Путь к новому эпосу
Михаил Пархоменко, Рождение нового эпоса, «Современник», М. 1979, 352 стр.
Книга М. Пархоменко – третья за последние годы о литературах народов Севера. Наиболее полный обзор произведений и имен в этих литературах с момента их появления до начала 60-х годов сделал Б. Комановский в «Путях развития литератур народов Крайнего Севера и Дальнего Востока СССР». К. Николаев в «Севером овеянных строках», касаясь творчества писателей-северян, стремится наметить черты, выделяющие их как «очень своеобразное социально-эстетическое явление искусства социалистического реализма». Несомненное достоинство книга: М. Пархоменко «Рождение нового эпоса» в том, что автор углубляется в конкретное содержание произведений писателей-северян, обстоятельно их анализирует и, кроме того, вводит их творчество в контекст многонационального литературного процесса.
В первой главе «Эпос революционного обновления» делается экскурс в историю рождения нового эпоса в советской литературе. Процесс этот, справедливо отмечает автор, был вызван к жизни Великой Октябрьской социалистической революцией, теми коренными переменами, которые она внесла в жизнь страны и сознание человека. Эти грандиозные сдвиги истории, изменение судьбы народной стремились запечатлеть советские писатели. Эпопейность была заложена и в дальнейших, исполненных народного героизма, исторических этапах развития молодого Советского государства – гражданская война, годы пятилеток, Великая Отечественная война, послевоенное строительство, формирование новой социальной общности – единого советского народа. Все это нашло отражение в произведениях советских писателей, – эпос стал ведущим жанром советской литературы. Две функции преобладают у нового эпоса: летописная – правдиво запечатлеть свершения революционного времени и воспитательная – способствовать формированию лучших черт строителя нового общества.
М. Пархоменко показывает, что эпопейность определяется отнюдь не обилием персонажей, не «панорамностью» охвата жизненного материала, она обусловлена умением художника раскрыть глубинные связи героев с историческими процессами, определяющими судьбу народа, их осознанное участие в историческом творчестве, то есть эпопейность – качество не внешней структуры произведения, а внутренней содержательности образов и общей концепции автора. Убедителен с этой точки зрения анализ романа А. Фадеева «Последний из удэге», в котором художественно запечатлено решение одной из главных для нашей страны политических, государственных задач – включение в общесоветскую жизнь затерянных в истории малых народов Крайнего Севера и Дальнего Востока.
Выявляя типологически общие черты нового эпоса в произведениях писателей разных поколений, различных национальностей, исследователь постепенно включает в этот круг и прозу молодых литератур. Вне общесоюзного контекста младописьменный роман не мог бы и возникнуть, а возникнув, стать в свою очередь активным участником этого процесса. Ведь ныне более пятидесяти литератур народов СССР являются младописьменными!
М. Пархоменко соглашается в основном с концепцией К. Зелинского о путях развития этих литератур. «Современный опыт младописьменных литератур, – пишет он, – вполне подтвердил, что развитие прозы в них шло от описательности к реалистическому анализу, Это справедливо не только для литератур Крайнего Севера и Дальнего Востока, но и для прозы младописьменных литератур Кабардино-Балкарии, Дагестана и всего Северного Кавказа. Иными были здесь бытовая и этнографическая фактура описательности, национальное своеобразие фольклора, а значит – и первоначальные формы художественного мышления в ранних образцах письменной прозы. Иными были в каждом национально-своеобразном варианте уровень достижений реалистической прозы и в особенности степень освоения жанровых «секретов» и возможностей романа, но не творческий метод, которым стал для них всех социалистический реализм» (стр. 111 – 112). Это «универсальная закономерность развития младописьменных литератур в условиях социализма» (там же).
