Проблемы украинской текстологии
«Питання текстології», вип. 1. Відповід. редактор С. Д. Зубков. АН УРСР. Інститут літератури ім. Т. Г. Шевченка, «Наукова думка», Київ, 1968, 372 стор.
В 1798 году без ведома И. Котляревского М. Парпура напечатал первые три песни знаменитой «Энеиды». Писатель не замедлил весьма своеобразно наказать издателя за нарушение авторской воли: в следующем издании он поместил М. Парпуру в аду, рядом с другими грешниками. Так в истории текстологии новой украинской литературы чуть ли не одним из первых возникает вопрос, связанный с нарушением авторской воли. Естественно, что с упоминания об этом факте начинается первый сборник украинских текстологов, вышедший в Киеве в конце прошлого года.
Авторы статей – Н. Вишневская, М. Мандрыка, Ф. Погребенник, Е. Белявская, Н. Калениченко, Н. Гончарук – принимали непосредственное участие в составлении, подготовке текстов и комментариев для изданий украинской классики. Опираясь на этот большой и разносторонний опыт практической работы над текстами, они поставили перед собой задачу: проанализировать и теоретически обобщить полученные результаты и на этой основе разработать некоторые рекомендации, имеющие значение как для издания произведений украинской классической литературы, так и для дальнейшего развития теории текстологии.
Исследователи сосредоточили внимание на трех важнейших проблемах» изучение истории текста литературного произведения, выбор основного текста и освобождение его от проникших в него искажений. Особенно хорошо и многосторонне рассмотрены эти проблемы на материалах повестей И. Нечуя-Левицкого, новелл О. Кобылянской и рассказов В. Стефаника. Кроме того, в сборнике изучены проблемы текстологии М. Коцюбинского в С. Васильченко.
Авторы статей привлекают большой вспомогательный материал (дневники, письма, воспоминания писателей в их современников), который позволил прояснить многие сложные вопросы творческой деятельности писателей; выявляют и анализируют разночтения во всех рукописях и прижизненных изданиях, что дает им материал для установления канонического текста произведения. Наконец, обстоятельный анализ современных изданий дает им Возможность высказать свое тщательно аргументированное – ив большинстве случаев очень критическое – к ним отношение, так как в них были выявлены самые разнообразные, нередко грубые ошибки, объясняющиеся во многих случаях тем, что «большинство редакторов и составителей обходилось вообще без каких-либо текстологических принципов или каждый из них вырабатывал свои собственные. Общих же, более или менее устоявшихся, действительно научных принципов, разработанных для каждого типа изданий, фактически не существовало» (стр. 272).
Это замечание Е. Белявской о редакторах текстов В. Стефаника с большей или меньшей долей справедливости, как показывает анализ других материалов сборника, может быть отнесено ко всей украинской текстологии вчерашнего дня. (Исключение составляет, пожалуй, только шевченковская текстология, имеющая большие достижения и уже сложившиеся традиций.)
С этой точки зрения, нам кажется, рецензируемый сборник имеет серьезное научное значение: в нем отражены результаты важной и перспективной работы по научному изучению текстов, являющейся базой развития текстологии новой украинской литературы.
Мы особенно хотели бы подчеркнуть последнее, так как видим в сборнике еще одно подтверждение той точки зрения, что не существует какой-то единой текстологии, не знающей ни хронологической, ни национальной, ни персональной специфики, хотя, конечно, принципы текстологии как научной дисциплины будут, в общем, одинаковыми для любой литературы и любого исторического периода.
В самом деле, читая статьи сборника, можно заметить, что решения некоторых текстологических проблем, предложенные украинскими исследователями, отличаются от решения тех же проблем, предложенных, например, в изданных ИМЛИ «Основах текстологии». И это естественно: теория текстологии – не догма, не свод формальных законов, требующих во всех случаях поступать в строгом соответствии с буквой этой теории. Своеобразие творческой манеры писателей, особенности рукописных и печатных источников текста и многие другие обстоятельства, выявленные текстологами, требуют в каждом отдельном случае своих решений, своих путей и своей методики установления канонического текста. А незыблемым остается лишь дух научной текстологии: сравнительно-исторический анализ всех источников текста, выявление авторской воли с тем, чтобы установленный исследователями подлинный текст произведения отражал эту авторскую волю.
