«Пусть переводят веселей…» (Полемические заметки)

В Москве в июне 1970 года состоялось Третье всесоюзное совещание переводчиков. Открыл совещание Н. С. Тихонов. С докладами выступили Л. Соболев – «Перевод – залог дружбы литератур», Э. Ананиашвили – «От Второго совещания переводчиков к Третьему», Г. Гачечиладве – «Научные принципы теории художественного перевода и вопросы подготовки молодых переводчиков», Л. Мкртчян – «Художественный перевод и литературная критика». После чего развернулись прения, в ходе которых выступило свыше сорока пяти ораторов. «Каждый выступающий показал неравнодушие к своему делу, с любовью, преданностью и с чувством ответственности говорил о том, как обстоит дело с переводом в той республике, в которой он живет, что нужно сделать, чтобы достичь результатов в работе», – сказал Николай Тихонов в заключительном слове.

Публикуемая статья написана на основе материалов Третьего всесоюзного совещания с попыткой обозреть критическую литературу о художественном переводе за последние несколько лет. При ссылках на материалы совещания в скобках указывается: ТВС.

1

В развитых странах литературный процесс больше чем наполовину зависит от переводных книг. Зрелость культуры все более увеличивает потребность в художественных переводах. Эта область человеческой деятельности имеет неоценимое общественное и культурное значение. Армянский поэт XIII века Фрик в своих знаменитых «Жалобах», обращенных к богу, писал:

Всем племенам язык подарен,

Но грека не поймет татарин,

Грек – славянина, гунна – перс»

Латинянина – внук Агари.

Татарина – долмат испанский,

Китайца – сын венецианский,

Франк армянина не поймет,

Алана – тюрок самаркандский.

(Перевод И. Гребнева.)

Помог, однако, не бог, а сами поэты, писатели-переводчики помогли установить взаимопонимание и взаимосвязь народов и культур. Наша страна является крупнейшей переводческой державой. «Переводчики, – по замечанию Л. Соболева, – являются активными участниками современного литературного процесса. Велика их роль в развитии и обогащении литератур народов СССР и всего социалистического лагеря, в сближении прогрессивных литераторов всего земного шара» (ТВС).

Давно уже доказано, что перевод – высокое искусство (когда-то К. Чуковский употребил это определение полемически, как вызов, теперь же оно воспринимается спокойно, как истина). В пятом томе «КЛЭ» опубликована статья П. Топера «Перевод художественный», которая широко отражает достижения советской школы художественного перевода, а самый художественный перевод определяется автором как «вид литературного творчества, в процессе которого произведение, существующее на одном языке, воссоздается на другом».

– Я хочу специально обратить внимание на это принципиально новое определение перевода как разновидности творчества. Отрадно, что эта весьма ценная формулировка зафиксирована в энциклопедии, и, конечно же, эта статья окажет влияние на дальнейшее развитие теории перевода. Точно так же в свое время благотворно сказалась на науке о переводе статья А. Смирнова в восьмом томе «Литературной энциклопедии», вышедшем в свет в 1934 году.

Несмотря на то, что искусство перевода – общепризнанное искусство, порой переводчиков ругают, как это ни странно, за то, что они авторы переводов. То ли дело, говорят им, оригинал. Перевод на самом деле отличается от оригинала уже потому, что никогда не решает проблему передачи подлинника полностью. Одно и то же произведение может переводиться на какой-либо язык многократно. В этом проявляется специфика переводческого искусства.

Как бы точно мы ни переводили, всегда в результате деятельности переводчика будет появляться перевод, именно перевод.

Недавно было опубликовано сообщение о том, что копию Моисея Микеланджело изготовили с помощью так называемого пантографа, воспроизводящего оригинал с точностью до одной тысячной дюйма. И все-таки это не оригинал, а копия. Точно так же перевод – не подлинник. И, как заметил на совещании переводчиков ленинградский ученый Е. Эткинд, мы должны писать не только о соответствии перевода подлиннику, но мы обязаны говорить и о том, чем перевод отличается от подлинника. Часто мы об этом не говорим, боясь, что всякий разговор о несоответствии перевода подлиннику может привести к мысля о непереводимости.

