№6, 1964/Обзоры и рецензии

Продолжение большой работы

«Geschichte der deutschen Literature, Bd. V, «Volk und Wissen», Volkseigener Verlag, Berlin, 1962, 592 S.

Вслед за четвертым томом берлинского издания «Истории немецкой литературы», о котором нам уже приходилось писать1, вышел пятый том. Он всецело посвящен литературе XVII века (1600 – 1700). Авторами этого тома являются Иоахим Г. Бёк, Гюнтер Альбрехт, Курт Бётткер, Клаус Гюзи, Пауль Гюнтер Крон и Герман Штробах. Почти все они были также авторами предшествовавшего тома. Перед немецкими учеными стояла нелегкая задача. Литература XVII века принадлежит к числу наиболее сложных и вдобавок недостаточно полно освещенных в марксистском литературоведении периодов немецкой литературы. Об этом периоде с давних пор высказывались противоречивые суждения.

До начала XX века на немецкую литературу XVII века обычно смотрели с нескрываемым пренебрежением, видя в ней главным образом проявление «дурного вкуса» и глубокого духовного оскудения. Так, в известной «Истории немецкой литературы» Ф. Фогта и М. Коха отмечалось, что литература XVII века «пользуется плохой славой; кроме нескольких церковных гимнов и интересного в культурно-историческом отношении романа Гриммельсгаузена, она не создала ничего, что могло бы заинтересовать читателя и теперь» 2. Зато в XX веке буржуазные ученые, увлечённые «духом» барокко, видели в немецкой литературе XVII века наиболее полное воплощение этого духа и очень высоко ставили творчество писателей того времени.

Авторы пятого тома совершенно правы, утверждая, что немецкая литература XVII века в ряде отношений весьма примечательна и сыграла немаловажную роль в культурно-эстетическом развитии Германии. Они обращают внимание на то, что именно в XVII веке возникла «единая в языковом отношения немецкая национальная литература», а также сложились литературные формы, без которых не могла бы развиться литература XVIII столетия. По их «словам, немецкая литература XVII века развертывалась «в длительном соревновании с литературой классической древности и новых европейских наций, при плодотворном дальнейшем развитии своих национальных традиций и заимствованных идей, сюжетов и форм (например, из эпохи Возрождения)», а также в борьбе за внутреннюю эмансипацию от власти церковной ортодоксии. «После того, как Опиц проложил путь новой литературной теории, художественное творчество достигло своего высшего взлета в созданиях Флеминга, Грифиуса и Гриммельсгаузена. Их творения, а также творения многих иных (Векерлин и Шпее; Дах и Герхардт; Бёме и Ангелус Силезиус; Логау и Мошерош; Вейзе и Хр. Рейтер) являются непреходящим вкладом в сокровищницу нашей национальной литературы. Опираясь на своих предшественников, окруженные могучей когортой соратников и последователей, таких, как Цезен или Рист», «создали они, подчас в художественно завершенной форме, немецкое лирическое стихотворение, немецкую ученую драму, немецкий роман и продолжили разработку жанра литературной сатиры» (стр. 498).

Со всем этим нельзя не согласиться. Несмотря на условия крайне неблагоприятные (опустошительная Тридцатилетняя война и ее тяжелые последствия), духовная жизнь в Германии XVII века отнюдь не угасла. Литература, если ее рассматривать в целом, вовсе не находилась в состоянии глубокого упадка. Она была многообразной и во многих отношениях весьма примечательной.

Что касается распространенного в буржуазном литературоведении взгляда на немецкую культуру рассматриваемого периода как на культуру барокко, то авторы тома, справедливо указывая на известную неясность и абстрактность понятия барокко применительно к литературе, предпочли вовсе отказаться от него. Они стремятся к историко-литературной и социальной конкретности, решительно подчеркивают черты различия там, где они есть, особенно если эти черты порождены социальной борьбой, на которую буржуазные литературоведы не обращают внимания. Самый термин «барокко», если не считать упоминания в нескольких местах книги о. «барочной напыщенности» (стр. 324, 383, 397), не фигурирует на страницах тома. Против этого в принципе нельзя возражать, поскольку дело ведь не в термине, а в убедительности и исторической точности литературоведческих характеристик.

