№12, 1959/Зарубежная литература и искусство

Проблемы реализма и модернизма в современной литературе Африки

Река не течет вспять к своим истокам. Африканская пословица.

Реализм… модернизм… Немало писателей Африки, Гаити, Мартиники, прочитав этот заголовок, иронически усмехнулись бы: не довольно ли уже навязывать нам европейские клише, не пора ли предоставить нам самим решать, какими путями пойдет наше искусство; может быть, мы выберем не реализм, не модернизм, а какие-нибудь небывалые и, главное, свои собственные формы творчества, соответствующие нашему образу жизни, обычаям и мышлению?

Эта статья не имеет претензий предлагать что-либо африканским литераторам. Это лишь попытка хотя бы немного рассказать советским читателям о молодой литературе Африки, ее проблемах и решениях, предлагаемых писателями Африки или Антильских островов1. И термины «реализм» и «модернизм» употреблены здесь в самом широком смысле – как искусство правды и искусство, уводящее от правды.

О молодой африканской литературе трудно писать. Африка сейчас подобна действующему вулкану. Мощные толчки национально-освободительного движения сотрясают то здесь, то там почву огромного континента. Его лозунг «Независимость и единство» владеет умами, на наших глазах возникают все новые независимые государства, и они уже делают первые шаги на пути преодоления отсталости, тяжкого наследия колониализма. Африка по-своему переживает «большой скачок», и, естественно, основным критерием для оценки современного произведения будет – способствует ли оно этому скачку вперед.

Пока еще в странах Африки к югу от Сахары художественная литература в значительной степени развивается на европейских языках. Практически это означает недоступность ее для народа, впрочем пока еще в подавляющем большинстве все равно неграмотного. Сегодня африканский писатель обращается более к образованному слою своей страны, к учащейся молодежи, к общественному мнению всего мира, чем непосредственно к своему народу. Но, видимо, такое положение временно. По мнению африканских идеологов, тенденция к объединению Африки приведет и к выдвижению из множества африканских языков и диалектов одного или нескольких языков, которые смогут стать языковой базой для дальнейшего развития культуры. Уже и сейчас выдвигаются предложения и идет работа по созданию и упорядочению алфавита. Пока же африканские литераторы выступают на языке, им чужом, более того – на языке их угнетателей. И в то же время не совсем чужом, ибо на этом языке они учились от школ до университетов, через него они впитывали мировую культуру, на нем они учились мыслить. В этой ситуации задача взять все лучшее из других культур, сохраняя свое собственное лицо, свой голос, культурные традиции своих народов, – задача большой трудности.

Недавно была опубликована очень интересная статья литератора-коммуниста Мартиники Рене Мениля2, направленная против экзотизма в литературе колоний, против того, что писатели колоний нередко усваивают внешнюю, декоративно-живописную манеру видения и описания, навязанную им европейцами. Тропический пейзаж, там-тамы, фольклоризм становятся экзотикой, когда они даются самодовлеюще, вне основного – вне драмы человека в колониальных условиях. Более того, Мениль тонко замечает, что на позициях экзотизма оказываются порой и литераторы-бунтари против колониализма, когда они ведут бой на территории противника, то есть берут понятия колонизаторов и выворачивают их наизнанку. Например, если у писателей колониализма «белое» дается как положительное, то у этих литераторов оно порой употребляется как чисто отрицательное понятие.

Мы, пишет Мениль, не противоположны образу, созданному о нас колонизаторами, мы «иные», чем этот образ. Итак, собственный, свой взгляд на судьбы человека в колониях, глубокое человечное раскрытие трагедии его рабства и героики его освобождения, глубокое и свое понимание соотношения разных цивилизаций – необходимы для молодой литературы.

Следует особо остановиться на большой проблеме – соотношения африканской (в сущности, шире – колониальной) и западной Цивилизаций. Именно в этом вопросе, думается, очень различно и очень сильно сказывается давление чужой – «западной» – мысли. Сейчас уже редки негритянские писатели, которые настолько срослись с буржуазно-демократическим строем метрополий, что они не могут превозмочь своего отчуждения от колониальных стран, их традиций, их культуры, но вместе с тем и не полностью срослись с тем западным миром, в котором они живут. Считая себя «трагической элитой», такие литераторы, в сущности, оказались между двумя цивилизациями и тем самым в наиболее невыгодном положении одиночек.

