Протесты Всероссийского Союза писателей против цензурного террора (1920–1921 гг.). Публикация А. Блюма

К чести русской интеллигенции, многие ее представители сразу же после октябрьского переворота поняли и осознали суть этого трагического перелома и предугадали страшные последствия его для страны. Особенно интеллигенция пишущая, которая первой почувствовала тяжесть наступившего цензурного террора, если не считать некоторой ее части, оправдывавшей действия новых властей «существующими обстоятельствами» и даже считавшей их «наказанием за грехи русской интеллигенции» и за «вину» ее перед народом.

Сейчас даже широкому читателю стали известны резкие выступления в защиту свободы слова и печати М. Горького в «Несвоевременных мыслях», В. Г. Короленко в «Письмах к Луначарскому». Уже в самом начале ноября 1917 года появились однодневные «Газеты- протесты» русских писателей. В гневной статье «Красная стена», опубликованной в одной из них, Зинаида Гиппиус писала: «Будем трезвы, будем мудры, перестанем обманывать себя: уничтожение, истребление слова есть лишь частность, лишь следствие, одно из множества других, непобедимо вытекающее из первопричины… Да, наши протесты против удушения свободной печати, наши жалобы, наши возмущения, в каких бы горячих и убедительных словах они ни выражались, прямой своей цели не достигнут. В этом смысле они бесполезны. Так что же, молчать? Сидеть под подушками, вернее – под досками лежать, на которых сидят пирующие татары, и ждать? Нет, нет! Уже потому нет, что молчать мы все равно не сможем. Когда режут – человек кричит, хотя бы это и было бесцельно. Нас режут, и мы кричим, и будем кричать. Вот и все. А может быть, не дорежут. Может быть, не успеют…» ¹

Обличение мерзостей цензуры – давняя традиция русской литературы, начиная с гневной филиппики А. Н. Радищева в «Путешествии, из Петербурга в Москву». Почти столетняя борьба за свободу печати и литературного творчества, приведшая в начале XX века к резкому ослаблению цензурного гнета и даже к освобождению от него в период между февралем и октябрем 1917 года, закончилась с победой Октябрьской революций провалом и поражением. На третий день после большевистского переворота был выпущен Декрет о печати, не оставлявший никаких надежд. Правда, в нем подчеркивался «временный» характер мер, направленных против независимой печати, которые будут отменены «особым указом по наступлении нормальных условий общественной жизни» (в.свете дальнейшего развития событий «нормальные условия жизни» наступили лишь спустя 73 года, когда был принят «Закон о печати», отменивший предварительную цен-зуру)- 18 декабря 1918 года было создано учреждение с устрашающим названием «Революционный трибунал печати», в течение двух-трех месяцев закрывший все хоть сколько-нибудь оппозиционные органы прессы. Типографии были «национализированы», все частные, кооперативные издательства фактически вынуждены были прекратить свою деятельность.

На первых тюрах, до закрытия к весне 1918 года независимых газет, журналов и книгоиздательств, писатели дали ясную оценку большевистскому отношению к печатному слову. Суть нового режима наиболее наглядно проявилась для них именно в отношении его к печати и литературному творчеству. После окончания гражданской войны протесты писателей и ученых, хотя и исполненные чувства собственного достоинства, имеют несколько иную тональность. Да это и понятно: вопервых, они обращены уже к самим властям, от которых зависела участь Литературы и науки, а во- вторых, исходят они от тех представителей интеллигенции, которые сознательно остались в России, сделав свой выбор.

Первые веяния нэпа, в том числе открытие независимых, как первоначально казалось, кооперативных и частных издательств, вызвали определенные надежды на постепенную либерализацию, «смягчение» режима, при котором можно служить стране и ее культуре. В начале 20-х годов в среде зарубежных и отчасти советских «сменовеховцев» распространилась эйфория по поводу «идеологического отступления большевиков». Лидеру «сменовеховства» профессору Н. В. Устрялову, находившемуся в эмиграции, дозволено было тогда даже напечатать в Советской России статью «Обмирщение», в которой он писал, в частности: «На наших глазах происходит решительное и неудержимое обмирщение экстремистских дерзаний коммунистической церкви… Глубоко идеалистична и сама формула Зиновьева: – «политическое наступление при экономическом отступлении». Решительно приходится констатировать, что коммунисты умеют исправлять свои увлечения не только в области тактики, но в плоскости идеологии… Неудержимо развивающийся процесс обмирщения коммунистического экстремизма есть истинно-действенная и глубоко плодотворная самокритика русской революции. Она неизбежно приведети уже приводит к подлинному русскому Ренессансу» ².

Два публикуемых ниже «Протеста», датируемые 17 декабря 1920 и 30 декабря 1921 года, исходят от имени Всероссийского Союза писателей. Идея создания профессионального писательского Союза принадлежала, согласно некоторым данным, М. О. Гершензону, и высказана она была в марте 1917 года³. Созданный приблизительно через год, Союз существовал только как «Московский»; в начале 1920 года он был переименован во «Всероссийский» и функционировал в таком качестве до печально известного постановления ЦК ВКП(б) от 23 апреля 1932 года «О перестройке литературно- художественных организаций», в результате которого спустя два года «все писатели, поддерживающие платформу Советской власти и стремящиеся участвовать в социалистическом строительстве», были согнаны «в единый союз советских писателей с коммунистической фракцией в нем».