Но уж если авторы тома отказались от использования термина «барокко», то некоторое недоумение вызывает встречающееся в вводной главе утверждение, что эстетическая концепция барокко оказывала заметное воздействие на всю немецкую литературу XVII века, поскольку она была орудием господствующего класса феодалов (стр. 5). Если литературу барокко, как это сделано в первом томе советской «Истории немецкой литературы» (М. 1962) и очень осторожно на стр. 42 немецкого тома, идентифицировать с аристократической прециозной литературой, то такое утверждение в какой-то мере можно принять. Но если решающим признаком барокко считать не «барочную напыщенность», не прециозное жеманство, а трагическое ощущение мира, представлявшегося «юдолью» страданий и неизбывного горя, то вряд ли такое миропонимание, порожденное глубоким трагизмом немецкой жизни XVII века, и, конечно, прежде всего народной жизни, правомерно рассматривать только как порождение феодальной идеологии. Тем более что в главе «Линии развития и особенности немецкой литературы XVII века» обо всех этих вещах говорится гораздо удачнее и в несколько ином тоне. В этой главе затронут вопрос о характерных исканиях новой литературной формы и некоторых особенностях мировоззрения людей, живших в эпоху «страшного военного опустошения и княжески-самодержавного произвола» (стр. 42). И вряд ли «симбиоз интересов»»крупного бюргерства» и класса феодалов (стр. 6) очень многое может объяснить в немецкой литературе XVII века. Да и кого, в сущности, из видных писателей можно считать идейным представителей крупного бюргерства? Разумеется, нельзя отрицать возросшей роли княжеских дворов в культурной жизни страны. Придворные вкусы и представления наложили заметный отпечаток на творчество многих писателей. Об этом правильно и хорошо говорится в книге. Но ведь какие-то общие черты (давшие основание говорить о стиле барокко) появлялись в произведениях самых различных писателей вовсе не обязательно в рамках вышеупомянутого симбиоза»

При всем том, стремясь осмыслить литературный процесс в тесной связи с социальной историей, авторы тома идут по верному пути. Они владеют огромным количеством фактов, нередко касаясь таких явлений, которые еще не привлекали внимания исследователей-марксистов. Не вызывает сомнений предложенная периодизация, удачно намечены основные линии развития немецкой литературы XVII века. Одна из них, которую можно назвать бюргерской, «тяготеет к реалистическому воспроизведению», другая, в основном связанная с придворными кругами, использует «нереалистические средства» (стр. 42). Ничего не исключая из историко-литературного процесса, уделяя должное внимание всем характерным для того времени литературным явлениям, немецкие ученые с особым рвением указывают на прогрессивные черты, присущие творчеству того или иного автора. Эта бросающаяся в глаза тенденция производит благоприятное впечатление. Тем более что в настоящем томе то и дело речь заходит о народности литературы, тогда как в предшествующем, четвертом томе это понятие не играло заметной роли.

Правда, черты народности отмечаются лишь в литературе сатирической, которая на самом деле отличалась более демократическим характером, чем произведения «ученой» словесности.

Так, справедливо относя к числу прогрессивно бюргерских писателей сатириков Лауремберга, Шуппа, Логау и Гриммельсгаузена, авторы в то же время замечают, что писатели эти нередко выходили за пределы бюргерской идеологии и становились на позиции народные (стр. 265, ср. также стр. 272, 277 и 281). Глава о Гриммельсгаузене даже прямо названа «Гриммельсгаузен – великий народный реалист XVII века». В этой содержательной главе очень верно отмечается, что на многие важные явления окружающей жизни, например на войну, Гриммельсгаузен смотрел глазами простого человека, труженика, страдающего от произвола господствующих сословий. Выступая с резким осуждением Тридцатилетней войны, служившей корыстным интересам одних только феодалов, Гриммельсгаузен, действительно, являлся «поборником народных интересов» (стр. 461), в романе «Симплициссимус» он, действительно, «всегда мыслил и чувствовал вместе с угнетенными и бесправными», твердо стоял на стороне народа (стр. 462). И обращался Гриммельсгаузен, собственно, не к образованному меньшинству, а к широким народным кругам; отсюда его тяготение к демократическим традициям плутовского романа и немецких народных книг (стр. 470).

