«Дальневосточный край – почти моя родина»

Первым впечатлением от Фадеева было: «Какой красивый человек!» Гордо посаженная голова на высокой шее, свободный разворот широких плеч, по-спортивному подтянутая, стройная фигура, летящая, стремительная походка… И смех Фадеева – заливистый, высокий, открытый смех, на который невозможно было не ответить… И глаза Фадеева – удивительные по тому, как быстро они меняли свое выражение: то смеялись, то с интересом всматривались в собеседника, то темнели, становясь резкими и непримиримыми. Иногда, задумавшись, он слегка прищуривался, вглядываясь куда-то далеко, как впередсмотрящий на морском паруснике.

У него не было «всеядного» отношения к людям. Друзья были друзьями, недруги – недругами. И в работе, и в дружбе он был цельным человеком. Мог работать с упоением, не замечая времени, и мог так же щедро отдавать всего себя товарищам. И тут он был весь без остатка – само внимание, само веселье, сама забота. Фадеев очень любил петь. Хорошо было слушать их в паре с Луговским. «Бровеносец», как звал Фадеев Владимира Луговского за его густые, изогнутые в форме лука брови, обычно начинал с английской песенки «Прощай, земля, корабль уходит в море, и чайки след завился за кормой…», и в его рокочущий бас вплетался высокий голос Фадеева, который вел мелодию проникновенно и грустно. «Блатная» песенка «Не встречать с тобою нам рассвет» исполнялась весело, не глядя на то, что слова в ней говорили о разлуке.

Для многих он до конца дней своих оставался Сашей и сам многих звал по имени. Это не мешало его авторитету в писательской организации, наоборот, создавало вокруг него постоянную дружескую атмосферу. Его могли любить и не любить, но уважали все: за талант, за прекрасное знание русской, советской и зарубежной литератур, за его превосходные выступления на писательских съездах, совещаниях, дискуссиях. В них всегда присутствовали широкие, связанные с жизнью теоретические обобщения. Глубокое знание литературы. Ее прошлого и настоящего. Когда выступал Фадеев, зал бывал всегда переполнен. Он обязательно прочитывал все книги, подаренные ему, и непременно отвечал автору «не взирая на ранги».

Сейчас, если пройти по кабинетам и комнатам правления Союза писателей, ничто, кроме кабинета первого секретаря, не напоминает обстановки 30-х годов. Тогда в комнатах многое оставалось от «дома Ростовых»: зеркала, лепка, камины. Кабинет П. Ф. Юдина находился справа по коридору в большой комнате с камином, окнами на улицу Герцена (видимо, бывшей гостиной). Там, где сейчас в крохотных комнатках расположилось управление делами, был кинозал со сценой. Многие дискуссии, творческие отчеты, пленумы проходили именно здесь.

В апреле 1934 года шел пленум Оргкомитета Союза советских писателей. Обсуждались вопросы подготовки к Первому съезду. Говорил Фадеев, говорил с удивительной ясностью о создании единого писательского Союза, о борьбе с группировками, о необходимости много учиться, потому что большинство литераторов – молодежь. Говорил он свободно, лишь изредка заглядывая в листочки из блокнота, лежавшие перед ним на столе. Из зала раздавались реплики, но это его нимало не смущало, он не отвлекался и продолжал говорить как всегда – аргументировано и остро.

Во время перерыва Фадеев попросил «нажать» на стенографисток, чтобы они к утру расшифровали его выступление: «Марк требует, хочет напечатать в апрельской книжке». На следующее утро Александр Александрович выправил стенограмму и вручил ее всегда чем-то озабоченному Марку Розенталю. Вскоре в «Литературной критике» (1934, N 4) появилась статья Фадеева «За хорошее качество, за мастерство!».

Все восемь месяцев, предшествовавшие открытию Первого съезда, Фадеев почти ежедневно работал в Оргкомитете вместе с П. Юдиным и В. Ставским. Он участвовал во всех заседаниях, выступал на заводах и фабриках с докладами о советской литературе, читал книги молодых авторов. Шел прием в члены Союза писателей.

Изредка Фадеев исчезал на несколько дней, и тогда мы знали, что «Саша работает в Болшеве», на маленькой и уютной даче Оргкомитета. Там он находил себе пристанище для работы, так как не имел своей квартиры. Там он переработал для отдельного издания в Детгизе свой рассказ «Против течения», и в июне 1934 года книжка вышла под новым названием «Амгуньский полк».