«В поэзии (и в художественной литературе вообще. – Л. М.) слово фактически вызывает, – пишет К. Кодуэлл, – не только определенную идею, но и такого рода эмоциональную реакцию, которая едва ли может быть в точности передана в переводе» ¹. Все это бесспорно. Бесспорно и то, что есть отдельные непереводимые, – может быть, правильнее было бы сказать, еще не переведенные, – произведения. Я полностью согласен с В. Левиком: «Несмотря на большой прогресс нашего дела, – заметил он, – несмотря на то, что переводческий профессионализм стал за последнее время в десять раз выше, чем в XIX веке, тем не менее то, что было непереводимо тогда, то осталось непереводимым и теперь» (ТВС). Но все это исключения. Тогда как переводимость – правило, из которого исходят переводчики, в том числе и В. Левик.

Ни один киргизский писатель не издается в Киргизии чаще, чем Пушкин, – сообщают Ж. Мавлянов и С. Эралиев (ТВС). Можно априори утверждать, что киргизский Пушкин будет продолжаться, будут новые переводы, а старые будут улучшаться. Уже теперь «Евгений Онегин» издан на киргизском в трех разных переводах, каждый из которых имеет свои достоинства и недостатки. О качестве перевода надо, конечно, писать. Но было бы наивно ругать переводчика за то, что он только лишь перевел, а не написал «Евгения Онегина».

«Гамлет» переводился на русский язык больше тридцати раз. А. Дранов изучил монолог Гамлета «Быть или не быть…» в русских переводах XIX века и пришел к выводу: «Идеального, совершенного перевода так и не было создано. Но возникают два вопроса: возможен ли он? и нужен ли он?» ²

Я бы не сказал, что некий совершенный, окончательный перевод не нужен, но такой перевод на самом деле невозможен, и именно поэтому один и тот же подлинник могут тридцать раз переводить на один из великих языков и продолжать думать о новых переводах.

Художественный перевод может рассматриваться двояко: как собственно перевод (в этом случае он не может с точки зрения неких абсолютных мерок считаться совершенным, ибо это не подлинник и далеко не единственно возможное решение передачи подлинника) и как оригинальное произведение (и в этом случае перевод не может быть признан совершенным, окончательным, так как в своем качестве оригинального произведения он автономен от подлинника, он уже, так сказать, «не перевод»).

Диалектика переводческого искусства, как и всякая диалектика, сложна. Если нашего читателя интересует произведение, написанное на языке, которым он не владеет, то это произведение может переводиться очень и очень много раз и задача перевода никогда не будет полностью решена. В этом смысле любой оригинал непереводим: никто из переводчиков не может сказать, что результат, достигнутый им, окончателен. Непереводимость в таком понимании этого слова не проблема, а истина, которую надо принять и которая вместе с тем не исключает практической возможности переводов художественных произведений. Таков парадокс непереводимости. Непереводимость предполагает не один, а множество переводов одного и того же подлинника.

2

Постоянный интерес к переводимости и непереводимости поддерживается вечной темой теории и практики перевода – темой соответствия перевода подлиннику. Все споры в конечном итоге всегда сводились к этой основной проблеме.

На современном этапе, как показало Третье всесоюзное совещание переводчиков, новым является материал, вокруг которого ведутся споры, и новым можно считать то, что сейчас, как пишут некоторые критики и переводчики, борьбу с буквализмом, начатую в 30-х годах, можно считать законченной. Сегодня, предупреждают критики, нам угрожает другая опасность – опасность вольных, далеких от подлинника переводов. «Мне сдается, – пишет А. Тарковский, – что читатель слишком снисходителен к нам и мы переводим стихи менее точно, чем надо бы… В нарушение существующего нетребовательного теоретического канона я попытался стушеваться под сенью знамени буквализма, понимая под этим термином наибольшее словесное совпадение перевода н подлинника в той мере, как это допускают законы языка и поэзии» ³.