В томе немало верных замечаний о стиле Гриммельсгаузена и других писателей, тяготевших к реалистическим принципам. Хорошо показано, как в борьбе с аристократическим лагерем развивалась и крепла литература этого реалистического направления, выдвинувшая со временем таких больших писателей – сатириков и юмористов, как Рейтер (роман «Похождения Шельмуфского») и особенно Гриммельсгаузен. В связи с этим представляется весьма спорным утверждение в главе «Сатира», что хотя сатира и была широко развита в немецкой литературе XVII века, но «эта эпоха не дала таких больших и сильных творений, какие выходили из-под пера Гуттена, Мурнера и Фишарта» (стр. 263).

Конечно, никто не станет отрицать того, что в XVI веке в связи с успехами гуманизма, реформацией и крестьянской войной сатира достигла замечательного расцвета. Но ведь и XVII век вписал славную страницу в историю немецкой сатиры. На стр. 263 – 265 отмечается, что в XVII веке заметно притупилось острие социальной сатиры, что внимание сатириков привлекали главным образом явления нравственные и бытовые (подражание иноземным модам, порча нравов и т. п.). А мужественные выступления сатириков против войны, явившейся подлинным национальным бедствием? А обличение в романе Мошероша великой неправды, царящей на земле? Разве тот же Мошерош не обличает весьма резко дворянство, которое нещадно эксплуатирует «несчастный разоренный народ», так что злополучные труженики «чувствуют себя ничем не лучше несчастных рабов, живших во времена языческие» («Видения Филандера Зиттевальдского», ч. 1, видение 6)? А сатира Догау, талантливая и острая? А великий Гриммельсгаузен, создавший в своих романах грандиозную социальную, именно социальную, эпопею немецкой жизни XVII века? Чего стоит хотя бы один диковинный сон Симплициссимуса «о мужиках, обремененных тяготами войны»! Разве все это не противоречит утверждению, что в XVII веке не появлялось «больших и сильных» сатирических произведений?

Правда, характер немецкой сатиры во времена Мошероша и Гриммельсгаузена изменился. Сатира в значительной мере утратила тот обнаженно-публицистический характер, который ей был присущ в творениях Гуттена и других сатириков эпохи реформации. Но эта утрата вовсе не означала деградации немецкой сатиры. Место сатирического памфлета в XVII веке занял сатирический роман, а это было великим приобретением. На смену сатирическим маскам приходили живые люди. Сатира овладевала эпосом.

Удачны и интересны главы, в которых показано, как в соответствии с духом времени оппозиционные антифеодальные и антицерковные настроения нередко выступали под покровом религиозных и религиозно-мистических идей. Люди не уставали мечтать о «подлинной» реформации, о воскрешении «подлинного» христианства, на путях мистического самоуглубления искали выхода за пределы церковной ортодоксии либо, подобно И. В. Андрее, предавались утопическим грезам. Среди них были глубокие мыслители (Я. Бёме) и одаренные самобытные поэты (Ангелус Силезиус, Квирин Кульман), независимые ученые (Г. Арнольд) и т. п. Именно здесь зародилась та «религия сердца», которой суждено было сыграть немаловажную роль в следующем, XVIII веке. Официальные круги подчас весьма сурово преследовали «еретиков». Квирин Кульман даже был сожжен на костре за свои еретические мудрствования. Не затушевывая слабых сторон этого религиозно-мистического течения, немецкие ученые с большим тактом вскрывают оппозиционную основу их деятельности.

Весьма умело отделяют авторы тома также живое от мертвого в творчестве таких талантливых духовных поэтов, как Пауль Герхардт и Фридрих Шпее. «Простая естественность и бодрое отношение к природе и ее радостям, столь необычные для теолога того времени» (стр. 185), отмечаются в евангелической поэзии Герхардта. И в католической поэзии Ф. Шпее справедливо находят они очень личное, радостное, светлое чувство природы (стр. 85). Шпее обращался также к мотивам светской пасторальной поэзии, весьма модной в то время (стр. 84). Это верно. Но все-таки не следует забывать, что с изображением Христа в образе «доброго пастуха» мы встречаемся уже в древнехристианском искусстве. И Шпее, конечно, имел представление об этой христианской традиции, подхваченной в живописи Мурильо и другими мастерами.

