Правомочность стиля

С. М. Хитарова, Стилевые поиски и взаимодействие литератур. Опыт советской многонациональной литературы, «Наука», М. 1976, 188 стр.

В современной науке углубленно исследуется природа стиля в единстве его содержательных и формообразующих начал, проблемы стилевых общностей и индивидуального стиля писателя, соотношения метода и стиля и т. д. Книги М. Храпченко, Л. Тимофеева, Л. Новиченко, А. Чичерина, А. Григоряна, А. Соколова и других отличаются широкой разработкой проблем, прочной методологической основой. Сама природа стиля – явления многообразного и развивающегося – постоянно диктует новые ракурсы, и потому естествен интерес, который вызывает каждая новая работа.

В книге С. Хитаровой «Стилевые поиски и взаимодействие литератур» по преимуществу рассматривается стилевое движение, те явления советской многонациональной литературы, которые несут в себе, по словам автора, «нечто новое». Предмет, как видим, достаточно неосвещенный и, прямо скажем, беспокойный: новое трудно распознается и тем более поддается научным дефинициям. Нужен и основательный разбег, чтобы показать движение: не каждый день приносит в стиль перемены, тут не ограничишься подчас и годами. Потому вполне правильно поступила С. Хитарова, выделив в качестве главной проблему традиций и новаторства. Можно спорить, правда, о «дозах» прошлого в ее книге, – они иногда завышены, – но против самого принципа не возразишь. Названная проблема связала далекие временные отрезки – от начала пути А. Исаакяна, то есть с 90-х годов прошлого века, до наших дней. Она структурно объединила главы, придав анализу как типологически общего, так и национально своеобразного в стилях необходимую динамику. Что же касается понимания С. Хитаровой стилевого движения применительно к многообразному – национально и художественно – материалу, то оно, мне кажется, хорошо проясняется с помощью слов Ю. Бондарева о том, что «любой стиль правомочен тогда, когда способен передать самое суть, нерв мысли»¹. Жизнь стилей, которая выражает динамику художественного сознания, обусловленную движением духовных сфер и всей общественной жизни, – в таких сложных и закономерных опосредованиях прочерчивается в книге С. Хитаровой стилевое движение, и тем самым стиль испытывается на правомочность – жизненную и эстетическую.

Открывается книга главой, скучновато названной «О некоторых вопросах изучения стилей и «Литературная газета», 19 февраля 1975 года стилевых течений». Если в ней усматривалась теоретическая преамбула, то надо было, видно, строже подойти к отбору необходимой проблематики, – не все проблемы здесь целенаправленно ориентированы на главный предмет. По сравнению с другими частями книги, в известной мере могущей служить примером того, как просто можно писать о сложном, эта глава «заакадемизирована», хотя, в общем, цели достигает. С. Хитарова знакомит читателя с положением дел в интересующей ее области – и убеждаешься, что относительно советской многонациональной литературы попытка автора книги разобраться в стилевом движении является одной из первых¹.

В разговоре о стилях еще часто недооценивается критерий исторической обусловленности стилевых факторов и сложная диалектика национальных и инонациональных начал. Когда-то научно строгие уроки в этом смысле преподал Иван Франко, который рассматривал стилевые явления в античной, немецкой, французской, английской, польской, чешской, украинской, русской и других литературах мира, сообразуясь всегда с этими факторами – то есть видя конкретно-исторические условия бытования стиля и исторически многоступенчатую диалектику национальных и инонациональных качеств.

Думается, С. Хитарова следует верному методологическому принципу. Обращаясь к опыту самых разных художников советской литературы – Р. Гамзатова, А. Мальсагова, А. Абу-Бакара, Х. Ашинова, В. Санги, Ш. Бейшеналиева, В. Астафьева, Ф. Абрамова и других, – она исходит из того, что национальная стилевая традиция сложно взаимодействует в современных условиях с всесоюзным художественным опытом, во многом обуславливая стилевую динамику, выражающую движение социалистического реализма к «более многообразному изображению народной национальной жизни и образа человека в национальной конкретности его общественного и естественного бытия» (стр. 56). Этот принцип, за малыми исключениями, последовательно проявляется во всех главах работы.

Наиболее детально прослежено стилевое движение на материале армянской, грузинской и русской литератур, при соответствующем выделении проблемных аспектов. Так, в главе «Преемственность стилей» путем сравнительного анализа творчества А. Бакунца и современной армянской прозы рассматриваются характер, тенденции и индивидуальные черты обновления национальной традиции в современных условиях. Исследовательница отмечает созвучность нынешней армянской прозы бакунцевскому реализму с его лиричностью, философской насыщенностью мысли, с его интересом к нравственной стороне народного бытия и объемностью рисунка жизни. Освещая проблему:. Бакунц и Матевосян (а она – одна из наиболее крупно очерченных в книге), С. Хитарова выделяет два аспекта: что делает Матевосяна продолжателем А. Бакунца и как он развивает стилевые открытия своего предшественника.

