Проблемы изучения народного эпоса

В. М. Жирмунский. Народный героический эпос. Сравнительно-исторические очерки. Гослитиздат. М. – Л. 1962, 435 стр.

Книга В. Жирмунского «Народный героический эпос» содержит ряд его статей 1946 – 1960 годов, переработанных для настоящего издания. Эти статьи настолько едины по теме и концепции, что воспринимаются как главы единого труда, посвященного сравнительно-историческому изучению народного героического эпоса¹.

В книгу вошли шесть очерков: «Литературные отношения Востока и Запада и развитие эпоса», «Эпос славянских народов в сравнительно-историческом освещении», «Эпическое творчество народов Средней Азии», «Среднеазиатские народные сказители», «Манас». Становление и развитие эпопеи», «Калевала» и финская буржуазная фольклористика».

В предисловии автор предупреждает о том, что как романо-германист по основной специальности, он «не вправе считать себя специалистом в области славистики и еще менее – по фольклору и литературе Советского Востока» – здесь он опирался на специальную литературу и советы компетентных специалистов. Однако следует отметить, что важнейшие научные результаты по теории и истории эпоса получены В. Жирмунским прежде всего в результате всестороннего и оригинального исследования им самим эпического творчества тюрко-язычных народов Советского Союза. Именно изучение замечательных народных эпопей об Алпамыше я Манасе в сопоставлении с более архаическими поэмами тюрко-монгольских народов Сибири, близкое знакомство с устными формами бытования эпоса позволили В. Жирмунскому пересмотреть некоторые традиционные на Западе концепции, сложившиеся на основе изучения книжных отражений народного эпоса.

Здесь прежде всего заслуживает внимания постановка вопроса о сравнительно-историческом методе. Кардинальное отличие концепции автора от компаративизма конца XIX – начала XX века заключается отнюдь не только в отказе его от формальной погони за параллелями, в стремлении сопоставлять существенные черты литературных памятников. Большинство представителей традиционного компаративизма пользовалось сравнительным методом «наивно», ставя любые, чем-то сходные произведения в причинно-следственную связь между собой. А. Н. Веселовский учитывал значение «встречных течений», сходное направление мышления у взаимодействующих сторон. В «Исторической поэтике» он перенес акцент с «влияний» и культурных миграций на сближение поэтических форм и сюжетов в силу их однородных бытовых и психологических основ (в духе «антропологической» школы и эволюционных теорий XIX века).

В. Жирмунский пошел значительно дальше, разработав стройную теорию сравнительного изучения литературы и фольклора, теорию, строго соответствующую современным достижениям филологической науки и духу марксистского учения; именно марксистская методология исходит из признания единства исторического процесса, общих закономерностей общественного развития в разных странах.

Сравнительно-исторический подход к явлениям литературы, подчеркивает В. Жирмунский, представляет собой не особую методологию, а только специальную научную методику. Он различает: 1) простое сопоставление сходных литературных явлений;

2) сравнение историко-генетическое, рассматривающее сходство как результат генетического родства;

3) сравнение историко-типологическое, объясняющее сходство генетически не связанных между собой явлений сходными условиями общественного развития; 4) сравнение, устанавливающее связи между явлениями на основе международных культурных взаимодействий, обусловленных исторической близостью народов, культурным обменом между ними (см. стр. 76, 77). Такое четкое разграничение видов сравнения дается впервые. Одновременно автор показывает и тесную связь лежащих в их основе видов аналогий и форм взаимодействия, ставя их в зависимость от более широких и общих совпадений мировоззрения, литературного направления, жанра, стиля. Поэтому приоритет отдается сравнительно-типологическому сравнению. Выдвижение типологического сравнения, то есть общих закономерностей литературного развития, на первый план составляет важнейшее отличие рецензируемого труда от работ традиционного компаративизма, пристрастившегося к влияниям и заимствованиям.

