Продолжатели (Традиции А. Блока в советской поэзии 20-х годов)

Художественная литература – будь то целый этап ее развития, творчество писателя или же отдельное произведение – формируется на пересечении двух мощных сил: многообразного воздействия действительности (господствующих идей времени, его нравственной атмосферы, типа мышления и т. д.) и литературной традиции.

Это целиком относится и к вопросу о традициях Блока в советской литературе, и в особенности о традициях поэмы «Двенадцать».

Поэтому нельзя не согласиться с В. Орловым, подчеркнувшим, что изучение непростого вопроса о блоковских традициях в советской литературе только-только начинается и что постижение роли, которую сыграл Блок в судьбах поэзии нашего века, является одной из насущных задач советского литературоведения.

Говоря о сложности и многосоставности традиции, необходимо подчеркнуть также и ее цельность, единство, взаимосвязанность ее особенностей, в которой существует определенная иерархия.

Поэма «Двенадцать» оказала мощное, пожалуй, ни с чем не сравнимое воздействие на литературный процесс 20-х годов, и в особенности на развитие поэзии романтической. Современники свидетельствуют о беспрецедентности, широте влияния поэмы. Журналы и газеты тех лет подтверждают это (хотя само изучение традиций Блока не выходило еще за рамки сопоставления отдельных мотивов поэзии Блока и Саянова¹, Блока и Луговского² и многих других. К тому же подобное изучение носило в то время чаще всего вульгарно-социологическую окраску).

Многочисленны признания романтических художников в приверженности блоковской поэзии:

Здесь Пушкина в сад я водила гулять,

Над Блоком я пела и зыбку качала…

(Э. Багрицкий, «Стихи о поэте и романтике».)

В верности этому «ордену» клянется и Д. Алтаузен:

Блок

Был тогда

Мои любимый поэт.

Был он –

Моя

Стихотворная школа.

(«Безусый энтузиаст»)

Эта строки нужны вам для понимания того, насколько сильным было обаяние личности и поэзии Блока среди писателей 20-х годов.

Но знаешь ты, что зреют зерна,

Тобой посеянные в нас… –

утверждает С. Городецкий.

Л. Никулин, которого не назовешь учеником Блока, свидетельствует, что его поколением владела стихия «Двенадцати».

Немало поэтов соотносили свои произведения с близкими им блоковскими мотивами. Так, Н. Тихонов, яркий поэт-романтик, поставил эпиграфом к своей «Браге» известную строку Блока:

– И вечный бой! Покой нам только снится…

Приведенные примеры – не единичны.

Известное значение здесь мог иметь и встречный интерес Блока к молодым советским поэтам; особенно он надеялся – как вспоминает Н. Павлович – «найти в них отзвук той стихии, которая заговорила с ним голосом «Двенадцати» ³.

Но прежде чем обратиться к реальным произведениям, на которых лежит печать воздействия Блока, необходимо выяснить, в чем же состоят тот круг существенных я взаимосвязанных особенностей поэмы Блока, которые сразу же по ее опубликовании были «готовы» для того, чтобы стать мошной и долгоживущей традицией советской поэзии. В самом общем виде скажем так: главная из этих особенностей – определенная концепция Октября, связанная в свою очередь с характером народа, творящего историю. Решение этих художественных задач повлияло на формирование жанра «Двенадцати» и их всеобъемлющего – романтического – мира.

Итак, поэма «Двенадцать». Возникнув с первых же строк «Двенадцати» и пронизывая все произведение, звучит мотив ветра, метели, пурги. Это не только его эмоциональный лейтмотив и аккомпанемент действию, а значимый, содержательный образ, имеющий непосредственное касательство к блоковской концепции революции, передающий на своем романтическом языке мысль о мощи, силе, очистительном духе Октября, который освобождает мир от скверны и открывает народу светлые дали будущего. Нет в поэме ни одного даже на момент появившегося персонажа, который не был бы «брошен» Блоком в эту яростную стихию. Ветер нередко меняет свое «лицо» – в зависимости от того, вокруг кого он кружит (об этом судит В. Орлов⁴). И опять-таки он не просто становится «злым», завывая на «перекрестке», где «стоит буржуй»… И не просто становится вестью о прекрасном, когда сопутствует двенадцати. Можно говорить и о его драматической стихии (такова его роль в трагедии Петьки); чем ближе к финалу поэмы, тем более символичным и масштабным он становится, и уже нет и не может быть речи о переулке или улице, откуда он поначалу вырвался. Это ветер истории, и он бушует на просторах мира. Такой образ, вобравший представление о бурном движении истории, сообщает «Двенадцати» жанровые черты эпоса, и потому он не менее значителен, чем двенадцать патрульных, олицетворяющих народ. Кроме того, движение ветра вызывает своеобразное развитие сюжета поэмы (вряд ли справедливо распространенное мнение, что этот сюжет связан лишь с перипетиями Петькиной драмы).