Иногда в Болшеве по воскресеньям собирался небольшой кружок литераторов. Обитатели дачи обычно после обеда устраивались на скамейках в маленьком садике. Домик был деревянный, двухэтажный, и когда Фадеев спускался сверху по крутой лесенке, шаги его сопровождались громким скрипом ступеней.

– Пошли купаться, – тормошил всех Фадеев, – не будем терять летние деньки.

Все – от мала до велика – хватали с веревок полотенца и купальники и, выйдя за калитку, чинно направлялись к Клязьме. Сначала Саша тоже чинно шел рядом с Валерием Яковлевичем Кирпотиным, но потом не выдерживал и бегом пускался по крутой тропинке вниз, увлекая за собою Алтаузена и Жарова. Со смехом и криком, прямо с берега падали они в теплые клязьминские воды. Пока мы все соревновались в «заплывах», на берегу, рядом с не-купающимися Кирпотиным и его женой, возникала высокая фигура Александра Гатова (в те годы в Болшеве существовал маленький дачный писательский поселок). Он несколько скептически поглядывал на нас – водоплавающих, но в воду его заманить было невозможно. Неожиданно из-за кустов, с ходу, с берега с криком команчей в самую гущу купающихся прыгали юные и красивые Юрий Смирнов и его жена Нина Зозуля.

Возвращались на дачу размеренным шагом. Пили крепкий вкусный чай. И начинались песни, разговоры…

– Ребята, почитайте стихи, – просит Фадеев. Независимо от него самого его всегда, в любой компании, признавали старшим (не по возрасту), и его дружескому деспотизму охотно подчинялись.

Ребята – Саша Жаров и Джек Алтаузен – охотно читали и новые, может быть, только этим ярким летним днем рожденные строчки, и уже знакомые.

– А что, ребята, совсем неплохо выразился «старик» Жаров:

Ты, моя любимая, далече

И не знаешь, что вот в этот час

Еле слышно крадущийся вечер,

Может быть, разлучит нас…

Фадеев умел слушать хорошо и заинтересованно. Ему любили рассказывать, потому что он всегда был внимателен. А как он умел рассказывать! В те месяцы Фадеев готовился к новой поездке в родные края и вспоминал о Приморье любовно и радостно.

– Какие у нас восходы и закаты, какие заливы! Одна бухта Золотой Рог – это же сказка. Ну, как бы вам представить зрительно, на что она похожа по очертаниям…

– На английскую «v», – подсказывала я.

– Верно, верно. Причем если смотреть вперед из основания буквы, упирающегося в месте» с таким неблагозвучным названием – Гнилой угол, то слева протянулся мыс Чуркина, а справа – Эгершельд – портовый центр с причалами… А наши туманы – хоть ножом режь, такие они плотные… В тайге – раздолье. Кедр, кишмиш, чертово дерево… Где в живой природе найдется такое естественное смешение!

Фадеев рассказывал о разительных переменах, происшедших в его родной Чугуевке, некогда глухом таежном углу.

– Спросите мою землячку, – говорил он, – она вам подтвердит, что нет города прекраснее и своеобразнее, чем Владивосток.

И я подтверждала, всем сердцем разделяя эту любовь к родным – тоже с детства – для меня местам.

В 1933 году Фадеев побывал на Дальнем Востоке. Провел в крае более пяти месяцев и был переполнен увиденным и услышанным в Хабаровске, Биробиджане, Николаевске-на-Амуре, в селе Чугуевке, на Сахалине, во Владивостоке. Много новых друзей приобрел он там – охотников, рыболовов, звероводов. Не успел вернуться, как ему потекли письма от партийных и комсомольских работников, директоров заводов, колхозников, учителей. И его тянуло в родные места, потому что, как показало время, только там оставался он «один на один» с героями «Удэге».

В те времена подобное путешествие было длительным и нелегким. Только дорога занимала больше недели. Почта туда и обратно шла очень медленно…

В Оргкомитете любая свободная комната служила «кабинетом» Фадееву. Здесь он принимал писателей, читал проекты докладов, сам готовился к выступлению на съезде и попутно «вербовал» себе бригаду для поездки на Дальний Восток.

Тут, пожалуй, уместно рассказать о неустроенном быте Фадеева. Он долгие годы не имел своей квартиры и жил то у друзей, то у своей сестры на Усачевке. Работал преимущественно в домах отдыха. Фадеев в то время мог о себе сказать словами Маяковского: «…И рубля не накопили строчки, краснодеревщики не слали мебель на дом».