Исследователь показывает ограниченность позиций А. Н. Веселовского, считавшего, что простейшие мотивы зарождаются самостоятельно, а сюжеты, как сложные комбинации мотивов передаются путем заимствования, поскольку вероятность совпадения целых комплексов мотивов крайне незначительна. В. Жирмунский между прочим, отмечает, что вычисление Джекобса, на которое опирался А. Н. Веселовский, основано на ложной предпосылке, будто сюжет является комбинацией независимых друг от друга мотивов и что к ним именно поэтому может быть приложена теория вероятности. (Это очень правильное, в принципе, замечание тоже нуждается в некотором уточнении, так как теория вероятности может учесть в статистической форме и взаимозависимость мотивов.) В отличие от А. Н. Веселовского, В. Жирмунский показывает, что область влияний и аналогий не ограничивается мотивами и сюжетами, а охватывает самые различные стороны идеологии и художественного стиля. Это дает возможность сблизить иногда довольно сложные комплексы, учитывая при этом национальную специфику сравниваемых явлений, вскрыть внутренние закономерности взаимодействия литературных явлений.

Большое место в книге занимает полемика с компаративистами, анализирующими всякого рода «схождения» изолированно от общей картины исторического и художественного развития. Специально следует отметить полемику со школой К. Крона (так называемой «финской школой») в изучении «Калевалы» (стр. 330 – 372) и с гипотезами французско-итальянского (опирающегося на старые культурные связи Далматинского побережья) и германского происхождения южно-славянского эпоса.

В книге «Народный героический эпос» развернута широкая картина типологических схождений и взаимодействия литератур на ранних этапах истории культуры, когда особенно отчетливо выступает типологическое сходство. Но особенно ценна сравнительно-историческая методика и в первую очередь типологическое сравнение применительно к народному эпосу. Сравнение древних книжных памятников и эпических поэм, бытующих в устной форме у народов, стоявших в недалеком прошлом на различных ступенях общественного развития, является здесь (по крайней мере, при данном состоянии филологической науки) часто единственным инструментом восстановления не сохранившихся ранних форм того или иного эпоса.

К сожалению, и сейчас еще встречаются литературоведы и фольклористы, недооценивающие по неведению исключительное значение сравнительно-типологической методики в изучении «эпического периода», составляющего своего рода предысторию мировой культуры. Им кажется, что сравнительная методика слишком «приблизительна», произвольна, что она влечет за собой недооценку национального своеобразия произведений. С этим никак нельзя согласиться: типологическое сравнение позволяет выявить конкретные проявления национальной специфики. Это, кстати, подтверждает множество работ 40-х – начала 50-х годов, в которых эпос изучался в пределах современного административного деления часто с полным игнорированием версий того же эпоса в соседней области или республике. Авторы этих работ ограничивались одними и теми же – в принципе, конечно, совершенно правильными – утверждениями о героизме, борьбе с иноземными завоевателями, гиперболизме образов, и т. п., как о якобы национальных особенностях данного произведения, тогда как в действительности речь шла о самых общих чертах героического эпоса.

Конечно, сравнительно-историческая методика не универсальна, она имеет некоторые точки соприкосновения со статистическим подходом, дающим точное описание массовых, а не единичных явлений.

Вот почему, выявляя общие закономерности, ставя вопрос о природе и эволюции целого жанра, В. Жирмунский никогда не упускает из вида бесконечное разнообразие конкретных путей формирования эпических памятников и широко сочетает сравнительно-историческую методику с другими средствами филологического анализа.