Выдвигая при группировке материала на первый план жанровые (родовые) признаки (лирика, драма, роман, сатира), авторы тома получают возможность более внимательно и детально проследить судьбы этих важнейших литературных родов и жанров, занявших ведущее место в литературе XVII века. Правда, не всегда этот принцип строго выдерживается. Так, глава о Мартине Опице (и это совершенно правильно) содержит широкую характеристику всего творческого наследия этого разностороннего и влиятельного писателя. Но почему все-таки его переложения псалмов (1637) только упомянуты (стр. 127)? Такие переложения не раз в истории европейской поэзии становились большими поэтическими удачами и отражали важные идейные тенденции. Достаточно вспомнить хотя бы стихотворение Державина «Властителям и судиям» (псалом 81). Переложения Опица, возникшие в годы опустошительной войны, также обладали немалой поэтической силой и звучали для того времени весьма злободневно. А о таком любопытном произведении Опица, как «Пастораль о нимфе Герцинии» (1630), сказано лишь, что она открыла путь пасторальной литературе на востоке Германии. Между тем пастораль Опица весьма отлична от обычных пасторалей, которыми увлекались аристократические круги. Описывая огромные богатства, таящиеся в недрах Судетских гор (драгоценные и полезные металлы), Опиц звал человечество к мирному созидательному труду в годы, когда в стране бушевала разрушительная война.

И еще одно замечание, касающееся главы об Опице. Приводя из «Поэтики» Опица слова; «следует знать, что задача поэзии (литературы) состоит в том, чтобы подражать природе», и справедливо видя в них зерно реалистической теории отражения, автор оставляет без внимания вторую половину приводимой фразы: «и пусть она (то есть поэзия) описывает явления не в том» виде, в каком они являются, но в том виде, в каком они могли бы быть или должны были быть». Но ведь если не придавать значения второй половине фразы, мы рискуем составить себе превратное, во всяком случае однобокое, представление об эстетической концепции Опица, сыгравшей такую большую роль в немецкой литературной жизни XVII века.

На стр. 277 обращение одного из самых замечательных немецких сатирических поэтов Фридриха Логау к жанру эпиграммы объяснено тем, что он был слишком занят всякого рода придворными обязанностями и поэтому мог писать только короткие сатирические стихотворения. Вряд ли подобное объяснение можно признать достаточно убедительным.

В короткой рецензии нельзя коснуться всего, что представляет ценность в этой обширной и содержательной книге. Для советских читателей, в частности, несомненный интерес представляют страницы, посвященные малоизвестным у нас явлениям немецкой литературы XVII века, например глава «Дальнейшее развитие бюргерско-реалистического романа», в которой сообщается о последователях Гриммельсгаузена Даниэле Шпеере и Иоганне Беере, о «музыкальных романах» Принтца и Кунау и др. И, разумеется, с большим удовлетворением отмечаем мы места, где речь идет о немецко-славянских культурных связях: о влиянии великого польского ренессансного поэта Яна Кохановского на восточнонемецкую поэзию (стр. 34), о переводе его творений на немецкий язык (стр. 151), о «русской теме» Олеария и Пауля Флеминга (стр. 203, 215). Наконец, к книге приложен обстоятельный очерк «Сорбская литература от возникновения до начала XVIII века», знакомящая читателей с литературой лужицких сербов (сорбов), живущих в пределах Германской Демократической Республики.

Рассматриваемый том, как и предшествующий, интересно и богато иллюстрирован. С большой тщательностью собрана библиография, в которой упомянут ряд русских работ, как дореволюционных, так и советских, включая авторефераты диссертаций и статьи, напечатанные в «Ученых записках». Жаль только, что в русских текстах часто встречаются опечатки (стр. 261, 502, 503, 505).

  1. »Вопросы литературы», 1962, N 6, стр. 225 – 230. []
  2. Ф. Фогт и М. Кох, История немецкой литературы от древнейших времен до настоящего времени, пер. А. Л. Погодина, СПб. 1901, стр. 337.[]

Цитировать

Пуришев, Б. Продолжение большой работы / Б. Пуришев // Вопросы литературы. - 1964 - №6. - C. 206-210
Копировать