В сферу исканий Г. Матевосяна широко входит проблема народного характера, преломленная через судьбы армянских колхозников, жителей глубинной Армении. Устойчивые начала крестьянской жизни, выверенные историей, предстают в его повестях и рассказах в своей сопричастности к жизни всей нашей страны и всего мира. Перед нами не бакунцевская деревня первых лет революции. Матевосян – писатель, для которого важнее всего современность. И все же он ведет, как показывает С. Хитарова, художественную разведку глубинных недр современной народной жизни, и, используя традиции, скажем, бакунцевского «Киореса», создает эпические структуры, в которых основу сюжета составляют будничные события деревенской жизни («Мы и наши горы», «Оранжевый табун») и в которых как бы заново выверяются жизнью и соотносятся с критерием сегодняшнего дня неписаные законы народной этики, идущие из глубины веков. Продолжая бакунцевское исследование нравственных ценностей в народном мире, Матевосян преемственно развивает и некоторые стилевые открытия Бакунца, которые обнаруживаются по линии жанровых форм (социально-психологическое и философско-лирическое повествование о деревенской повседневности), приемов раскрытия лирического «я» в тесном единстве с народной судьбой, в эпическом звучании личностной интонации. «О бакунцевской традиции в стиле Матевосяна напоминает и свободная, гибкая композиция его произведений, как бы разомкнутых в жизнь, и их интонационное многоголосье, и непринужденный переход от одной эмоциональной краски к другой» (стр. 82 – 83).

Последнее заключение тоже верно. Но уже не во всем. Разомкнутость в жизнь, интонационное многоголосие и – об этом С. Хитарова скажет дальше – «динамичные начала национального художественного мышления» (стр. 87) нельзя числить лишь за национальной традицией. Даже скорее наоборот. В творчестве многих современных писателей эти черты вызваны прежде всего влиянием современных тенденций духовного и литературного развития, той атмосферой активизирующихся взаимодействий, в которой развиваются сейчас наши литературы.

На примере армянской советской поэзии С. Хитарова рассматривает вопрос о роли классической стилевой традиции («Современные литературные стили и классическое наследие»).

Среди крупных поэтов, оказавших влияние на молодое поколение творцов советской литературы, – Туманян, Исаакян, Терян, Акопян, – рельефно обрисовано творчество Аветика Исаакяна, который выступил в армянской литературе 30-х годов живым олицетворением связи времен. Он совершил художественные открытия, отразившие новые качества общественной психологии революционной эпохи. «Тема разлада с окружающей средой и романтического бунта против устоев буржуазного общества соединена в его творчестве с широтой сердца, вбирающего в себя всю боль «страданий людских» и глубину всей «скорби земной» (стр. 95). На ощущении единства мира и себя, личного и общего, на поэтическом осознании связи времен и людей и зиждется то новое миропонимание, которое приносит Исаакян в армянскую поэзию и которое обусловливает черты его индивидуального стиля. Стилеобразующим центром поэзии Исаакяна является гармония интеллектуального и эмоционального начал. Для нее характерны философское раздумье, естественность, искренность, непосредственность и повышенная острота лирических переживаний, «выстраданность чувств». Существенная роль традиций Исаакяна раскрывается С. Хитаровой в стилевых исканиях О. Шираза, в его поисках лаконичных форм приобщения чувств к мысли, а также нерасторжимости «человеческого» и «природного». В духе исаакяновской традиции, по ее мнению, развивается и творчество другого крупного армянского поэта-лирика – Амо Сагияна, который, сравнительно с Исаакяном, выдвигает на первый план новые лирические темы, выражающие не противостояние гармонии природного мира несовершенству мира человеческого, а внутреннее родство со всем сущим на земле. Прослеживая движение стилей, С. Хитарова приходит к утверждению большой жизненности классической традиции и тех богатых возможностей, которые она дает для выражения современных мыслей, чувств и их образного воплощения. К сожалению, не показаны при этом случаи, особые, так сказать, своей типичностью, когда национальная стилевая традиция не лежит на одной художественной «плоскости», а выступает в непростых образных опосредованиях, осложненных к тому же еще разного рода инонациональными влияниями.

Чтобы пояснить свою мысль, сошлюсь на практику такого поэта, как Э. Межелайтис, которая представляется мне в этом смысле весьма показательной. В его художественной концепции немаловажную роль сыграли, как известно, уитменовское «вживание» и «вдумывание» в окружающий мир, верхарновский человек, возникший «в зеркале вселенной после тысяч лет мглы, битв и напряжений», горьковский человек, в драматически гордом утверждении преодолевающий «толпу ошибок». В числе своих учителей литовский поэт называет также Данте, Гёте и Маяковского, а своей настольной книгой считает «Времена года» К. Донелайтиса². Последнее на первый взгляд кажется неожиданным. И хотя у Донелайтиса есть гипербола, которую он применяет в параллелях крестьянской жизни и природы, а также аллегоризм и некоторые другие черты, по которым можно сближать его – в интересующем нас стилевом ракурсе – с Межелайтисом, все же это – «не совсем то».

