№4, 1978/История литературы

Проблема «история-искусство» в творческих исканиях Л. Н. Толстого

Понятие «история-искусство» впервые встречается у Л. Толстого В самом начале 70-х годов. 5 апреля 1870 года Толстой, знакомившийся незадолго до того с «Историей России…» С. Соловьева и не одобрив ее, записывает в дневнике: «История хочет описать жизнь народа – миллионов людей. Но тот, кто не только сам описывал даже жизнь одного человека, но хотя бы понял период жизни не только народа, но человека, из описания, тот знает, как много для этого нужно. Нужно знание всех подробностей жизни, нужно искусство – дар художественности, нужна любовь…

Что делать истории?

Быть добросовестной.

Браться описывать то, что она может описать, и то, что она знает – знает посредством искусства. Ибо история, долженствующая говорить необъятное, есть высшее искусство.

Как всякое искусство, первым условием истории должна быть ясность, простота, утвердительность, а не предположительность. Но зато история-искусство не имеет той связанности и невыполнимой цели, которую имеет история-наука. История-искусство, как и всякое искусство, идет не в ширь, а в глубь, и предмет ее может быть описание жизни всей Европы и описание месяца жизни одного мужика в XVI веке».

Эти мысли Толстого и эти его слова привлекали уже к себе внимание ученых. В своей последней, прекрасной, вышедшей посмертно книге о Толстом Б. Эйхенбаум, приведя толстовскую дневниковую запись, дает такое к ней пояснение: «Эта новая точка зрения могла явиться в связи с чтением главного сочинения Шопенгауэра – «Мир как воля и представление». Процитировав далее соответствующие куски из сочинения Шопенгауэра и показав их смысловую близость к взглядам Толстого на историю, Б. Эйхенбаум утверждает: «Нетрудно заметить, что приведенное выше размышление Толстого по поводу истории Соловьева написано не без влияния этих мыслей Шопенгауэра об исторической науке» 1.

Сам факт близости исторических воззрений Толстого и Шопенгауэра продемонстрирован Б. Эйхенбаумом точно и убедительно и представляет для науки большой интерес. Но выводы, которые сделал ученый из этого факта, его указание на Шопенгауэра как на прямой источник «новой точки зрения» Толстого на историю, нам кажутся, по меньшей мере, спорными. Действительно ли точка зрения Толстого на историю, как она сформулирована в дневниковой записи 1870 года, была для него новой? И в самом ли деле ее источник следует искать в чтении Толстым Шопенгауэра?

За всем этим стоит серьезная литературоведческая проблема. Тем более серьезная, что она имеет непосредственное отношение к центральным художественным идеям и замыслам Толстого. К тому же проблема эта выходит за границы только толстовского творчества и касается некоторых общих тенденций в развитии русской философской и художественной мысли.

* * *

Живой интерес Толстого к вопросам исторического знания возник очень давно, задолго до 70-х годов. И интерес этот у Толстого с самого начала имел характер отталкивания, оппозиции, несогласия с общепринятым в официальной историографии той поры взглядом на вещи.

Еще в юности, учась на философском факультете Казанского университета, Толстой демонстративно не посещает лекций по истории. По этой причине его не допускают к переводным экзаменам. Толстой уходит с философского факультета и поступает на другой – юридический. Там тоже читают историю – и Толстой по-прежнему не ходит на лекции по этому предмету. За непосещение лекций он попадает в карцер, и там, в карцере, случайному соседу он высказывает свой, видимо, хорошо продуманный критический взгляд на науку историю: «История… это ничто иное, как собрание басен и бесполезных мелочей, пересыпанных массой ненужных цифр и собственных имен…» 2.

Этот взгляд на историю юноши Толстого в дальнейшей эволюции толстовского мировоззрения не только не претерпел сколько-нибудь принципиальных изменений, но все более укреплялся в своих основах.

Причем уже у молодого Толстого хорошо видно, что его отрицание науки истории означало не отсутствие интереса к самой истории, а, напротив, усиленный, страстный (и пристрастный!) интерес к ней. В Толстом говорит не просто пафос отрицателя, но пафос высокого соперничества. По сути, с самых первых своих шагов в литературе он чувствует в себе историка и жаждет им быть – и именно это больше всего руководит им в его критических суждениях о науке истории.

Находясь на Кавказе, в марте 1852 года Толстой читает «Историю французской революции» Тьера и «Историю Англии» Юма. А вскоре после этого 22 сентября 1852 года, записывает в дневнике: «Составить истинную, правдивую историю Европы нынешнего века. Вот цель на всю жизнь» ## Л. Н. Толстой, Собр. соч. в 20-ти томах, т. 19, «Художественная литература», М. 1965, стр. 101. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте.

  1. Б. Эйхенбаум, Лев Толстой, Семидесятые годы, «Советский писатель», Л. 1960, стр. 115, 116.[]
  2. См.: В. Н. Назарьев, Жизнь и люди былого времени, «Исторический вестник», 1890, ноябрь, стр. 440.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №4, 1978

Цитировать

Маймин, Е. Проблема «история-искусство» в творческих исканиях Л. Н. Толстого / Е. Маймин // Вопросы литературы. - 1978 - №4. - C. 161-181
Копировать