Приданое Марины Цветаевой

Цель настоящей статьи — введение в научный оборот архивных материалов, связанных с Делом Московской городской управы об оценке домовладения С. Эфрона в 1914–1915 годах, — об оценке той городской усадьбы, что была куплена для М. Цветаевой в первый год ее брака на деньги вдовы Мейна и стала единственным в жизни Марины и Сергея собственным домом.

Введение архивных материалов в контекст опубликованных литературных источников, упоминающих «дом Цвета­евой» в Замоскворечье, позволяет сопоставить эмоциональные образы писем и мемуаров с сухим, но точным описанием оценщиков недвижимости, обратить внимание на принадлежность собственности именно Сергею Эфрону и осветить детали быта Марины Цветаевой тех лет: что представляла собой и сколько стоила эта собственность, кто был ее прежний владелец, кому супруги Эфрон в действительности сдавали ее.

Интерпретационный стиль цветаеведения, которого мы до сих пор придерживались в своих статьях и монографиях, диктует некоторое пренебрежение «земными приметами» жизни Цветаевой: ее счетами, чеками, процентами, доходами, тратами… и утратой всего в 1917 году. Однако на бренную землю нас неизменно возвращают, — например, слушатели факультатива по творчеству М. Цветаевой в МГИМО: «А какой капитал был оставлен дочерям матерью? Под какие проценты? В каком банке? А сколько стоил дом, подаренный Тьо? Сколько платили Эфронам за его аренду?»

Хотя бы на последний из этих вопросов постараемся ответить в данной статье, коснувшись попутно еще нескольких бытовых подробностей жизни Марины Цветаевой первых лет ее замужества.

Сначала — предыстория. В свой приезд в Москву к Е. Эфрон летом 1955 года А. Трупчинская (урожденная Эфрон, старшая из сестер мужа М. Цветаевой) рассказывала, по воспоминаниям А. Эфрон, как вдруг ее 18-летний брат объявил о том, что женится: «…Я была поражена, ведь Сережа был совсем мальчиком <…> спрашиваю — а на что же вы жить будете, ведь ты даже гимназии не кончил! Сережа говорит, чтобы я не беспокоилась, что Марина — богатая (мне не понравилось, что он так сказал, а он это сказал, чтобы меня успокоить!), что первое время они «так» проживут, а потом будут зарабатывать…» [Эфрон 2016: 45].

«Так» пожить решено было — вскоре после присутствия нового члена семьи профессора И. Цветаева на торжественном открытии его главного детища, Музея изобразительных искусств, — в собственном доме в Москве. Молодые супруги, уже ждущие первенца, занялись поисками. Об этом нам незабываемо рассказала Анастасия Цветаева в своих «Воспоминаниях»: «― Ася, все решено! — сказала <…> в один прекрасный день Марина. — Покупаем! Уже и сил нет искать дольше, но главное — мы нашли дом, который похож на трехпрудный!» Так начинается глава под названием «Находка. Дом в Замоскворечье» второго тома «Воспоминаний» А. И. Цветаевой [А. Цветаева 2008: II, 92], повествующая об устройстве молодыми супругами Эфрон семейного гнезда.

По словам Анастасии Ивановны, Тьо (вдова дедушки сестер Цветаевых Сусанна Мейн) обещала оплатить покупку, когда летом 1912 года принимала у себя в Тарусе молодых и была очарована мужем названой внучки. Особнячок нашелся близ Большой Полянки¹. Супруги купили его, обставили по вкусу молодой хозяйки, именно он стал первым домом их дочери Ариадны.

Юридически дом не был частью приданого (вообще вопрос приданого Марины Ивановны нигде не освещался, — было ли оно, соблюдались ли при заключении этого брака традиции?). Тем не менее уже само то, что молодой муж не позднее шести месяцев после венчания получил деньги от члена семьи жены на покупку недвижимости и недвижимость была записана на его имя, фактически стало актом приобретения собственности через брак (какой бы случайностью ни было «назначение» владельцем именно С. Я. Эфрона, — см. ниже, в письме М. Цветаевой к золовке от 11 июля 1912 года): в Российской империи начала XX века «в соответствии с принципом раздельности имущества супруги могли иметь и вновь приобретать отдельную собственность и распоряжаться ей по своему усмотрению» [Нижник 2006: 57].

«Память мне изменяет, — пишет А. Цветаева. — Прошло шестьдесят восемь лет» [А. Цветаева 2008: II, 97], — однако приглашает нас на виртуальную экскурсию по давно уже снесенной городской усадьбе, ставшей первой и единственной собственностью семьи Сергея Эфрона и Марины Цветаевой. Если опустить все эмоциональные всплески и ассоциативные ряды кудесницы прозы Анастасии Ивановны, получится вот такое описание замоскворецкого домовладения.

Двое ворот под углом — в оба переулка, акации и тополя в зеленом уютном дворе, кусты всюду, а посредине — большая береза, с ней рядом маленькие. Часть низких комнат — анфиладой в первом этаже: темно-желтая, без окон, комната с округлыми углами (в ней юная Марина планировала столовую) располагалась напротив уборной под черной лестницей (почему-то именно с черного хода Анастасия Цветаева впервые вошла на первый этаж дома сестры).

Из столовой дверь справа (справа от той, что выходила на лестницу) вела в залу (с тремя окнами) и гостиную (с двумя полукруглыми кафельными печами, как в Трехпрудном), из залы был выход в переднюю. Дверь слева вела из будущей столовой в маленькую комнату (сразу отданную под кабинет хозяину дома, узкое окошко в ней смотрело в закоулок двора), из кабинета был выход также и в гостиную, анфилада завершалась. Пять окон фасада насчитала Анастасия Ивановна.

Крутая лестница с поворотами вела в мезонин из трех комнат (вместо «трехпрудных» детских антресолей). Там, по левую руку от лестничной площадки, рядом с предполагаемой детской (с теплой печью), Цветаева наметила себе узкую и длинную двусветную комнату, в которой окна располагались в стенах под 90⁰ друг к другу, но, причудливым образом, не в одном и том же углу помещения, а в разных. Напротив предполагаемой комнаты Марины Ивановны, справа, была еще одна, почти такая же большая, как детская, назначение которой осталось неопределенным.

А вот как о том же доме писал сестре Вере С. Эфрон — по следам первого впечатления, 8 июля 1912 года:

Через несколько дней мы покупаем старинный особняк в девять комнат, в прекрасном тихом переулке. Напоминает он бабушкин, хотя, конечно, меньше последнего (особняк, а не переулок меньше). Дом состоит из подвала (кухня, людская и т. п.), первого этажа (7 комнат) и мезонина — в три комнаты. Расположение комнат старо-барское: из передней вход в залу, из залы — в гостиную, из гостиной — в кабинет и т. п. Рядом со столовой — маленькая буфетная. Недостает только зимнего сада с фонтаном <…> У нас будет телефон (цит. по: [М.

1. Место это, угол нынешних Первого Казачьего и Щетининского переулков, на самом деле находится ближе к Б. Ордынке, чем к Б. Полянке.[↩]