Нелишне подчеркнуть также, что по поводу «образа» ветра и красногвардейцев не только существовала раньше, но существуют и сегодня споры. Правда, раньше можно было прочитать весьма прямолинейное суждение: Блок-де утверждает разгул анархической стихии, не обузданной революционной сознательностью большевиков, которую поэт «недооценил». Сегодня подобные взгляды – редкость. Но и некоторые менее прямолинейные суждения по этому поводу не представляются правильными: двенадцать красногвардейцев – это не сознательные творцы истории; они воплощают стихию, «несущую справедливое возмездие старому миру» ⁵. Устанавливать буквальные соответствия между художественными образами и действительностью – дело непродуктивное. Романтические же образные системы, как иносказательные по отношению к реальности, и вовсе не терпят подобного «прочтения».

Несмотря на то, что образ ветра сложился еще в произведениях Блока, предшествующих «Двенадцати», он как бы родился вновь в Октябрьской поэме, вобрав в себя глубинные впечатления поэта о революции, о людях, творивших ее. Характерно, что мотив ветра был присущ как бы самой революционной эпохе. Так, скажем, он проявился – почти одновременно – у многих писателей, а на фронтоне Второго Дома Советов (теперь – Музей имени Ленина) в ту пору были выбиты знаменательные слова: «Революция – вихрь, отбрасывающий назад все, ему сопротивляющееся». Сам Блок в записках 1920 года признавался, что многие в те неповторимые дни дышали «воздухом современности, этим разреженным воздухом, пахнувшим морем и будущим» (VI, 437). С поразительным постоянством и настойчивостью Блок вновь и вновь возвращается к мыслям о творимой истории, символизируя ее в движении ветра. В статье «Крушение гуманизма» он уподобляет время «бурному потоку», напору «вихрей и бурь» (VI, 115); прислушивается, как гремит «разорванный ветром воздух» (VI, 12; «Интеллигенция и революция»); в статье «Катилина» утверждает решающую роль народа в движении истории («Ветер поднимается не по воле отдельных людей», – VI, 70).

Как известно, эта поэтическая идея заложена и в нерасчлененном образе двенадцати красногвардейцев, олицетворяющем творческие силы глубинных слоев народа. Сам их шаг назван «революционным»; как лейтмотив воспринимаются начальные строки многих глав поэмы: «…Вдаль идут державным шагом…», «…Так идут державным шагом» и т. п. Будучи не связанными с дальнейшим течением поэтической мысли в той или иной главе, зачины приобретают самостоятельность и взаимосвязь друг с другом, подчеркивая эпическую тему поэмы, исторический смысл образов красногвардейцев.

Судьба человека в потоке истории давно тревожила Блока (не случаен его интерес к «Медному всаднику») – это общеизвестно. В «Двенадцати» он наконец увидел то, что так долго искал:

1. И. Виноградов, Виссарион Саянов, «На литературном посту», 1930, N 4, стр. 40.[↩]
2. Инн. Оксенов, Владимир Луговской. «Жизнь», «Звезда», 1933, N 8, стр. 187.[↩]
3. Н. А. Павлович, Воспоминания об Александре Блоке, «Блоковский сборник», Тарту, 1964, стр. 479.[↩]
4. Вл. Орлов, Поэма Александра Блока «Двенадцать». Страница из истории советской литературы, «Художественная литература», М. 1967.[↩]
5. А. Лурье, Поэтический эпос революции, «Наука», Л. 1975, стр. 16.[↩]