М. Пархоменко говорит о трех важнейших тенденциях, в которых осуществлялась эта закономерность во всех регионах и группах младописьменных литератур: движение их от почти безраздельно господствующего биографизма (который был формой перехода от коллективного авторства в фольклоре к индивидуальному творчеству) – к роману, эпосу и объективным способам повествования; движение от исторической тематики к изображению современности; освоение писателями реалистических изобразительных средств.
Исследователь видит трудности этого пути, ибо обращение «к актуальной проблематике современности, к изображению современного героя потребовало глубокой перестройки художественного мышления. Без такой перестройки и обогащения его новыми изобразительно-выразительными средствами младописьменный роман не мог бы передать богатой и сложной, коренным образом изменившейся действительности» (стр. 130). И в качестве ярчайшего примера приводит творчество Ч. Айтматова с его пафосом нравственного максимализма, с умением раскрыть глубокий драматизм переживаний героев.
М. Пархоменко подчеркивает обязанность исследователя «Видеть не только ступени восхождения младописьменного романа, но и тенденции, которые мешают этому движению вперед. И это не только декларация, – он сам следует этому принципу, конкретно показывая этнографическую описательность, нарочитую фольклоризацию, подражание устаревшим литературным образцам – в частности, А. Марлинскому в некоторых повестях Фазу Алиевой, А. Абу-Бакара, Мусы Магомедова, – все это приводит к явному дефициту жизненной правды.
Среди молодых литератур автор выделяет в особую группу литературы народов Севера и Дальнего Востока, – они возникли после Октября, а до революции не имели ни письменности, ни традиций литературы, единственной их традицией был фольклор. Эти литературы начинались с очерков и заметок студентов – северян и дальневосточников, которые учились в конце 20-х – начале 30-х годов в Ленинграде и начинали писать на русском языке. Лишь с начала 30-х годов у этих народов появляется письменность, а позже – и литература. Таким образом, процесс рождения новых литератур начался в условиях сложившегося единства советской литературы по мировоззрению и творческому методу. Это и было причиной того, что «переход от фольклорно-мифологического мышления к современным формам образного отражения действительности был в этих литературах одновременно и процессом становления социалистического реализма» (стр. 144 – 145).
Писатели-северяне имели возможность опереться на развитые традиции реалистического искусства, прежде всего на русскую литературу. Общесоюзный литературный опыт сыграл свою роль и в жанровом развитии – в ускоренном движении младописьменных литератур от рассказа, повести к роману. Анализ произведений Ю. Рытхэу, С. Курилова, Г. Ходжера, В. Санги дает возможность автору показать разные грани освоения молодыми литературами проблем истории своего народа и современной тематики.
В небольшой главе «Младописьменные литературы на путях к роману», предваряющей рассмотрение собственно эпопейных произведений писателей-северян, М. Пархоменко на примере повестей зачинателей литератур народов Севера эвенка Н. Тарабукина («Мое детство»), коряка Кецая Кеккетына («Эвныто-пастух»), удэгейца Джанси Кимонко («Там, где бежит Сукпай») наглядно демонстрирует этот переход от господства биографизма к единству личного и общего в повествовании, к углублению типизации, когда в биографии уже стала отражаться судьба народа, разбуженного революцией к историческому творчеству. Исследователь показывает, как от произведения к произведению шло освобождение от сказочного видения мира к зачаткам социального мышления, а это путь к историзму, к эпической художественной картине народной жизни, путь к роману.
В последующих главах обстоятельно рассматривается творчество писателей-северян на современном этапе, так что читатель имеет возможность почувствовать их своеобразие. Такая скрупулезность, доказательность не частое явление в разговоре о писателях-северянах, – нередко анализ подменяется щедрыми похвалами или формально-вежливыми отписками.