В книге поставлен очень важный вопрос о мере «проницаемости» различных жанров для воздействий инонациональных традиций, В. Жирмунский совершенно прав в том, что героический эпос гораздо менее «проницаем» для международных влияний, чем романический эпос, сказка или баллада, и что «влияния» отчетливее в области более поздних балладно-новеллистических наслоений (тогда как А. Н. Веселовский считал исторический эпос «международным»). «В тех случаях, когда между народами нет эпической «взаимности», чужой богатырь может быть известен только по имени или к славе его имени могут быть прикреплены эпические сказания, возникшие на его новой родине», – пишет В. Жирмунский (стр. 174). Он приводит примеры: упоминания Ильи русского (То есть Ильи Муромца) в германском эпосе, статуи Роланда как стража немецких городов, знакомство казахского эпоса с именем Манаса, но не со сказаниями о нем. Эти упоминания известного богатыря одного народа в эпосе другого могут служить дополнительным хронологическим критерием. Выводы В. Жирмунского могут быть применены и к другим эпосам. Так, например, упоминание аланской принцессы Сатиник у армянского историка Моисея Хоренского есть свидетельство широкой популярности нартских сказаний о Сатане в V-VI веках, но не исходный пункт для реконструкции на основе армянских источников неизвестного осетинского сюжета.

Открытая В. Жирмунским закономерность вытекает из самой специфики героического эпоса, поскольку этот жанр формируется в ходе этнической консолидации и отражает прежде всего процесс исторического развития от племени к народности и государству. Поэтому и распространение эпоса происходит в значительной степени в ходе этногенеза, вместе с расселением народов – его носителей. Это, между прочим, подтверждается и подробно исследованной В. Жирмунским историей распространения сказания об Алпамыше по направлениям расселения племен, входивших первоначально в тюркский каганат.

Для ранней стадии героического эпоса В. Жирмунский указывает на типологические схождения главным образом в отдельных моментах поэтической биографии богатыря: чудесное рождение, магическая неуязвимость, наречение имени, добывание богатырского коня, первый подвиг, героическое сватовство, смерть героя.

Для феодальной стадии в истории героического эпоса В. Жирмунский выделяет несколько наиболее типичных мотивов: 1) немилость князя к богатырю, который несмотря на это, спасает государство от врага (Марко Кралевич, Илья Муромец, Исфендиар и т. д.); 2) спасение героя из плена чужеземной красавицей; 3) убийство во время охоты («Нибелунги» и т. д.) (см. стр. 130 – 150).

Важнейшим из них является, на наш взгляд, первый, поскольку в нем выражена типичная для эпоса коллизия, вытекающая из особенностей героического характера богатыря. В эпосах феодальной эпохи с их страстным патриотизмом, с отражением феодальной вассальной иерархий и, вместе с тем элементов социального протеста богатырская несгибаемость, доходящая до строптивости, окрашивается социально, выражаясь в конфликте богатыря – непосредственного носителя народных идеалов и князя – воплощения власти и государства. Конфликт этот, однако, всегда кончается примирением, ибо народная консолидация еще мыслится только в форме патриархальной власти «князя». Основная коллизия в эпосе – межплеменная, межгосударственная. В ранних формах эпоса конфликту «богатыря» и «князя» (Илья Муромец и Владимир, Ахилл и Агамемнон) соответствуют богоборческие мотивы (Гильгамеш, Амирани, Батрадз).

В. Жирмунский ставит и в значительной мере разрешает на разнообразном фольклорном материале ряд вопросов теории эпоса, в частности генезиса и путей его дальнейшей жанровой эволюции. Пример блестящего анализа – сочетание историко-генетического и типологического сопоставления среднеазиатской эпопеи об Алпамыше с архаическими поэмами тюрко-монгольских народов Центральной Азии и Сибири. Кроме умелого использования сравнительной методики, чрезвычайно важную роль сыграло обращение автора к живой народной традиции, отказ от схоластических реконструкций сюжетов книжных эпопей в пользу изучения более архаической устно-поэтической традиции и ее носителей – народных сказителей. В. Жирмунский считает содержанием эпоса «исторические воспоминания народа в масштабе героической идеализации». Его полемика с «наивно-реалистическими» позициями «исторической школы» очень продуктивна в исследовании эпоса о Манасе (стр. 282 – 329), где ему удается показать, что основные исторические реалии «Манаса» восходят не к периоду Киргизского «Великодержавия» на Енисее в IX-X веках, а к гораздо более близкой эпохе борьбы с ойратами на новой среднеазиатской родине киргизов.

