Судьба отца

«Возмездию» Александр Блок предпослал Предисловие, подробно рассказав историю незаконченной эпической поэмы, в которой в период тяжелого кризиса символизма сделал решительный шаг к реализму, к аналитическому раскрытию мира.

Взяв за основу сюжета судьбу своего рода, Блок стремился создать своеобразный «роман в стихах», охватывающий события русской и европейской истории второй половины XIX – начала XX века, широкое повествование с многочисленными лирическими и философскими отступлениями, портретами десятков лиц. Повествование о судьбе «рода» должно было обрамляться, по замыслу Блока, «описанием событий мирового значения».

Пролог и первую главу «Возмездия» Блок читал у Вячеслава Иванова. «Поэма произвела ошеломляющее впечатление, – вспоминал С. Городецкий. – Я уже начинал тогда воевать с символизмом, и меня она поразила свежестью зрения, богатством быта, предметностью – всеми этими запретными для всякого символиста вещами. Но наш учитель глядел грозой и метал громы. Он видел разложение, распад как результат богоотступничества, номинализма, как говорили мы немного позднее, преступление и гибель в этой поэме. Блок сидел подавленный. Он не умел защищаться. Он спорить мог только музыкально… Поэма легла в стол, где пробыла до последних лет, когда Блок сделал попытку если не окончить, то привести ее в порядок» ¹. В «Возмездии» Блок выступил прямым наследником реализма, поэтому так остро восприняли ее апологеты эстетики и поэтики символизма.

Незадолго до смерти в январе и мае-июле 1921 года Блок вновь обращается к «Возмездию». Память переносит его в детство, в далекое, уже погибшее Шахматове. Смертельно больной, он набрасывает продолжение второй и третьей глав – то были последние строки, написанные поэтом.

В «Возмездии» Блок подошел к теме России через рассказ о жизни одной семьи. «Отдельные отпрыски всякого рода развиваются до положенного им предела и затем вновь поглощаются окружающей мировой средой, – писал поэт в Предисловии к «Возмездию»; – но в каждом отпрыске зреет и отлагается нечто новое и нечто более острое, ценою бесконечных потерь, личных трагедий, жизненных неудач, падений и т. д.; ценою, наконец, потери тех бесконечно высоких свойств, которые в свое время сияли, как лучшие алмазы в человеческой короне… Но семя брошено, и в следующем первенце растет новое, более упорное; и в последнем первенце это новое и упорное начинает, наконец, ощутительно действовать на окружающую среду; таким образом, род, испытавший на себе возмездие истории, среды, эпохи, начинает, в свою очередь, творить возмездие…» (III, 297 – 298).

Такова концепция Блока, воплощенная в поэме «в коротком обрывке рода русского, живущего в условиях русской жизни». Как никакое другое произведение Блока, «Возмездие» носит отчетливо выраженный биографический характер. В героях поэмы легко узнаются и члены либеральной дворянской семьи матери поэта – Бекетовых, воспитавших Александра Блока, и, конечно, его отец, блестящий ученый, печальный «демон», человек, похожий на Байрона, как сказал о нем Достоевский.

Образ отца – основной законченный образ «Возмездия». Трагическая судьба некогда исключительной личности, низвергнувшейся в конце жизни в бездну, с необычайной психологической глубиной раскрыта поэтом. Знавшие А. Л. Блока, прочтя поэму, поражались психологической точности и в то же время концептуальной широте этого образа. Так, И. Березарк в статье «Отец Александра Блока» писал: «В 1922 году автор этих строк окончил юридический факультет Донского университета. Донской университет возник на базе Варшавского, эвакуированного в 1915 году в Ростов. Многие профессора и преподаватели еще остались здесь с «варшавских» времен.

Среди них был Владимир Владимирович Есипов, профессор уголовного права, крупный специалист в своей области… Тогда только недавно вышло отдельное издание «Возмездия», и я очень интересовался судьбой отца Александра Блока. Я слышал, что В. Есипов был его другом. При мне он познакомился с поэмой Блока; прочитав ее, старый профессор перекрестился и заплакал.