М, Пархоменко подмечает родовую черту писателей-северян – их особые отношения с природой, «Внешний мир личности для Н. Тарабукина – природа и, пожалуй, прежде всего, природа, Развитие личности с детских лет начинается освоением природы, Эта же линия развития остается главной и на пороге зрелости героя» (стр. 148); исчерпывающая тема повести – развитие личности «как процесс расширения представлений о природе – главном поприще ее активности и ее самоутверждения» (стр, 149), Как бы неотрывной частью окружающей природы осознает себя автобиографический герой Рытхэу (трилогия «Время таяния снегов»). Та же тема занимает большое место и в творчестве В. Санги, который так характеризует отношения нивхов с природой: «Человек и природа одно целое, они продолжают друг друга».
Жаль, однако, что, обращая внимание на эту характерную черту в произведениях писателей-северян, осознавая ее непреходящий характер, М. Пархоменко не связывает эти отношения северных народов с природой – с их своеобразной духовной культурой, и это сказывается на полноте анализа им художественных замыслов писателей.
Очень правильно пишет В. Санги в предисловии к сборнику «Стихи поэтов Севера»: «У писателей народов Севера есть замечательная отличительная черта: у них совершенно отсутствует тема так называемой героической борьбы с природой. Природа для северянина – мать».
Рассматривая трилогию Рытхэу «Время таяния снегов» в русле общей для всех советских писателей темы дружбы народов, М. Пархоменко, к сожалению, меньше внимания уделяет тому, с каким опытом входят в это многонациональное единство чукчи. Один из героев Ю. Рытхэу говорит: «Какие бы ни были люди обличьем, какими бы разными делами они ни занимались и как бы ни отличались их языки, самая суть жизни была у них одна, то главное, что делало их людьми перед лицом природы (подчеркнуто мной. – Т. К.). А литература была именно той нитью, которая могла связать всех и дать понять людям земли, как они близки между собой». Да, это верно: в ходе строительства новой жизни все отчетливее выявлялись эти общие черты. Но не менее важно и то, что общие для всей страны социально-исторические процессы писатели-северяне изображают в конкретном преломлении жизни народов Севера. Поэтому когда исследователь прочитывает романы Рытхэу «Сон в начале тумана» и «Иней на пороге» лишь как однозначное противопоставление старого образа жизни чукчей современному, он берет лишь одну сторону дела. В полном объеме романы Рытхэу призваны выразить и иную художественную идею – показать читателю своеобразие мировосприятия чукчей.
В последних произведениях Ю. Рытхэу усиливается философско-рационалистское начало, им подчас не хватает эмоциональности, психологизма. Герои в них часто условны, а житейские ситуации – скорее фон для воплощения художественной идеи писателя, ищущего место культуре, жизненному и духовному опыту своего народа в современном мире. Соответственно и описанные в романах социально-исторические процессы не только цель, но и материал писателя. Поэтому попытка подойти к их анализу с точки зрения бытового сюжета, психологии героев невольно уводит исследователя от подлинной содержательности произведений: смещаются главные их художественно-смысловые моменты, а проходным придается неправомерно важное значение.
Обособленный разбор бытового и социально-исторического содержания «обытовляет», например, художественную идею романа «Белые снега». Он тоже с философским смыслом, и тон ему задает уже самое начало – чукотская легенда о белых снегах.
Они выпали, когда люди в древности утратили дар сердечного отношения другие другу, и изменился мягкий до того климат Севера. Именно об этом роман Рытхэу – о дружбе народов, взаимном уважении культур, – эти новые черты жизненной философии герои Ю. Рытхэу связывают с советской властью.
Между тем в творчестве Ю. Рытхэу М. Пархоменко стремится увидеть развернутую иллюстрацию мыслям писателя, высказанным в публицистической брошюре «Интернациональное и национальное»: произведения Ю. Рытхэу (романы, повести, рассказы) можно выстроить одно за другим так, что в них будут «развернуты и художественно исследованы наиболее знаменательные эпизоды этого исторического процесса – от разрушения почти первобытных социальных отношений, нравственных и бытовых устоев до перехода к колхозным формам новой жизни, приобщения чукчей к общей советской культуре и равноправного на этом уровне участия их в формировании многонационального социалистического единства советского, общества» (стр. 192). Но эту общественно-политическую, публицистическую программу нельзя уравнивать с художественной задачей писателя. Автора романа интересуют ведь, прежде всего, судьбы героев, характеры, приметы национального быта и то, как подчас сложно, противоречиво сказывается на них «ускоренное развитие действительности».