В многочисленных дискуссиях, которые ведут африканские идеологи, настойчиво выдвигается точка зрения, противопоставляющая Западу – древнюю африканскую цивилизацию, которая «не изобрела ни компаса, ни пороха», но зато несет в себе высокий гуманизм, не присущий технизированной цивилизации Запада. В своем крайнем выражении эти взгляды имеют очевидный привкус расовой теории: африканцу и вообще «черным народам» приписывается особый тип мышления (гуманизм, артистичность, эмоциональность, чувство ритма и т. д.), противоположный белой расе (рационализм, техницизм и т. д.). Эти взгляды несут в себе и резкий оттенок мессианизма – убеждения, что только черная раса может внести обновление в мировую цивилизацию и разрешить ее противоречия. Очень ярко эта концепция была, например, выражена в большой работе Л. С. Сенгора «Дух негро-африканской цивилизации», представлявшей его программный доклад на Парижском конгрессе деятелей негритянской культуры в 1956 году.

Но, кроме такого законченного и крайнего выражения, эти идеи в разных оттенках можно найти у многих публицистов и писателей, далеких от идей расизма. Распространенность этих противопоставлений связана и с тяжкими разочарованиями в ценностях Европы у многих африканских интеллигентов под впечатлениями мировых катастроф, Хиросимы и Освенцима, атомных бомб и всех тех ужасов, которыми обернулись для человечества завоевания техники в руках буржуазии. Но эти противопоставления Африки и Запада слишком суммарны, у многих поэтов мы видим ужас перед индустриализацией и техникой безотносительно к социальному строю, с которым они связаны, опасение, как бы машина, трактор, электростанции не принесли с собой все беды, свойственные знакомой им (то есть буржуазной) цивилизации. И в силу этого у националистически настроенных писателей возникает идеализация прошлого – своего, африканского, антииндустриального, религиозного, которое в своей патриархальности представляется им глубоко человечным, целиком прекрасным и поэтичным. И здесь они (об этом подробно дальше) встречаются с идеями западных модернистов. У поэтов этого типа прошлое предстает нерасчлененным, даже не ставится вопрос: что же в нем действительно прекрасно, человечно и живо для будущего, а что неизбежно будет отживать в той великой политической, экономической, социальной и культурной перестройке, в которую вступил африканский континент.

Эти суммарные противопоставления двух типов цивилизации в равной степени несправедливы по отношению и к Западу и к самой Африке. Запад, Европа, кроме успехов техники, дали миру слишком много образцов высокого гуманизма самых разных типов – от Бетховена и Шекспира до Горького и Фучика, и обойти это нельзя даже в пылу полемики. Вместе с тем и древние цивилизации Африки не так уж мало «изобрели». Об этом с законной гордостью говорят поэты. Так, например, в поэме Питера Блэкмена «Моя песнь для всех людей» недаром идет длинное перечисление открытий, в которых Африка перегнала в свое время Европу: черный человек «лил бронзу в Бенине в то время, как Лондон еще был безлюдным болотом».

Важно, что в дискуссиях на эти темы все больше слышно голосов тех, кто хочет, внимательно всмотревшись и в мировую культуру, и в свое собственное африканское прошлое и настоящее, черпать то, что живо, то, что необходимо для будущего развития, не противопоставляя трактор – ритмам пляски и технику – искусству. И здесь громко звучат голоса молодежи.

Все эти большие вопросы остро встали уже на первом Парижском конгрессе деятелей негритянской культуры. Они неизменно поднимались в публицистике последних лет, отзвуки их мы встречаем и в поэзии, и в прозе. С наибольшей, пожалуй, остротой они были подняты в очень спорном, а во многом и просто неверном, но, безусловно, очень интересном романе хорошо известного у нас южноафриканского писателя Питера Абрахамса «Венец для Удомо» 3.

Именно стремлением понять характер собственной цивилизации, своеобразные пути ее развития можно объяснить бурный, обостренный интерес к истории у современных идеологов Африки, появление ряда исторических работ о древних африканских государствах, об эпохе прихода европейцев и первых этапах рабства; ссылки на историю, образы древнего величия Африки пронизывают и поэзию. Реконструкция жизни этих древних цивилизаций, трагические эпизоды работорговли, а еще более героическое сопротивление африканских племен белым захватчикам – все это представляет драматический материал для литературы, театра, кино и, несомненно, будет со временем использовано. Сейчас еще, по-видимому, дорогу в этих областях прокладывают историки. Правда, еще в 1931 году вышел роман южноафриканского писателя Томаса Мофоло «Чака», посвященный знаменитому вождю зулусов. В 1938 году в Париже был опубликован и увенчан премией французской Академии наук исторический роман писателя Дагомеи Поля Хазумэ «Догисими» – попытка реконструкции писателем-этнографом жизни в Дагомее первой половины XIX пека, царствования короля Гезо. Роман представляет интерес бытовыми деталями, однако так настойчиво смакует ужасы отрубленных дагомейцами голов, так подчеркивает особую цивилизаторскую миссию французов, что пристрастие к этой книге французской Академии не может удивлять. Эта книга сейчас устарела.