Постановка проблемы историзма в работах В. Жирмунского является глубокой и чрезвычайно поучительной в свете последних дискуссий об историзме русских былин между Б. Рыбаковым, В. Проппом и Б. Путиловым².

Автор показывает, как определенные действующие лица политической истории становятся героями эпоса только на относительно поздней стадии его развития, например, в сказаниях о богатырях ногайского эпоса. Историзм такого классического эпического памятника, как «Манас», в основных частях связан с широким обобщением и народной идеализацией исторического прошлого киргизов и не может быть сведен к воспроизведению единичных событий, зафиксированных летописью. Что же касается богатырских поэм тюрко-монгольских народов Сибири (якуты, шорцы, алтайцы, тувинцы, хакасы, буряты, ойраты), то они, по мнению В. Жирмунского, представляют собой образцы древней богатырской сказки- самой ранней формы эпоса, в которой преобладают сказочные и отчасти мифологические мотивы.

В. Жирмунский показывает известную роль богатырской сказки в формировании более развитых форм эпоса. Правда, многие эпопеи используют элементы богатырской сказки лишь в качестве поэтического реквизита (как арсенал художественных средств, источник второстепенных мотивов), но есть и такие классические эпические памятники, которые непосредственно вырастают из богатырской сказки путем ее трансформации (сказания об Алпамыше, об Алмамбете – ближайшем сподвижнике Манаса, русская былина о Волхе и сербская – о змее огненном Вуке, германские песни о Зигфриде). Пути формирования и дальнейшей эволюции эпопеи, как правильно утверждает В. Жирмунский, разнообразны. Однако сам термин «богатырская сказка» в применении к богатырским поэмам тюрко-монгольских народов Сибири нуждается в некоторых оговорках. Особенно это относится к якутскому и бурятскому эпосу. В якутских олонхо и бурятских улигерах также содержится не только сказочный вымысел, «о определенные представления об историческом прошлом – это характерно для настоящего героического эпоса. Однако у народов, этническая консолидация которых не достигла государственности, не только моменты поэтической биографии богатыря, «о изображение исторического фона и героики коллективной борьбы дается посредством мифологических образов (в этом сказывается и использование, наряду с традицией первобытного сказочного эпоса, традиции первобытного мифологического эпоса). Богатырь часто рисуется племенным, а тем самым и общечеловеческим (поскольку свое племя отождествляется с человечеством) первопредком, борьба с иноплеменниками сливается с борьбой против злых духов, демонов болезней и иных выражений стихийных сил природы. Очищение земли от «чудовищ», мешающих мирной жизни людей, часто интерпретируется как особая «божественная» миссия богатыря.

Многие богатырские поэмы якутов и бурят представляют собой образцы подлинного героического эпоса в его архаической стадии, на которой главными источниками его формирования еще остаются богатырские сказки-песни и первобытные мифические сказания о первопредках. Только у народов, имеющих опыт государственности, главным источником формирования героического эпоса становятся собственно исторические предания о межплеменных войнах, выдающихся исторических деятелях – мифология перестает быть «почвой» и остается лишь «арсеналом» эпоса.

Приведенные соображения, разумеется, не опровергают взглядов В. Жирмунского на происхождение эпоса, а являются дальнейшим их развитием и уточнением.

Книга В. Жирмунского подводит итоги сравнительно-исторического изучения народного эпоса и вместе с тем прокладывает путь для постановки и решения новых проблем теории и истории эпоса.

1. За пределами книги осталось немало других работ автора по эпосу, в частности капитальная монография «Сказание об Алпамыше и богатырская сказка» (Издательство Восточной литературы. М. 1960) и ценное исследование, приложенное к переводу эпоса огузов «Книга моего деда Коркута». («Литературные памятники», Изд. АН СССР, М. 1962).[↩]
2. См. статьи Б. Рыбакова («История СССР», 1961, N 5). В. Проппа («Русская литература», 1962, N 2), Б. Путилова («Вопросы литературы», 1962, N 11).[↩]