В этом отношении украинские текстологи столкнулись с рядом сложных и своеобразных проблем. Так, в русской текстологии до сих пор существует двойственное отношение к работе редактора над текстом писателя-классика: одни считают редакторскую правку нежелательным вмешательством в авторский текст, другие, наоборот, – естественным элементом процесса издания книги. Как нечто среднее, сложилось мнение, что к редакторской работе надо подходить строго дифференцированно.
Ну, а как быть в таком случае: выдающаяся украинская писательница О. Кобылянская до средины 90-х годов плохо знала украинский язык и многие свои шедевры, вошедшие в золотой фонд украинской литературы, писала сначала по-немецки, а потом или сама, или ее издатели переводили их на украинский язык. В чужих переводах нередко обнаруживались весьма значительные отступления от немецкого оригинала, но О. Кобылянская, работая над текстами таких переводов и сознавая возможные недостатки языка и стиля своих переводов, охотно соглашалась на их редактуру. Больше того, она сама просила исправлять ее тексты, и среди ее редакторов-издателей были такие выдающиеся писатели, как О. Маковей, М. Коцюбинский, И. Франко, которые не могли быть просто правщиками, а творчески работали над текстами О. Кобылянской. Так, И. Франко на 9 листах повести «Через море» сделал около 50 поправок, среди которых были и вычеркнутые фразы, и замененные слова, и перестановки слов, и т. п. Например, диалектные формы: «филі», «его» были заменены на литературные «хвилі», «його»; русизмы: «спорити», «великан», «останься» заменены украинскими словами – «перечитися», «велетень», «лишися» и т. д.; фразы: «Межи ними простір, а під ними море. Грає і грає. Грізною грою грає оно, годі в виді его сміятися» исправлены так: «Між ними простір, а під ними море. Грає й грає. Грізно грає, не до сміху та його гра».
Иногда правка И. Франко носила гораздо более серьезный характер. Так, в философско-публицистической новелле «Идеи» Франко вычеркнул около 250 строк, и часть этих вычерков объясняется, по-видимому, тем, что Франко не разделял некоторых взглядов писательницы. В частности, это касается высказываний О. Кобылянской, свидетельствующих о недооценке ею значения социальной проблематики в литературе. Значительной была в новелле и стилистическая правка.
Казалось бы, мы имеем в данном случае довольно яркие примеры постороннего вмешательства в авторский текст, ведущего к изменению не только стилистики произведения, но и в какой-то мере самого содержания его. Согласно общим правилам текстологии, такое редактирование является нарушением авторской воли. Однако для нас гораздо более важно то, что О. Кобылянская считала, например, что И. Франко «очень хорошо перевел» новеллу «Поэты», «хотя и изменил самую форму диалога. Но это ничем не вредит», что именно эти отредактированные тексты она печатала в дальнейшем и даже, в соответствии с его правкой, и в немецкой публикации изменила первоначальную (диалогическую) форму новеллы «Поэты» на повествовательную. Все это позволило автору статьи «Текстологические наблюдения над новеллами Ольги Кобылянской» Ф. Погребеннику прийти к выводу, что «редактор с глубоким пониманием творчества писательницы подошел к редактированию ее произведения», что работа И. Франко шла только на пользу.
Очень сложна и интересна другая текстологическая проблема, связанная с творчеством В. Стефаника. Как известно, В. Стефаник писал свои очерки и рассказы весьма своеобразным языком, структурное единство которого составлено из западно- и восточноукраинских элементов литературного языка и элементов родного автору покутского диалекта, особенности которого заметны не только в фонетике, но также и в лексике, и в фразеологии, и в морфологии («траба» вместо «треба», «навука» вместо «наука», «кервавий» вместо «кривавий» и т. п.; «гаптах» вместо «смирно», «авус» (гаравус) вместо «кшец» и т. п.). Это широкое использование автором диалектных элементов, делающих его язык кое в чем действительно трудным для восприятия широкими кругами читателей, привело к тому, что, начиная с первых прижизненных публикаций и кончая нашими сегодняшними изданиями, все редакторы произведений Стефаника не только считали себя вправе в большей или меньшей степени подправлять, изменять его язык, но и видели в этом свою обязанность перед читателями. Такие действия редакторов опять-таки вступают в противоречие с нормами общей теории текстологии, в которой обычно подчеркивается, что если можно (и то до известных пределов) унифицировать правописание писателя в соответствии с сегодняшними нормами орфографии, то ни в коем случае нельзя затрагивать его язык, так как это приведет к искажению художественной ткани произведения.