Позднее, выступая в «Литературной газете», А. Тарковский развил эту свою мысль. «В нынешние времена, – пишет он, – переводы намного менее верны подлиннику, чем хотя бы в начале тридцатых годов… Пожалуй, настала пора напомнить, что некоторая доля буквализма была бы своевременным средством поправить наши дела» ⁴.

Озабоченность А. Тарковского, выступившего и на Третьем всесоюзном совещании с острой, взволнованной речью, разделяет грузинский литературовед М. Заверин. Он считает, что сейчас на первом плане должна быть борьба не в буквализмом, а с отсебятиной, что надо предостеречь переводчиков «от наметившегося в последние годы чрезмерно вольного обращения с оригиналом» ⁵.

Приведу небольшой пример, заимствованный из книги М. Заверина. Таназ Чиладзе написал стихотворение «Кинцвиси»:

Твоя улыбка наполняет трепетом,

Вплетенная в скорбь земли,

О, так тихо и так одиноко

В горах под лучом тает лед.

Я не принесу тебе ветку жасмина

И не смогу обещать весны.

Лоб тихого неба, подобно дождю,

Охлаждают твои пальцы.

 

Это подстрочник. Перевод принадлежит перу Евгения Евтушенко:

На фреске женщина в Кинцвиси.

Она глядит,

за всем следя,

и пальцы длинные повисли,

как десять странных струй дождя.

И, как июльский дождик нежно

ласкает сонное село,

так ее пальцы гладят небо,

его усталое чело.

Евтушенко написал по существу новое стихотворение. Конечно, перевод – это творчество, это, как говорят, искусство потерь. И именно здесь, по замечанию Н. Ушакова, надо уметь, как в шахматах, пожертвовать фигуру, чтобы выиграть партию. Но, настаивая на всех этих правильных положениях, не уподобились ли мы тому самому многомудрому герою, который пришел однажды к своим друзьям и видит, что их хижина имеет множество дверей – больше десяти.

– Ба! – воскликнул наш герой. – Хитро вы устроились, зимой у вас будет тепло, как в бане. У нас одна дверь, и когда мы ее закрываем, становится значительно теплее, а если закрыть сразу десять дверей, представляете, как будет тепло!

Такова логика некоторых переводчиков и теоретиков перевода. Если мы оправдываем потери и жертвы, то отсюда ведь не следует, что чем больше потерь и жертв, тем лучше перевод. Борясь против мертвящей власти буквализма переводчиков и редакторского буквализма, мы не можем широко открывать двери (и не одну, а сразу десять дверей) вольным переводам. О порочности вольных переводов-переделок говорили на Третьем всесоюзном совещании переводчиков многие ораторы, и в частности интересно поставили эту проблему Г. Гафурова (Узбекистан) и И. Глинский (Украина).

Вместе с тем, говорили И. Жарылгапов (Казахстан), Д. Костанов (Адыгея) и П. Микаелян (Армения), мы не сумели до конца искоренить и бациллу буквализма. Соблазн переводить буквально существует и всегда будет существовать. Вот почему столь важной представляется сегодня задача для критиков и теоретиков перевода: систематически выступать против кампанейщины, против тенденции вести борьбу попеременно то с буквализмом, то с отсебятиной. Кампания борьбы с одним каким-либо пороком приводит, как мы знаем, к расцвету других пороков. Но и тот порок, против которого боролись, выживает и, как только завершается кампания, благополучно развивается.

Ошибается тот, кто ведет борьбу только с буквализмом, забыв об опасности чрезмерно вольных переводов. И сейчас мы можем впасть в другую крайность, полагая, что полезно на данном этапе замолвить доброе словечко в пользу «многострадального», но живучего, как Кащей Бессмертный, буквализма.

