Противостояние деконструкции: ценностный аспект теории художественной целостности

Статья «»Теория литературы Два» как гуманитарная угроза» [Тюпа 2019] напоминает о противостоянии, приобретшем в современном литературоведении вид глухой стены между двумя подходами к художественному слову. Сторонники первого видят в словесном творчестве духовное измерение: произведение для представителей этого традиционного направления обладает своей онтологией. Здесь актуальны категории смысла, красоты, полноты бытия, которой оказывается причастен человек в акте творчества или эстетического созерцания и т. д. Приведем характерное размышление из названной выше работы: «…любуясь целостностью фрагмента мировой жизни (произведением искусства. — О. М.), мы ее «возводим» к космической цельности миропорядка <…> В такие моменты человеческое «я» становится вполне самим собой, озаряется внутренним светом самоактуализации» [Тюпа 2019: 60].

Эта парадигма восходит к классической эстетике, и примером ее последовательного воплощения может послужить как раз теория художественной целостности М. Гиршмана. По мысли ученого, в искусстве выявляется преодоление «коренного конфликта между бесконечным миром <…> и конечным человеческим существованием» [Гиршман 2007a: 484], эстетическое творчество и созерцание «восполняет жизненное существование человека» до целого [Гиршман 2007a: 522]. В художественном произведении открывается возможность «разумной человеческой жизни» «в своем доме и в конкретно-бытовом, и в символически-бытийном значении этого слова»: полнота бытия, переживаемая как красота, — это возможность полно «осознать себя человеком» [Гиршман 2007a: 42].

Второй подход, подвергшийся критике в работе В. Тюпы, обнаруживает риторическую стратегию обращения с художественным словом. Здесь важнее его знаковая и коммуникативная стороны. Так, понятое слово воздействует на воображение, формирует представление, но в конечном счете это лишь семиотическая система, способная к моделированию сознания, некой целенаправленной, прагматически ориентированной актуализации структур сознания. При этом «инструментальном» подходе, по сути, производится редукция эстетического, границы его как автономной области упраздняются. Не смысл, а значение; не мир, а дискурс; не бытие, а деятельность или — дальше — «кажимость», симуляция; не полнота или глубина, а скольжение по поверхности; не творчество, а письмо; не автор, а скриптор, потом дескриптор; не целостность, а конструкция / деконструкция — не дух, а буква…

Причем мы указали лишь на начальные моменты оппозиции по отношению к целостности. Чем дальше развивается эта, условно говоря, деконструктивная линия, тем сильнее нарастает энтропия смысла, ценности, ответственности, так что собирающая мысль не в состоянии уследить за стремительностью почкования (или распада) ризомной гидры как в отношении продукции, преподносимой в качестве событий искусства, так и в отношении характерных теоретических построений. Волны деконструкции накатывают одна за другой.

В некотором отношении два означенных подхода настолько разошлись, что образовали две далеко отстоящие друг от друга сферы, каждая из которых занимается своим предметом: одна — литературой, а другая — «как бы литературой». Причем эта прибавка «как бы» характеризует не только постмодернистские кунштюки: то, к чему прикасается скальпель деконструктивиста, превращается у него в собственную вирусную копию, насильно перетолковывается на определенном (зачастую «птичьем») языке в свете определенных смысловых ориентиров. Этот второй подход к искусству слова составляет отдел современной неориторики, рефлектирующей не только в отношении постмодернистских приемов, но и претендующей на способность описания сферы, которая в категориях и на языке этой дисциплины адекватно описанной быть не может. Попытки агрессивной экспансии «в чуждые пределы» со стороны второй стратегии переходят в стремление отменить специфику области, в которую происходит вторжение, поглотить ее, сделать лишь частным моментом своей «теории».

Классическая эстетика, герменевтика и вообще традиционное литературоведение подвергаются с этой стороны уничтожающей критике. Примером этому может послужить резкая оценка теории художественной целостности с позиций деконструктивизма, с которой выступил Д. Урусиков (Елец) на одной из конференций в Донецке в уже далеком 2006 году. Он попытался «разоблачить интенциональные заблуждения» [Урусиков 2006: 114] представителей Донецкой филологической школы, упрекая приверженцев теории целостности в отсталости, ненаучности, «отказе от методологических возможностей структурализма» и определяя искания представителей этой школы как «регрессию в стадию инфантильности» [Урусиков 2006: 112]. Опираясь на идеи Ж. Лакана, критик назвал «метафизику», «логоцентризм» и «герменевтику», существенные для представителей школы, «анахронизмом» в современной гуманитарной науке. Исследователь объявил, что в теории целостности, «консервирующей собственно филологический метод», пора «поставить точку»; следует «расформировать школу» и вообще «упразднить филологию» в том виде, в котором она сложилась, как научную дисциплину [Урусиков 2006: 162, 163], вывести ее за пределы научного дискурса.

Почему возникает сама потребность и возможность этого второго подхода? Что за этим стоит? В современной научной картине мира в ее естественном развертывании, оформлении уже давно вызрело нескрываемое раздражение по поводу таких слов (и стоящих за этими словами реалий и парадигм), как Тайна бытия, Смысл, Бог… Желание избавиться от этого «наследия прошлого», многократно артикулированное в культуре в последние столетия, во-первых, продиктовано самим идеалом науки в том виде, в котором он сложился в Новое время, ее «фаустовским началом», ее природой. Потребность избавиться от «диктатуры» Автора, Смысла, Красоты, ответственности — это следствие названной тенденции. Во-вторых, это обусловлено ситуацией бытия современного человека, переживающего, по-видимому, какое-то пороговое состояние.

Несмотря на кризис научного оптимизма, отрефлектированный в искусстве постмодерна и постструктурализме как его теоретической версии, в основании «метанарратив» [Лиотар 1998] Науки, эта существенная структура в картине мира современного человека, не был «ликвидирован». Однако произошла его трансформация, смещение акцента в сторону технологии. Одно из главных направлений трансформации названного метанарратива — выдвижение на первый план прагматизма, инструментальности в противовес исходным ориентирам и ценностям «чистого» научного познания, которые в глубине связаны как раз с областью духа.

Особенно явно это переживается сегодня в точных и естественных науках, где артикулируются проблемы искусственного интеллекта, воссоздания искусственной жизни, генной инженерии, исследования мозга человека и др.