И опять здесь нужно обратиться к мнению самого писателя. Для текстолога очень важно, что, готовя в 1931 году юбилейное издание своих произведений, В. Стефаник обратился к М. Рудницкому с просьбой «исправить правописание и язык» его рассказов: «Вам виднее, где это следует изменить… Приблизьте мое произношение немного к читателям, которые любят, чтобы мужик оделся по-воскресному, коль лезет в среду панов» (стр. 266).
Казалось бы, странное равнодушие писателя к своему языку, которым, зная все возражения против него, он продолжал писать, но это только кажущееся равнодушие, которого, конечно, не может быть у большого художника. Именно поэтому того же М. Рудницкого он предупреждал: правьте мой язык, только «моего мужицкого языка мне не калечьте» (стр. 266). «Я не удивляюсь советским писателям, – говорил В. Стефаник М. Рудницкому, – которые, издавая собрание моих произведения, хотели исправить в них мой диалект на чисто литературный язык. Им казалось, что таким способом они сделают мои рассказы общедоступными для советских читателей. Но при исправлении текста что-то выветрилось из него – тот запах моего родного языка, который хранит в себе и сельский соленый пот, и запахи полыни и душицы» (стр. 267).
«Свидетельство достаточно красноречивое!» – пишет автор статьи «Принципы научного издания произведений В. Стефаника» Е. Белявская, и пишет справедливо. Именно понимание сути авторского отношения к правке его языка дало ей надежные основания как для критического анализа современных изданий, так и для вывода о принципах будущих изданий произведений В. Стефаника. «По нашему мнению, – пишет исследовательница, – канонический текст придется вырабатывать для каждого типа изданий отдельно (учитывая сложную языковую специфику), по крайней мере отдельно для научных и научно-массовых и отдельно – для массовых, в том числе рассчитанных на учащихся средних школ, которым диалектные элементы будут затруднять изучение литературного языка» (стр. 299).
Нам этот вывод в принципе кажется правильным, однако к нему нужна очень существенная поправка: канонический текст произведения может быть только один (иначе пропадает весь текстологический смысл термина «канонический»), и этот текст с сохранением абсолютно всей языковой специфики писателя должен быть установлен в академическом (научном) издании произведений В. Стефаника. В научно-массовых, массовых, а тем более школьных изданиях возможны (и даже необходимы) иные лингвистические редакции, приближенные к нормам современного литературного языка. Насколько это будет сделано умело, с наименьшими потерями для своеобразного языка писателя, определяется квалификацией текстолога, глубиной понимания им всех тонкостей художественной структуры произведения. Поэтому подготовка научно-массовых и массовых изданий произведений В. Стефаника должна вестись на таком же высоком научном уровне, как и подготовка академических изданий: с текстологической комиссией, коллективным обсуждением предложений текстолога, с привлечением высококвалифицированных лингвистов.
Мы затронули здесь лишь две проблемы из числа рассмотренных в сборнике, хотя имеющийся материал мор дать значительно больше поводов для обстоятельного анализа работы украинских текстологов. В частности, нам кажутся очень интересными приведенные в сборнике примеры того, как ошибка, неверное решение или недосмотр украинского текстолога приводили к ошибкам, и нередко грубым в русских переводах. Вообще текстология переводной литературы у нас совершенно не разработана, и, может быть, разработку ее проблем следует начать именно с такого рода примеров. Но это, по-видимому, тема отдельного разговора.
Украинские текстологи издали хорошую и интересную книгу. На титульном листе ее стоит: «Выпуск первый». Пожелаем ученым дальнейших творческих успехов в этой многотрудной работе.