В трилогии Г. Ходжера «Амур широкий» – о распаде нанайских родов, рождении советской власти на Севере, дальнейших социальных и хозяйственных переменах – система образов также содержательней простого «подтверждения» этапов исторического пути нанай. Писатель не только видит перспективу социальных преобразований, но и жалеет старого Заксора, переживающего распад рода как драму, он показывает, что роль главы рода не исчерпывалась семейным деспотизмом: он был и хранителем оправдывавших себя на протяжении веков бытовых традиций нанай, высоких нравственных установлений рода. «Психологические конфликты» и «личные обстоятельства», к которым, по мнению М. Пархоменко, сводится художественное содержание первой части, имеют прямое отношение к исследованию социально-исторического процесса, обогащают и усложняют его художественную трактовку. По этой же причине «непоследовательность» поведения главных героев художественна. Здесь нет психологической недостоверности, как думает М. Пархоменко. Связывая иные острые ситуации с образами положительных героев, Г. Ходжер показывает противоречивость процесса рождения нового общества в недрах традиционной нанайской общины.
Сочувственно относится М. Пархоменко к дилогии С. Курилова «Ханидо и Халерха» за последовательность развития в ней социально-исторических процессов у дореволюционных юкагиров и чукчей, хотя эта последовательность чисто умозрительная. Исследователь находит в дилогии серьезный недостаток: «не показаны те биографические обстоятельства, в которых сформировались мировоззрение и программа действий героя» (стр. 215). Но это ведь главное! Без этого нет эпопейности исполнения замысла. Не говоря уже о том, что, как замечает сам М. Пархоменко, крещение тундры у С. Курилова происходит не сверху, от царской администрации, а «снизу», по убеждению самих язычников, – надо ли говорить, что все это явно противоречит исторической правде!
Анализ творчества В. Санги в книге М. Пархоменко наиболее полный, глубокий. Исследователь подробно разбирает произведения писателя, связывает его творческие искания, художественное использование в повестях, романах многочисленных примет материальной и духовной культуры нивхов с общей для современных советских писателей тенденцией – интересом к прошлому, истории. Вводя творчество Санги в общесоюзный контекст, он останавливается и на региональных особенностях произведений: бытовой и нравственно-философский уклад жизни, быт, обычаи и верования родовой общины в условиях почти полного слияния с природой.
Но, доказывая в споре с оппонентами закономерность использования писателем примет нивхской культуры, фольклора в том числе, органичность их в современном произведении, М. Пархоменко все-таки отводит им второстепенную роль, как этапу, уже частично преодоленному на творческом пути писателя, создающего «эпическую летопись формирования советского народа»; поэтому он выстраивает романы В. Санги при анализе «не в очередности их появления», а в обратном порядке. Сам же писатель считает, что «факт обращения к истории своего народа, равно как и к его духовному наследию – фольклору, – признак отнюдь не младенчества, а скорее зрелости литературы»; может быть, поэтому сначала шел «Ложный гон» – на современную тематику, а потом «Женитьба Кевонгов» – об истории и культуре нивхов. Пафос высказывания В. Санги ближе тому обращению к фольклору, который подметил М. Пархоменко у Ч. Айтматова: фольклор «возвращает человеку историю, цельность мироощущения, развертывает перед ним необозримые духовные горизонты» (стр. 111).
Не во всем соглашаясь с М. Пархоменко в его трактовке произведений писателей-северян, я думаю, что его исследование – серьезное подведение итогов в развитии молодых литератур.