им художественных творений, то есть в природе? Ибо если в ней они немыслимы, тогда действительно красоту природы придется искать либо «в мире объективности», либо «в мире субъективности». Но что если и здесь, в нерукотворном мире природы, окажутся возможными такие ситуации, при которых возникают диалектически противоречивые явления объективно-субъективного порядка?

А они действительно возникают и имеют точное философское наименование. Их имя – ценности.

То, что А. Нуйкину неведомо такое явление, как ценность, нужно признать скорее его бедой, нежели виной. Во всяком случае, не он один страдает от того, что анализ красоты оказывается лишенным серьезного аксиологического фундамента, – от этого пострадало и большинство других участников десятилетней нашей дискуссии об эстетическом. Абсурдность концепции «природников» как раз и вытекала из непонимания ценностного характера красоты, а недостатки концепции «общественников» – из того, что им приходилось восполнять отсутствие в нашей философии разработанной теории «ценностей» и ощупью намечать ценностный подход к красоте, ибо аксиология разделяла у нас печальную судьбу кибернетики и генетики, социальной психологии и семиотики; как и эти отрасли научного знания, она была объявлена в свое время «буржуазной», «идеалистической» теорией, а процесс ее «реабилитации», к сожалению, непростительно затянулся. Только в прошлом, 1965 году Академией наук СССР был организован в Тбилиси первый всесоюзный симпозиум по теории ценностей (отчет о его работе недавно опубликован в журнале «Философские науки», 1966, N 2). И хотя тбилисский симпозиум показал, что есть еще у нас философы, которые по-прежнему боятся аксиологии, есть такие, которые боятся уже только ее названия, соглашаясь в принципе с необходимостью теории ценностей, а есть и такие, которые говорят, что допустима только разработка проблемы ценности, а не построение теории ценностей, – несмотря на все это марксистская аксиология уже делает первые свои шаги в книгах и статьях ряда советских и зарубежных философов (например, ленинградского ученого В. Тугаринова, киевского ученого В.