Всероссийский Союз писателей на первых порах резко протестовал против цензурного засилья, защищал гонимую интеллигенцию, пытался (порою небезуспешно) освобождать из-под ареста взятых в качестве заложников писателей и ученых Во главе его стояли М. А Осоргин, Борис Зайцев, Юлий Айхенвальд, Николай Бердяев, высланные на знаменитом «философском пароходе» из России осенью 1922 года. Н. А Бердяев пишет в «Самопознании» о том, что он «проявил разнообразную активность за пять лет своей жизни в советско-коммунистическом режиме… принимал очень активное участие в правлении Всероссийского союза писателей, был товарищем председателя союза и больше года замещал председателя, который по тактическим соображениям не избирался» ⁴. Имена изгнанных писателей и ученых мы найдем в числе авторов обоих протестов – это были именно те представители «старорежимной интеллигенции», кого Ленин настоятельно требовал «изловить и излавливать постоянно и систематически и высылать за границу» ⁵.

Судя по этим протестам, руководители Союза вовсе не намеревались добровольно покинуть Россию, они хотели ей служить, но отторгались новой властью. Вот эта «невостребованность» мучила их, они, как можно убедиться, боролись за права пишущих, но безуспешно. Высланный из России Юлий Айхенвальд писал в 1923 году в берлинской эмигрантской газете «Руль»: «В большевистской России писатель не может писать потому, что он не свободен. Над его мыслями и над его словами тяготеет несказанный гнет, диктатура глупости и невежества, цензура толпы…» ⁶

Авторы протестов, должно быть, отдавали себе отчет в бесполезности обращений «по начальству», даже к такому «просвещенному» (все-таки коллега, все-таки писатель!), каким представлялся им тогдашний нарком просвещения. Госиздат РСФСР, созданный в мае 1919 года, супермонопольное издательство, на самоуправство которого жалуются руководители Союза, подчинялся непосредственно Наркомпросу, и Луначарский мог бы, вероятно, найти управу на слишком ретивых цензоров Политотдела – особой структуры Госиздата, осуществлявшей, до создания Главлита 6 июня 1922 года, предварительный цензурный контроль над всеми, даже частными и кооперативными изданиями. С известной долей лукавства и скрытой издевки авторы второго протеста привели цитату из статьи А В. Луначарского «Свобода книги и революция», опубликованной в N 1 журнала «Печать и революция» за 1921 год (с. 8), где говорится о советской цензуре как об «ужасной черте переходного времени» и «отдельных»»держимордах» от цензуры. Они, однако, умышленно оборвали цитирование этой статьи, в которой помимо того говорится: «Цензура? Какое ужасное слово! Но для нас не менее ужасные слова: пушка, штык, тюрьма, даже государство. Все… Но мы считаем священными штыки и пушки, самые тюрьмы инашегосударство, как средство к разрушению и уничтожению всего этого. То же самое и с цензурой. Да, мы нисколько не испугались необходимости цензуровать даже изящную литературу, ибо под ее флагом, под ее изящной внешностью может быть внедряем яд еще наивной и темной душе огромной массы, ежедневно готовой пошатнуться и отбросить ведущую ее среди пустыни к земле обетованной руку из-за слишком больших испытаний пути». А выше протестующие писатели могли прочитать (и, конечно, прочитали!) еще более страшные в своей откровенности слова наркома, в которых развивается излюбленная мысль Ленина о «двух видах нравственности» и «насилия»: «Для настоящего революционера, не болтуна, а работника революции, совершенно ясно, что являющееся отвратительным и реакционным в руках соответственного реакционного правительства, насилие оказывается священным, необходимым в руках революционера». Такая вот «диалектика»…

Справедливости ради замечу, что А В. Луначарский – по натуре человек мягкий и доброжелательный (многие писатели, В. Ходасевич, например, добрым словом поминали его в эмиграции: он порой заступался за писателей, охотно подписывал любые просьбы и ходатайства). Позднее он защищал от нападок «напостовской» и «рапповской» критики пи- сателей-«попутчиков», но в то же время резко выступал против попыток создания хоть сколько-нибудь независимых от партийного влияния профессиональных художественных союзов и объединений. Вспоминая впоследствии о таких попытках в первые послеоктябрьские годы, он писал: «Все это для меня как представителя Советской власти было абсолютно неприемлемо… Передача полномочий какому-нибудь профессиональному союзу художников, каким-нибудь вообще художественным объединениям, какой-нибудь художественной учредилке – означала бы крах советской политики в этой области и капитуляцию…» ⁷

Вместе с тем взаимоотношения Луначарского с П.. И. Лебедевым-Полянским, руководившим Политотделом Госиздата, а затем назначенным в 1922 году начальником всей цензуры страны (созданного тогда Главлита, которым он руководил в течение 10 лет), были не всегда безоблачными.

1. »Газета-протест Союза русских писателей», 26 ноября 1917 года. См. также «Час пик» (15 апреля 1991 года), где «Красная стена» 3. Гиппиус опубликована по автографу, хранящемуся в Рукописном отделе Российской национальной библиотеки (Ф. 481. Д. 30). [↩]
2. »Россия», 1923, N 9, с. 15,17. [↩]
3. См. об этом воспоминания В. Г. Лидина («Россия», 1925, N 5, с. 261 – 262); см. также примечания М. 3. Долинского и И. О. Шайтанова к публикации «Парижского альбома» В. Ф. Ходасевича («Октябрь», 1991, N 4, с. 195).[↩]
4. Н. АБердяев, Самопознание (Опытфилософской автобиографии), М., 1991, с. 233.[↩]
5. В. И.Ленин, Поли. собр. соч., т. 54, с. 266.[↩]
6. Ю. И.Айхенвальд, Литературные заметки. – «Руль» (Берлин), 1923, N 755.[↩]
7. Цит. по кн.: Н. АТрифонов, А В. Луначарский и советская литература, М., 1974, с. 153.[↩]