Пути Александра Блока

Д. Максимов, Поэзия и проза АЛ. Блока, «Советский писатель», Л. 1975, 526 стр.

Только что вышедшая книга известного советского литературоведа Д. Максимова «Поэзия и проза Ал. Блока» – не только результат многолетней серьезной работы, не только одно из самых ярких современных исследований о Блоке. Значение книги, думается, более широкое.

В предисловии «От автора» Д. Максимов пишет: «…Искусство выше, полнее и богаче науки об искусстве, и ей положено… ходить перед искусством «с непокрытой головой» (стр. 4). Эта бесспорная истина нуждается, однако, в некотором уточнении. Для носителя современной гуманистической культуры, склонной воспринимать весь путь человечества как свое, живое «здесь и теперь», культурное наследие веков неизбежно сближается с опытом истории. Становясь памятью, входя в нашу духовную жизнь, факты истории и искусства выстраиваются в один ряд. Отсюда – резкое повышение общекультурной роли искусства и как следствие – науки об искусстве.

Книга Д. Максимова и по ее предмету, и по заданию, и по решениям обсуждаемых вопросов, безусловно, явление общекультурного масштаба. Не относясь к жанру научно-популярной литературы, решительно избегая поверхностной «общедоступности», против которой так резко выступал сам Блок на заре борьбы за новую культуру, книга Д. Максимова (следуя и в этом заветам Блока) явно чуждается узкой специализации. Это – произведение цельное, широкого «синтетического» плана. Начиная с языка, непринужденного, свободного от штампов, порой образного и вместе с тем точного, не отказывающегося не только от терминов, но и – в случаях действительной надобности – от терминологических новаций, и кончая общей проблематикой книги, все в ней рассчитано не только на литературоведа, но и на каждого серьезно думающего об искусстве современного читателя.

«Синтетичность» рецензируемой книги проявляется ярче всего в том, что научный и общекультурный ее аспекты нерасторжимы. Многое в работе подчинено строго академическим целям. Работа строится на рассмотрении новых проблем («идея пути») и малоизученных жанров («критическая проза») блоковского творчества, отличается новизной решений, привлечением забытых и архивных материалов. Бросается в глаза чрезвычайная широта фона, с которым соотносится наследие поэта, обилие параллелей из произведений русской и мировой литературы, эстетики, философии. Отказываясь от «юбилейных»»поползновений увидеть в развитии Блока нечто напоминающее победоносно-маршевое восхождение к заранее известным рубежам» (стр. 134) и от вульгаризаторских «проработок» поэта, Д. Максимов естественно сочетает пафос научной истины я основную этическую установку книги.

Последняя состоит в утверждении ценности лишь такого творчества, которое с последней искренностью и серьезностью ищет собственный смысл и, равно отвергая догматизм «последних ответов» и бездумный отказ от поисков высокой истины, находит его на путях, где «уединенное срастается с общенародным, вневременное – с историческим» (стр. 134 – 135).

Композиция книги¹ отличается тонкой продуманностью, связью с общим замыслом. Первая из трех ее частей посвящена поэзии Блока, вторая – его критической прозе, третья – связям Блока и его современников.

Первая часть включает две неравные по объему главы: работу «Идея пути в поэтическом сознании Ал. Блока», охватившую всю эволюцию блоковской лирики, и дополняющий ее анализ стихотворения «Двойник».

«Идея пути…» – средоточие книги. Неоднократно исследовавшаяся и, казалось бы, до деталей изученная эволюция поэта предстает в совершенно новом свете – как источник и одновременно отражение «идеи пути», формировавшейся в блоковском сознании и к 1910-м годам занявшей в нем одно из главных мест.

«Идея пути», убедительно показывает Д. Максимов, – понятие многогранное. Это и исключительно важные для Блока размышления о своей эволюции, «характеризующие отдельные периоды его развития и весь его путь в целом» (стр. 7). Это и различные отражения мыслей о «пути» в мироощущении Блока: в его пространственно-временных представлениях, в его историко-социальных и национальных идеях (путь как движение к народу, к борьбе против «страшного мира» и к России), а также в этических раздумьях поэта. Это, наконец, и прямые выявления «идеи пути» в тематико-проблемном строе блоковской лирики (тема пути) и отчасти в поэтике Блока.

