Проблема историзма в творчестве Пушкина 1830-х годов

В 1833 году в стихотворении «Осень» Пушкин взволнованно вопрошал: «Куда ж нам плыть?» Тревожный вопрос этот имел не только биографический смысл, он был поставлен самой эпохой. В нем отразилось ощущение общественного и творческого перепутья, характерное для поколения, пережившего декабрьскую катастрофу и очутившегося перед лицом новых, необычайно сложных исторических задач. «Куда ж нам плыть?» Нелегко было прокладывать маршрут флагману русской поэзии, продвигавшемуся по неизведанным путям, среди рифов и бурь «железного века». И в этих условиях своеобразной лоцией, которой руководствовался Пушкин, направляя движение своего поэтического корабля, был историзм. Именно историзм, принципы которого наиболее полно проявились в мировоззрении и творчестве Пушкина 30-х годов, открывал перед ним возможности постижения перспектив будущего.

* * *

Проблема историзма во всех отношениях является одной из ведущих и наиболее значительных проблем пушкиноведения. К ней сходятся самые различные аспекты изучения мировоззрения и творчества поэта. Само понятие историзма необычайно емко и многозначно. Естественно, что мимо этой проблемы по существу не может пройти ни один современный исследователь Пушкина.

Вопросы пушкинского историзма неоднократно освещались в научной литературе – как в специальных исследованиях, так и в работах общего характера. Широко изучались исторические, а частично и философско-исторические взгляды поэта, обстоятельна рассматривались исторический жанр и историческая тема в его творчестве. Однако, как правильно подчеркнул Б. Томашевский, историзм нельзя сводить к историческим взглядам как таковым, ни к самому факту обращения к прошлому, ни к историческим сюжетам и темам. Историзм – это категория, заключающая в себе определенное методологическое содержание. Речь идет об особом творческом принципе восприятия действительности, своеобразном качестве художественного мышления. В результате многочисленных исследований (здесь следует особо выделить блестящие работы Г. Гуковского) убедительно показано, что историзм явился одной из основ пушкинской реалистической системы, что с ним связано воспроизведение действительности в ее закономерном движении, в процессе развития, понимание личности в ее исторической обусловленности. Стало ясно, что историзм открыл новые возможности познания жизни, что с ним связан самый характер художественной типизации и в конечном итоге – эстетической концепции действительности. Все это необычайно расширило наши представления о творчестве поэта и дало возможность яснее представить себе подлинное значение вклада Пушкина в развитие русской и мировой литературы. И все же, как ни значительны достижения в изучении пушкинского историзма, мы не можем ими довольствоваться. Сейчас нужно идти дальше в познании Пушкина и его художественной системы, а следовательно, и в понимании специфики пушкинского историзма. Дело в том, что наши представления о пушкинском реализме подчас носят еще слишком общий, суммарный характер и недостаточно учитывают неповторимые особенности творческой индивидуальности поэта. Б. Бурсов в книге «Национальное своеобразие русской литературы» справедливо заметил, что, говоря о Пушкине, мы больше стремимся установить общие принципы реализма вообще и нередко оставляем в стороне вопрос о данном, специфическом характере именно пушкинской художественной системы. Это имеет прямое отношение и к проблеме историзма. Мы подчас больше думаем о выявлении его общих принципов (изображение явлений в закономерном развитии и исторической обусловленности и т. д.), чем об индивидуальном и своеобразном их преломлении в творчестве поэта. Историзм, говорим мы, не тождествен историческим или философско-историческим взглядам. Это, разумеется, верно. И все-таки формирование историзма как определенного художественного качества проходило в тесной связи с развитием философско-исторической мысли. Естественно, возникает потребность выявить этот процесс, проследить его на конкретном историко-литературном материале. Здесь встает целый ряд интереснейших эстетических проблем, в частности – соотношение научного и художественного мышления. Но именно эта область до сих пор остается наименее разработанной. Все еще сохраняется разрыв между работами, посвященными анализу собственно исторических и философско-исторических взглядов Пушкина, и исследованиями его художественной практики. А ведь именно проблема историзма, находящаяся на стыке таких наук, как история, эстетика и философия, открывает особенно большие возможности для комплексного изучения смежных явлений, которое в наше время, как показывает опыт, является весьма перспективным. Все сказанное выше приобретает особенно важное значение в изучении пушкинского историзма 30-х годов. Это период, наименее изученный вообще, здесь многое остается непроясненным, здесь требуется привлечение новых материалов и фактов. 30-е годы в творчестве Пушкина – это не только пора дальнейшего органического развития тех принципов, которые сложились ранее. Это время, когда в произведениях поэта намечаются новые тенденции, смутно вырисовываются новые качества, еще не кристаллизовавшиеся. Обычно, характеризуя названный период творческого развития поэта, мы отмечаем процесс демократизации, углубления народности и социальной зоркости. Все это, конечно, бесспорно, но опять-таки недостаточно. Как видим, круг вопросов, связанных с проблемой изучения пушкинского историзма, весьма обширен. Не ставя перед собой задачи всестороннего освещения темы, нам хотелось бы в предлагаемых заметках остановиться лишь на некоторых из них, как нам кажется, наиболее значительных и спорных. * * * Итак, историзм мышления – и это широко показано в литературе – перестроил самое художественную систему поэта, стал основой его реалистического метода и стиля. В творчестве Пушкина действительность изображается в свете истории и ее закономерностей. Пушкин писал: «…Обстоятельства развивают… многообразные и многосторонние характеры» ¹.

1. А. С. Пушкин, Полн. собр. соч. в 10-ти томах, т. VIII, Изд. АН СССР, М. – Л. 1958, стр. 90 – 91. В дальнейшем все ссылки на это издание даются в тексте (римская цифра – том, арабская – страница). [↩]