Но ведь построил же Оскар Нимейер город Бразилиа, где «дом – цветок лотоса, дом – раковина, дом – улей, дом – звезда». В посвященном этому городу стихотворении (в книге «Авиаэтюды») Э. Межелайтис замечает, что только видеть – недостаточно для понимания образной логики. Надо выпить аромат цветка, надо услышать в лабиринтах раковины приглушенный шум прибоя, надо проникнуть в пчелиные соты и, отведав сладкого меда, опьяниться нектаром, осторожно слушая шум пчелиного моря, чтобы открылось сущностное начало явления. Это – своеобразный ключ. С ним по-иному воспринимаешь и близость советского поэта к К. Донелайтису, этому «бурасу из бурасов» (то есть крепостному), по словам Саломеи Нерис. И если по-прежнему нельзя сказать, что решающую роль в форме межелайтисовских произведений сыграли гекзаметры классика, то нельзя пройти и мимо того, что в поисках самой современной угловатости образной логики и неожиданных ассоциативных переходов у литовского художника чувствуется также «необузданное, свободное, естественное течение… эпическая монументальность» Донелайтиса, о которых говорит Межелайтис³, та образная логика, которую он ввел в национальное художественное мышление. Далеко не нейтральна при этом и связь героев великого классика с природой, его культ Солнца, стремление создать гимн Человеку.

Кстати, когда С. Хитарова переходит к проблеме развития классических традиций «всеотклика», «всепонимания», «всечеловечности» в стилевом движении советской литературы, это глубинное проявление преемственности национальной в сплаве с инонациональными воздействиями ощущается ею тонко и масштабно. В главе «Интернациональные связи и эволюция стилей» практика (в этом смысле) таких крупных советских мастеров, как Н. Тихонов, Т. Табидзе и В. Луговской, представлена закономерным явлением всей советской многонациональной поэзии, которая, обогатившись пониманием широты общественных связей с миром, с историей и показав интернационалистское сознание как неотъемлемое качество новой духовной культуры советского человека, тем самым новаторски обогатила эстетику социалистического реализма, переплавившую классические традиции «всеотклика», «всепонимания», «всечеловечности». Поэтому «Стихи о Кахетии» – свидетельство не только обогащения стиля самого Н. Тихонова, но и движения всей русской советской поэзии и ее способности образно проникать в инонациональные духовные миры. Поэтому потребность определить философскую основу явления и углубленная аналитичность поэзии Т. Табидзе – не только органическое восприятие традиций Руставели и Бараташвили, но вместе с тем и движение к такой гармонической стилевой структуре, которая прекрасно передает восприятие советскими поэтами «музыки революции», звавшей народы к интернациональному братству. Потому, наконец, философичность мысли В. Луговского, во многом появившаяся у него от соприкосновения с опытом восточной поэзии, рождалась не на путях стилизации и внешнего следования инонациональной образности, а с присущим советским художникам осознанным историзмом и развитым чувством интернационализма. «В опыте этих советских поэтов мы вправе видеть один из примеров того, как животворящая сила идей интернационализма способствует развитию самобытных основ творчества, эстетическим открытиям, рождению собственного неповторимого стиля» (стр. 153). Заканчивая книгу обращением к современной молодой прозе и тем самым прочерчивая как бы перспективу стилевого движения («Стилевые течения и взаимодействие литератур»), С. Хитарова утверждает непрерывное обновление специфических форм художественного познания советской многонациональной литературы, исходит из концепции стиля как органического целого, которое в своих индивидуальных проявлениях формируется на путях духовного единения советских народов.

Живая по мысли, заставляющая острее вглядеться в многообразный поток стилевых явлений и в их не менее многообразные научные интерпретации, выверенная в своих главных методологических принципах и бережная в трактовке индивидуальных стилевых качеств, книга С. Хитаровой является серьезным вкладом в разработку проблем стиля.

1. Из предшествующих работ, наиболее близких С. Хитаровой по принципам анализа, я назвала бы коллективный труд «Смена литературных стилей» («Наука», М. 1974), где внутренняя преемственность стилей, их взаимодействие, без которых трудно представить поступательное развитие литературы, прослеживается на материале русской литературы XIX-XX веков, а решение стилевых проблем достигается на путях скрупулезного конкретно-исторического анализа, исследования индивидуальных явлений литературы.[↩]
2. См. «Вопросы литературы», 1964, N 1, стр. 88.[↩]
3. »Вопросы литературы», 1964, N 1, стр. 88. [↩]