– Все точно, – сказал он, – даже удивительно. Я не думал, что можно быть столь правдивым в стихах» ².

В декабре 1909 года в заснеженной польской столице, куда А. А. Блок приехал, узнав о смертельной болезни отца, стал открываться перед ним во всей глубине трагический образ человека, с которым он был внешне так далек при жизни:

Отец от первых лет сознанья

В душе ребенка оставлял

Тяжелые воспоминанья –

Отца он никогда не знал.

Они встречались лишь случайно,

Живя в различных городах,

Столь чуждые во всех путях

(Быть может, кроме самых тайных).

Из Варшавы Блок сообщал матери: «Из всего, что я здесь вижу, и через посредство десятков людей, с которыми непрестанно разговариваю, для меня выясняется внутреннее обличье отца – во многом совсем по-новому. Все свидетельствует о благородстве и высоте его духа, о каком-то необыкновенном одиночестве и исключительной крупности натуры… Смерть, как всегда, многое объяснила, многое улучшила и многое лишнее вычеркнула» (VIII, 298).

Вскоре после возвращения из Варшавы родился у Блока замысел поэмы, одним из первых названий которой было – «Отец». В январе 1911 года была закончена первая редакция третьей главы (самостоятельное произведение), носившая вначале подзаголовок «Варшавская поэма». Посвящалась она сводной сестре поэта – Ангелине Блок.

Блок много работал над поэмой. Ему не было суждено завершить ее, но образ отца, «интересного, цельного и даже сильного человека», получился законченным, сложным, много говорящим о том, с кем чувствовал поэт тайную «кровную» связь. Сохранилось письмо Блока ученику Александра Львовича, профессору Евгению Васильевичу Спекторскому, написанное после получения от последнего его книги «Александр Львович Блок, государствовед и философ» (Варшава, 1911). Письмо это красноречиво говорит об отношении поэта к отцу и роли его образа в «Возмездии»: «Многоуважаемый Евгений Васильевич. Читаю Вашу прекрасную книгу об отце и имею потребность горячо пожать Вам руку и в качестве просто читателя, далеко не чуждого идеям и стилю книги; и в качестве сына А. Л., кровно связанного с его наследием, более, пожалуй, чем Вы можете предполагать.

Не чувствуя себя вправе рецензировать книгу (это было бы с моей стороны поступком дилетантским), я предпочитаю познакомить Вас с моими мыслями о том же предмете при помощи своих литературных работ. Надеюсь, что мне удастся представить на Ваш суд и мою «тень отца», и другую ее «апологию», которая, увы, покажется кому-нибудь осуждением (без этого не обойтись), но будет для меня апологией, хотя другого типа, чем Ваша, – «музыкальной» и, так сказать, «от противного».

Сообщая Вам это, прошу Вас лучше не говорить об этом посторонним: лучше, чтобы они не предполагали ничего биографического, если им и попадется когда-нибудь в руки моя будущая книжка.

Пока что я уже раздал 12 экземпляров Вашей книги. Между прочим, послал ее для отзыва в те места, куда предполагал, что Вы не пошлете (а между тем оттуда можно услышать что-нибудь важное): в «Логос» (с прибавлением книги отца), в «Русскую мысль» в С. А. Венгерову (для руководства при составлении статьи в «Новом энциклопедическом словаре», которая, очевидно, войдет в 6-й том, имеющий выйти месяца через два). Еще кое-кому надеюсь я дать Вашу книжку, если у меня не хватит экземпляров, надеюсь позаимствовать у М. Т. ³, которая едва ли может распространить их с особенной пользой, имея мало интеллигентных знакомств.

Преданный Вам Ал. Блок» ⁴.