Ряд же романов, вышедших в 50-е годы, решает вопросы развития Африки на современной теме.

Эти книги – ростки новой африканской прозы – правдиво ставят острые вопросы африканской жизни. Заметное место среди прозаиков заняли молодые писатели Камеруна: Бенжамен Матип и особенно – Фердинанд Ойоно и молодой романист, пишущий под именами Эза Бото и Монго Бети. Из старших писателей можно назвать А. Саджи и Бернара Дадьс, а также сенегальца Сембена Усмана4.

У них мы встречаем первые попытки наметить новый образ молодого африканца, сбрасывающего с себя покорность и смирение, навязанные ему в прошлом колонизаторами. В автобиографических книгах рассказано о падении иллюзий, об отрезвлении африканской молодежи. У нее рождается самостоятельный взгляд на белых колонизаторов, потерявших свой ореол непобедимых богов, взгляд совершенно новый, острый и презрительный. У нее появляется и вера в свои силы – в силы молодой Африки. Школа отучает этих молодых африканцев от их древних богов, а жизнь разрушает навязанные им догматы католицизма. Трезво и резко оценивают они деятельность воспитавших многих из них католических миссий. Двойственными предстают в их книгах новые большие африканские города – города жестокости и разврата, но вместе с тем города, где выковывается новая твердая порода людей — африканских рабочих, способных бороться и побеждать. Для большинства этих авторов противопоставление двух цивилизаций уже не кажется неразрешимым и трагическим, и они отнюдь не стоят на позициях безоговорочной и сплошной идеализации старой патриархальной африканской жизни; напротив, они наносят резкие удары по тем силам, которые, воплощая ее косность, срастаются с колониальными властями.

Но хотя некоторые критики очень высоко оценивают эти романы, они пока еще ниже уровня и сильной темпераментной публицистики и часто блестящей поэзии. Да это и естественно. В прозе идет первое накопление опыта. Авторы ее работают в трудных условиях. Большинство их очень молодо, литературно еще мало опытно, пишет на чужом языке, и поэтому постановка острых общественных вопросов редко еще проявляется через глубокое раскрытие характеров. К тому же многие из них, начиная с автобиографических книг, временем действия делают довоенные годы, когда современные проблемы и характеры не представали еще с такой остротой, как сейчас. И все-таки уже теперь, на этом первом этапе, определяется направление молодой прозы, – определяется, пойдет ли она путем правды или иллюзий, раскрытия жизни или ее затемнения, путями реализма или модернизма.

Автобиографическая книга о детстве, школе и о пути подростка к революционному движению еще в довоенные и военные годы написана поэтом Бернаром Дадье. Лучшие страницы его романа «Клембье» (1956) отданы, пожалуй, детству, горькому, трудному детству бедного черного мальчика-сироты. Школа, где запрещено разговаривать на родном языке, одиночество на пристани в ожидании парохода, на котором он поедет учиться, директор школы, бьющий учеников, и улыбающийся губернатор, устраивающий детский праздник… Кнут и пряник африканского детства! Бегло и менее убедительно написана вторая часть книги – служба, годы войны, левые взгляды Клембье, тюрьма. Война подрывает у Клембье веру в силу французов, а первые послевоенные годы – годы огромных надежд для африканцев, годы первого периода деятельности демократической партии Африки (РДА) – приводят его в ряды борцов и в тюрьму. Конец книги отмечен какими-то интонациями разочарования. Остается в памяти мрачный образ: Африка – огромный котел с наглухо захлопнутой тяжелой крышкой, и как бы отдельные Клембье ни пытались пробиться кверху, неведомая сила жестоко сбрасывает их вниз. Вот почему, может быть, книга кончается символическим обращением к там-таму, то есть к исконным началам африканской жизни, в которых Клембье ищет теперь опоры. Ведь и сам Дадье обратился в те годы к там-таму, к фольклору. Быть может, эти ноты отражают тот кратковременный спад боевых настроений, которым было отмечено начало 50-х годов после разгрома ранней РДА. Во всяком случае, «Клембье» запечатлел какой-то определенный период в формировании молодой интеллигенции.