Д. Максимов обращается к малоизученному вопросу о типах творческой эволюции. У одних авторов (Достоевский, Чехов) реализуется «путь как позиция» (стр. 11) у других (Руссо, Гёте. Л. Толстой) – как «направленное духовное движение» (стр. 14).

Блок – яркий пример художника, ориентированного на «путь» как движение наиболее близкими ему Д. Максимов считает Гёте (образы Вильгельма Мейстера и особенно Фауста) и Л. Толстого (автобиографизм, «исповедальный» пафос, напряженные размышления о своем «пути»). Существенную роль в зарождении и росте «идеи пути» сыграло символистское окружение Блока. Характеризуя его, Д. Максимов (подобно ряду других – наиболее внимательных и глубоких – современных исследователей проблемы) отказывается от односторонних оценок течения и упрощенных противопоставлений Блока символизму по признаку «хорошо – плохо». Он отмечает не только «индивидуалистические истоки символистской поэзии», но и «порывания символистов в мир сверхличных ценностей», их «апелляцию к «органической» народной культуре, их настойчивые заглядывания в сферу социально-исторической действительности, их критику духовного омертвения и пошлости буржуазной цивилизации и выпады против политического порабощения их стремление в известной мере продолжить традиции русской гуманистической литературы XIX века» (стр. 26).

И все же в целом, рассматривая реализацию «идеи пути» в творчестве символистов и сопоставляя их с Блоком, Д. Максимов показывает, что художническое становление отвело поэта значительно дальше, чем остальных представителей течения, от исходных точек их развития. Главной особенностью эволюции Блока Д. Максимов считает сочетание постоянной устремленности вперед, готовности «в путь» и высокой верности себе, идеалам и поэтическим концепциям юности. Этим определяются важнейшие черты блоковской поэтики: постоянные, соответствующие движению по спирали возвраты к темам и образам ранней лирики, цельность творческого облика художника, создание «единого во множестве» образа лирического героя и «романа в стихах» – «в сущности единого, развивающегося во времени произведения – признака специфически блоковского своеобразия» (стр. 38).

В работе прослеживается рост «идеи пути» в сознании Блока – от неопределенно романтического «зова» вперед («Ante Lucem», 1898 – 1900) к диалектическому пафосу движения и демократической концепции «пути» как борьбы со «страшным миром» во имя будущего «царствия»»добра и света» (конец 1900-х – 1910-е годы).

Особенно ярко и убедительно выглядит анализ этических аспектов «идеи пути»: концепции «возмездия», связи мотивов «пути» и совести, «пути» и «поэтической исповеди», общего смысла образов движения – круговорота и движения как поступательного развития и др. Рассмотрение мотива памяти в произведениях Блока 1910-х годов, мысль о памяти как постоянном обращении к нравственным нормам «высокого» раскрывают многое в блоковском творчестве, объясняют, почему оно так живо говорит с нами сегодня.

Глава о «пути», как и вся книга Д. Максимова, рассчитана не на пассивное согласие читателя, а на возбуждение «встречных» мыслей. Остановимся на двух дополнениях к изложенной концепции.

Первое. В убедительном анализе «Возмездия» Д. Максимов показывает, что история «дворянской семьи» в поэме – это изображение не только судеб дворянской культуры, но и судьбы «блоковского человека» и путей интеллигенции к народу. Но такое многоплановое истолкование образа «пути» весьма характерно для всего творчества Блока, и в частности для «трилогии лирики». «Путь» лирического «я» в духе кардинальной для символизма идеи всеобщих «соответствий» понимается как параллельный и судьбам современного интеллигента, и «пути земному» человека как такового, и истории России, человечества, и, наконец, общему «пути мира» – основным этапам становления космического универсума («духа музыки»). Как и всякий символ, «путь» в любой текст привносит дуновение целого: сквозь основной, контекстно определенный смысл образа «просвечивают» и все остальные.