Лев Толстой писал: «…Цель художника не в том, чтобы неоспоримо разрешить вопрос, а в том, чтобы заставить, любить жизнь в бесчисленных, никогда не истощимых всех ее проявлениях». Именно переводы и именно буквальные переводы часто решают, в отличие от подлинника, «вопрос» и не заставляют любить жизнь в бесчисленных, никогда не истощимых и всех ее проявлениях. «Создается, – с тревогой говорил Э. Ананиашвили, – особый переводческий слог и стих – как будто ни к чему не придерешься, а читать не тянет, не заставляет… Всеми мерами бороться за то, чтобы подтянуть средний уровень перевода к лучшим образцам, чтобы перевод не просто гладко пересказывал подлинник, а передавал его яркость, силу, – вот большая, стоящая перед нами цель» (ТВС).

Иногда нам, критикам, кажется, что переводы только для того и существуют, чтобы их сравнивали с подлинником. И когда Н. Романенко замечает, что Игорь Крецу прекрасно перевел на молдавский язык стихи Роберта Бёрнса, у нас нет оснований с ним не соглашаться. Но когда он же уверяет, будто «сравнительный анализ показал, что в некоторых случаях Крецу превзошел Маршака в отношении конкретности образов» (ТВС), то ему хочется возразить, и не потому, что нельзя превзойти Маршака, просто самый аргумент «в отношении конкретности образов» очень уж шаткий и не внушает доверия, ведь любой «подстрочникист» может превзойти Маршака в этом отношении, Мне приходилось редактировать и составлять переводные книги. В спорных случаях я всегда отдавал предпочтение переводу, который хорошо читается и плохо сравнивается с подлинником, и решительно отвергая копии, которые хорошо сравнивались, но плохо читались.

Я, конечно, не ратую за вольные переводы. Я хочу сказать о том, что самое ужасное для литератора – это способствовать в какой-либо форме появлению скучной книги. Буквализм – скучнейший из собеседников.

3

Хотя мы знаем, что о художественном переводе пишут сейчас, как правило, хорошо и пишут гораздо больше, чем, скажем, лет пять тому назад, нельзя не сказать о том, что это «гораздо больше» не всех сегодня удовлетворяет (ведь и переводить стали гораздо больше), поэтому переводчики ставят вопрос о том, что надо активизировать работу критиков, пишущих о переводах.

«К сожалению, литературная пресса нашей республики уделяет вопросам перевода мало внимания… За последние годы со страниц республиканской печати почти совсем исчезли серьезные рецензии о переводах», – замечает Э. Матузявичюс (Литва, ТВС).

«Приходится сожалеть, что до сих пор у нас нет на киргизском языке ни одной серьезной работы, обобщающей опыт переводческого дела. Институт истории, языка и литературы АН республики из года в год отмахивается от этой темы», – сетуют Ж. Мавлянов и С. Эралиев (ТВС). (Замечу в скобках, что в АН Узбекской ССР создан сектор теории и истории перевода. Это, надо полагать, не единственный такой сектор.)

«Что касается теории перевода, – говорит О. Самма, – то нужно сказать, что в этой области на эстонском языке нет весомых трудов» (ТВС).

«Почему же проблемы перевода у нас не являются предметом всеобщего интереса и достаточно аргументированного научного обсуждения?» ##»Байкал», 1967, N 3, стр.

1. Кристофер Кодуэлл, Иллюзия и действительность. Об источниках поэзии, «Прогресс», М. 1969, стр. 177.[↩]
2. «Тетради переводчика», «Международные отношения», М. 1969, стр. 51.[↩]
3. «Дружба народов», 1969, N 5, стр. 72 – 73.[↩]
4. «Литературная газета», 10 сентября 1969 года.[↩]
5. М. Заверин, В ожидании эпоса, «Мерани», Тбилиси, 1969, стр. 128.[↩]