Попытку создать образ африканца нового типа сделал и сенегалец Сембен Усман в своем втором романе «О мой край, мой прекрасный народ!» (1957). И автор и герой его книги – участники второй мировой войны, много повидавшие, познавшие тяжкий и сложный опыт Европы тех лет. Докер Марселя Сембен Усман сочетает идеи антиколониальной борьбы с подчеркнутым интернационализмом. Герой его книги – молодой передовой негр Умар Фэй возвращается после войны в родной городок, полный жажды коренных и далеко идущих преобразований для крестьян своей родины. Ненависть к колонизаторам не мешает ему стремиться взять у Европы все лучшее, что она может дать Африке. Однако передовые идеалы Фэя сталкиваются не только с еще сильной властью колонизаторов, но и с предрассудками, суевериями африканской патриархальной среды, с религиозными традициями. В книге Усмана столкновение молодого поколения с косными и отсталыми чертами Африки принимает острый характер. Однако в центре романа иной конфликт – конфликт между Фэем и иностранными монополиями, разоряющими крестьян. Организуя показательную ферму, Фэй мечтает повернуть жизнь крестьян к будущему. Он мечтает о полях, где тракторы перепашут межи, он пытается объединить крестьян в большой кооператив, который защитил бы их от власти монополий. Агенты компании убивают Фэя и потому, что он встал им поперек дороги, и потому, что он представляет новый тип африканца, негра, способного не только непримиримо ненавидеть колониализм, но и претворить свою ненависть в действие. И, по мысли Усмана, именно такой человек остается в памяти народа. Думается, что основным недостатком романа является то, что народные массы, крестьянство, ради которого действует Фэй, остаются где-то за гранью книги, и поэтому сам Фэй читателем воспринимается как одиночка. Это сильно ослабляет значение романа, его драматизм. Книге Усмана недостает и более отчетливого политического звучания. Ведь послевоенные годы в Сенегале были отмечены бурным ростом передовых политических партий и организаций; жизнь и борьба Фэя кажутся искусственно вырванными из той исторической обстановки.

Интересно задуман в романе конфликт двух, казалось бы, противоположных типов мышления: передовой француженки – жены Фэя, и его матери-знахарки, как бы воплощающей дух древней Африки. В самом ли деле неразрешим этот конфликт, так ли трудно сосуществование людей двух рас и двух столь разных форм сознания? Усман не преуменьшает трудностей на этом пути. Но он далек от мысли, что подобные конфликты обладают неразрешимым внутренним трагизмом. А ведь немало писателей именно так обыгрывало подобные ситуации. Очень тепло написанный образ матери, как бы уходящий в более широкий образ древнем родины, – пожалуй, один из наиболее психологически удавшихся Усману и интересных образов молодой прозы.

Новое поколение молодой интеллигенции, приходящее к зрелости уже с новым подъемом 50-х годов, представляет Бенжамен Матип5. Острие его повести «Африка, мы не знаем тебя» (1956) направлено не только против колонизаторов, но и против старого поколения африканцев, патриархов, старейшин, все еще властвующих в деревне. И отец молодого героя повести, владелец богатых плантаций, живущий в мире с белым коммерсантом, и старейшины деревни с их традициями и обрядами кажутся для молодежи, которая жаждет немедленного действия, преградой на пути к освобождению. Эта молодежь презирает, а не только ненавидит белых коммерсантов. Ореол силы уже не окружает белых ни дли автора, ни для героя. Матип с явным наслаждением описывает коммерсанта Робэра как опустившегося, беспринципного труса с грязным прошлым. Такие люди, нажившиеся в колониях, – низшие существа, циничные, грязные и в чем-то отсталые и слабые. Естественно, что они ненавидят именно молодое поколение африканцев, в котором они чувствуют угрозу, ненавидят юношей, «которые за год могут усвоить то, что белые открывали за века». Напряженность конфликтов в книге Матипа отражает и остроту ситуации в Камеруне, и очень резкие настроения африканского студенчества, которое все последние годы наряду с профсоюзами и новыми революционными партиями является одной из наиболее передовых сил Африки.

В ряде романов формирование африканской молодежи связывается с образом города – новых больших городов, созданных колонизаторами и несущих с собой все противоречия капиталистических столиц. Молодой нигерийский романист Сиприан Эквензи в книге «Люди города» (1954) первым в своей стране попытался создать реалистический роман на современную тему. Жизнь его героя, приходящего в большой город (очевидно, Лагос?) в поисках удачи, дает возможность показать быт, жалкую бедность, ютящуюся в трущобах, продажность и развращенность городских нравов.

Эта же тема проходит в романе об африканской женщине «Маимуна» (1958) немолодого уже писателя Сенегала – Абдулая Саджи. Действие его отнесено к 30-м годам, и, может быть, потому здесь возникает неразрешимое и трагическое противоречие между «медленной агонией деревень», монотонной жизнью патриархального села и «смертельным изобилием» столицы, бездушного Дакара, растлевающего и ломающего людей, выбрасывающего их обратно жалкими обломками.