Д. Максимов первым ставит важный вопрос об отражении в блоковской лирике разного рода «мифов» – в том числе и «мифа о пути». Однако самостоятельно «миф о пути» почти не рассматривается, растворяясь, как правило, в общем анализе «идеи пути». Между тем «миф о пути», любопытнейший компонент блоковского художественного сознания, не совпадает ни с реальной эволюцией, поэта, ни с высказываниями Блока о собственной эволюции, ни с решением темы пути в отдельных произведениях. Поэтический «миф о пути» – это, скорее всего некий «текст высшего уровня», инвариант, по отношению к которому отдельные тексты выступят как его варианты.

Связанный с мифопоэтическими представлениями Вл. Соловьева и «Стихов о Прекрасной Даме», «миф о пути» у Блока в 1900 – 1910 годах принимает новые очертания, становится горестным и просветленным рассказом о смысле земного существования, напитывается чувством социальной, исторической и национальной жизни. Это история лирического героя («я») и героини («ты»), которые когда-то, в ослепительно счастливые дни юности, жили «на синем береге рая», а затем, силой предсказанных «по звездам» общих законов бытия, были «низвергнуты» в «страшный мир» сегодняшней, исторической действительности. Злая, «темная» и «холодная» жизнь в «страшном мире», однако, – неизбежная ступень развития героев, сменивших свое одинокое счастье (безнравственное «средь бурного ненастья» жизни всех) на «общий удел». Их путь распадается на множество «земных дорог», герой и героиня обрастают двойниками. Одни из них сами уподобляются «страшному миру», становятся носителями зла («я» – Демон, вампир, Дон Жуан или современный dandy, «ты» – «инфернальная» женщина, русалка, «подколодная змея»), сжигают себя и друг друга в губительных грозах «черных» страстей. Другие, «униженные» («матрос, на борт не принятый», героиня «Унижения», сквозь образы которых постоянно просвечивают черты Христа, уставшего крест нести, Иоанна Крестителя или Магдалины и толстовской Катюши Масловой), погибают как жертвы «страшного мира». Но гибелью двойников (это одна из малоисследованных сюжетных функций «двойничества») история героев «лирической трилогии» не заканчивается. Нашедший в «роковых отрадах» и «горьких страстях» земной жизни «яды», губительные для самого «страшного мира», и впитавший в себя опыт всемирного страдания, лирический «я»»трилогии» становится героическим «рыцарем» – борцом «за святое дело». В схватке со «страшным миром» (колдуном, коршуном, ястребом) он освобождает красавицу, отданную за «чужого, немилого» старика (ближайшие источники образа – «Руслан и Людмила», «Страшная месть», «Хозяйка» Достоевского), заточенную в крепость или спящую заколдованным сном (ближайшие источники образа – сказочный сюжет в трактовке Жуковского, Пушкина, а также досимволистской – Надсон, и символистской – А. Белый, Ф. Сологуб и др. – поэзии). Герой и освобожденная им героиня (в которой все яснее сквозят черты «изначальной Родины», России) входят в прекрасный мир Грядущего.

В таком виде «миф о пути» реконструируется из всей «трилогии вочеловеченья» Блока, «Дыханье целого», влияние «мифа о пути» на смысл отдельных стихотворений, циклов и томов «трилогии» не менее важно, чем отмеченная Д. Максимовым роль композиции томов и циклов (стр. 91). Понимая значение этого «ключа» к блоковской лирике, мы избегнем и трудности, с которой столкнулся Д. Максимов, говоря о смысле безнадежно грустной концовки «третьего тома» – цикла «О чем поет ветер». Считать ее случайной или снимающей пафос Грядущего в «трилогии», как справедливо пишет исследователь, нет оснований. Но сложная антиномичность мироощущения Блока отображается здесь именно столкновением пессимистической «лирической фабулы» (композиции тома) и героики боя «за святое дело», запечатленной в «мифе о пути».