Необычен был характер Александра Львовича. Ученый, профессор Варшавского университета, декан юридического факультета – он был в душе поэтом. Научные труды и даже деловые бумаги он стремился писать отточенным литературным языком. Слушателям его лекций казалось, что «государственное право – на редкость изящная наука» ⁵. Е. Спекторский пишет об Александре Львовиче, что он был готов «проводить бессонные ночи над литературного отделкою своих фраз» ⁶. О том же говорит в автобиографии и сам Блок, называя отца учеником Флобера: «Последнее и было главной причиной того, что он написал так «мало и не завершил главного труда жизни: свои непрестанно развивавшиеся идеи он не сумел вместить в те сжатые формы, которых искал; в этом искании сжатых форм было что-то судорожное и страшное, как во всем душевном и физическом облике его» (VII, 12).

Внутренняя дисгармония Александра Львовича обусловливалась тем, отмечает биограф, что «в нем боролись моралист, художник и ученый» ⁷. Острый, реалистический ум его был склонен к холодному, логическому анализу; тонкое музыкальное чувство влекло к созерцательности, гармонии; воля его руководствовалась суровым принципом: «Ты можешь, потому что ты должен». И беспощадная ирония, которая была свойственна А. Л. Блоку (стоит только прочитать его письма к сыну), рождалась этими свойствами души. Но знавшие Блока-отца отмечали, что эта ирония, рушащая воздушные замки, сочеталась в нем с тоской по иллюзии, по мечте. Видимо, поэтому он в своей книге «Политическая литература в России и о России» отмечал: «В гармоническом сочетании этих (реализма и идеализма. – В. Е.) столь противоположных по видимому качеств заключалась может быть наиболее выдающаяся, наиболее привлекательная черта некоторых русских писателей… Даже самые фантастические мечты не мешали им видеть и изображать действительную жизнь во всей ее правде, Которая так часто ускользала например от немецких идеалистов или вернее идеологов, мало отличавших «действительное» от «разумного» (Гегель), «правду» от «вымысла» (Гёте)» ⁸.

Через много лет после смерти Александра Львовича мать А. А. Блока Александра Андреевна, прослушав «Aufschwung» Шумана, сказала, что это произведение может быть его эмблемой – те же взлеты, порывы, падения⁹.

Александр Львович был великолепным, своеобразным музыкантом. Ценители музыки считали его игру необычайно талантливой. Но он мало играл на людях. В Варшаве пытались несколько раз устроить хотя бы закрытые его концерты, но А. Л. Блок всегда отказывался. Особенно любил он произведения Шумана, Шуберта, Шопена. «И когда – нередко среди глубокой ночи – он садился за рояль, то раздавались звуки, свидетельствовавшие, что музыка была для него не просто техникою, алгеброю тонов, а живым, почти мистическим общением с гармониею если не действительного, то возможного космоса. Гармония стиха или мелодии нередко совершенно отвлекала его от суровой прозаической действительности, а также связанных с нею практических дел, и увлекала в мир грез» ¹⁰.

1. Сергей Городецкий, Русские портреты, «Правда», М. 1978, стр. 18.[↩]
2. «Русская литература», 1977, N 3, стр. 190.[↩]
3. Мария Тимофеевна Беляева – вторая жена А. Л. Блока.[↩]
4. Центральная научная б-ка АН УССР, ор. 43 (Е. В. Спекторский).[↩]
5. Е. Спекторский, Александр Львович Блок, государствовед и философ, Варшава, 1911, стр. 10 (далее: Е. Спекторский).[↩]
6. Е. Спекторский, стр. 10.[↩]
7. Там же, стр. 11.[↩]
8. А. Л. Блок. Политическая литература в России и о России, Варшава, 1884, стр. 37 – 38.[↩]
9. Об этом пишет в неопубликованных воспоминаниях троюродная сестра А. А. Блока О. К. Самарина (Недзвецкая).[↩]
10. Е. Спекторский, стр. 9.[↩]