Сложнее образ города предстает в романе Эза Бото6  «Жестокий город» (1955). Молодой деревенский парень Банда, попав в город, ощущает себя его жертвой, он чужд этому городу с его белыми властями, полицией, с его презрением к человеческой жизни и человеческому труду. Но Банда сталкивается уже и с другой силой города в лице рабочего-механика и его товарищей. Чтобы жить в городе, надо быть жестким. И эти люди стали твердыми, как кремень, они научились говорить «нет». Вот почему в конце книги Банда знает, что он уже не останется в старой сонной деревне, его влечет к себе далекий и большой мир. В романе этом, написанном совсем юным студентом, много литературной неопытности, случайного, мелодрамы, большие темы его скорее намечены, чем развернуты. И все же для Африки эта книга несла в себе новизну.

Под именем Монго Бети в 1956 году вышла повесть того же автора «Бедный Христос из Бомба», разоблачающая деятельность католических миссий – крайне резкая книга, которая была запрещена в Камеруне. Монго Бети сам был воспитан миссионерами и четырнадцати лет вырвался из-под их влияния. Его книга – это история разочарования в христианстве подростка, от лица которого с юмором написана повесть. Это и история разочарования отца Дрюмона, искреннего миссионера, который всю жизнь верил, что спасает «черные души». Бети нарисовал честного миссионера, как бы подчеркивая, что никакая субъективная честность отдельных людей не в силах изменить зловещую роль католических миссий в колониях. Через двадцать лет отец Дрюмон видит, что христианство для африканцев наносно, что оно плохо совмещается с их традиционными верованиями и обычаями, например, полигамией, не говоря уже о том, что многочисленные приношения миссионерам не окупаются помощью Христа. Дрюмон начинает понимать, что в глубине лесов население равнодушно к его учению, а в селах, стоящих на больших дорогах, оно идет к нему только из страха перед властями и в ожидании, что религия белых раскроет тайну их силы. Но, убедившись, что деньги, а не Христос представляют реальный путь к патефонам и мотоциклам, люди отшатываются от религии. Дрюмон видит, что миссия стала источником дикого разврата, рассадником скверных болезней и разрушила множество семей. Он сам стал допрашивать женщин, избивая их плетью, он сам стал разрушать семьи, запрещая общение между христианами и язычниками. Но главное – он убеждается в том, что его деятельность по спасению душ неразрывно связана со всем комплексом колонизации, что христианство расчищает ей путь, обеспечивая покорность африканцев. Однако ныне многое меняется. Дрюмон, отрезвленный, измученный, вынужден уехать, признав свое моральное и реальное поражение.

  1. Может удивить, что в статье о литературе Африки упоминаются воззрения и творчество писателей Антильских островов, стран Карибского моря. Хотя в национальном смысле это различные культуры, в них, однако, существует ряд общих, сближающих их черт. Основой этого является, конечно, не расовое единство «черных писателей», как утверждают некоторые, а общность происхождения и, главное, исторических судеб ряда негритянских народов, испытавших предельные формы колониального гнета и расовых унижений, включая рабство и насильственное переселение, а также живость африканских традиций в народном языке, фольклоре, обычаях Антильских островов. Единство и тесные связи между писателями Африки и Карибских стран, сложившиеся на этой основе, окрепли в совместной борьбе против колониализма.[]
  2. »La Nouvelle Critique», 1959, mai, N 106. []
  3. Подробное об этом романс см. в статье Н. Дьяконовой «О путях к свободе» («Иностранная литература», 1957, N 6).[]
  4. В данном статье рассматривается проза преимущественно Западной Африки (поэзии была посвящена специальная статья того же автора в журнале «Новый мир», 1958, N 6). Точнее, однако, было бы говорить не об африканской литературе, а об африканских литературах, об искусстве различных стран Африки: Сенегала, Ганы, Нигерии и др.[]
  5. Б. Матип (Камерун) родился в 1932 голу и заканчивает свое образование в Париже; он экономист-социолог, активный участник Ташкентской конференции писателей стран Азии и Африки.[]
  6. Александр Бийиди, пишущий под именами Эза Бото и Монго Бети, родился в Яунде (Камерун) в 1932 году. С девятнадцати лет он учится во Франции и ныне заканчивает свое филологическое образование.[]

Цитировать

Гальперина, Е. Проблемы реализма и модернизма в современной литературе Африки / Е. Гальперина // Вопросы литературы. - 1959 - №12. - C. 67-96
Копировать