Вторая часть книги – «Критическая проза Блока». В полемике с итальянским ученым Э. Баццарелли Д. Максимов убедительно отстаивает право на «новые методы» (стр. 341) изучения критической прозы: на анализ не только того, что говорит критик о том или ином писателе, но и того, как он говорит, какова внутренняя организация его статей. На весьма широком фоне символистской критики, детально рассмотренной – впервые в советском литературоведении – как особый тип художественной прозы, выявляются особенности статей Блока: ведущая роль лирического начала (точки зрения авторского «я»), сближение языка прозы и поэзии («поэтика контрастов», обилие сплачивающих текст повторов) и т. д. Мысли об асимметричности блоковских антитез, намечающей перспективу их разрешения, о характере «символов-категорий» в его прозе объясняют многое не только в творчестве Блока, но и в весьма широком круге литературных явлений. Утверждая единство творческого наследия художника, эта часть книги дополняет изучение его динамики, «пути» анализом теоретико-литературным. Заключительные главы второй части тонко анализируют основные тематические и проблемные разветвления критической прозы Блока.

И здесь тоже хотелось бы высказать несколько дополняющих соображений. Пожалуй, главной чертой русского символизма был панэстетизм, эволюционировавший от традиционно-романтического противопоставления гармонии искусства и хаоса жизни к эстетической утопии «младших символистов» – вере в то, что «красота может мир спасти» (Достоевский). Только созданное по законам гармонии искусство способно постичь истину, обнаружив за мельканием жизненных личин ее подлинный лик; только «жизнетворчество» – пересоздание действительности по законам искусства – в силах ее изменить. Овеянная предреволюционным духом, утопия обнажала и слабые (наивный, «комнатный» либерализм, удаленность от современной жизни) и сильные стороны течения (последние нередко высвечиваются дальнейшим ходом истории; ср. «влюбленность» символистов в культуру и антифашистский пафос «защиты культуры» в 1930 – 1940 годах; представления о роли художественного познания как самого совершенного – и данные позднейшей психологии или современной типологии культуры о творческой природе интеллекта).

Эстетизм символистов не раз упоминается Д. Максимовым (как и многими исследователями вопроса). Но, думается, и он недооценил ключевую роль этой черты направления. Ведь именно ею определена и ориентация символистской критики на художественную прозу, и полемика эстетов-«скептиков» (В. Брюсов, И. Анненский) с «утопистами» (Вяч. Иванов), и эволюция прозы Блока от эстетизма ранних статей (через попытку «нового разрушения эстетики» в статьях 1900 – начала 1909 года) к высочайшей оценке мощи искусства в создании «новых человеческих пород» (речь «О назначении поэта»). Наконец, сказанное порождает и такие не рассмотренные в книге черты символистской поэтики (отраженные и в творчестве Блока), как осознанная «металитературность» (создание «литературы о литературе») и насыщенность образами культуры – цитатность имеющая прямое отношение к структуре символа.

Третья – к сожалению, небольшая по объему – часть книги рассказывает о взаимоотношениях Блока с современниками: близкой к символизму молодежью 1910-х годов (Е. Кузьмина-Караваева) и писателем, сыгравшим важнейшую роль в пути Блока к демократизму, – М. Горьким. Значение этой части исследования велико. Эмоциональный размах и «лирическая» глубина мироотношения, высокая честность, все возраставшая ориентация на «этическое» поведение, самозабвенная готовность растворить «свое» в потоке движения к будущему – эти черты творчества Блока, как убеждает исследователь, коренятся в его личности. Мысль о нераздельности подлинного творчества и личности художника – существенный пафос книги Д. Максимова.

Новая книга Д. Максимова, обобщая предшествующие работы ученого, учитывая опыт и достижения современной науки, устремлена вперед; она не только решает вопросы, но и ставит проблемы, еще не обсуждавшиеся в работах о Блоке. Автор находится в пути, и читатель вправе ждать от него новых трудов.

г. Тарту

1. Книга включает, как правило, уже публиковавшиеся статьи ученого, однако заметно переработанные, в отдельных случаях – более чем втрое расширенные, а главное, приобретшие новый смысл в составе целостного исследования.[↩]