№1, 1979/Обзоры и рецензии

Познать человека

В. В. Фащенко. Відкриття нового і діалектика почуттів, «Дніпро», Київ, 1977, 252 стр.

Новая книга В. Фащенко «Открытие нового и диалектика чувств» – «на стыке» теоретического исследования и эссе, критики и публицистики. Но это не мешает ей быть внутренне собранной. И, как всегда у этого автора, проникнутой глубокой заинтересованностью в насущных литературных делах.

Книга – о художественном познании «формулы характера» современного литературного героя. Применительно к герою у нас еще нередко говорят обо всем, начиная с экологических проблем и кончая опасностью термоядерного взрыва. В. Фащенко устоял перед таким соблазном. Его интересует движение характера в его определяющих, доминантных качествах, самый процесс художественного характеротворчества, как он говорит, притом – на разных стилевых уровнях, что также немаловажно, поскольку речь идет о советской многонациональной прозе и о писателях разных художнических пристрастий.

Сразу же после несколько замудренного и суховатого введения («Характеры и ситуации») вырисовывается главный проблемный пласт: характер героя в современной военной прозе («Война, человек, мир»).

Опираясь на опыт русских, украинских, белорусских, эстонских и литовских прозаиков 60 – 70-х годов, В. Фащенко акцентирует мысль о том, что новейшая литература сосредоточивается на изображении всенародного характера войны, на раскрытии духовных, нравственных истоков нашей победы. (Кстати, не в этом ли одно из высших проявлений народности современной военной литературы? Вывод этот не сформулирован В. Фащенко, но логически вытекает из его анализа.)

Николай Плужников (Б. Васильев, «В списках не значится»), герои В. Петкявичюса («О хлебе, любви и винтовке») и В. Богомолова («В августе сорок четвертого…»), Иван Капелюх (В. Смирнов, «Тревожный месяц вересень») и многие другие действуют в кризисных ситуациях, требующих особого напряжения мысли и чувства. О многообразных связях характеров и обстоятельств не случайно так много говорилось за «круглым столом», посвященным документальной литературе, в Минске1.

В. Фащенко интересует прежде всего соотношение: человек и военные обстоятельства. Познание их ради целенаправленного действия: «Современная литература всесторонне освещает тот факт, что победу над фашистами одержали творцы, а действие без познания и самопознания невозможно» (стр. 41). Человек в тяжких условиях войны своим выбором, поступком, подвигом влиял на общий ход событий, которые в результате целеустремленных действий личностей, коллективов, армий, народа становились звеньями исторического развития. Морально-этическая и историческая оценка поступка и события наряду с глубоким проникновением в их социально-психологическую сущность, определение общественной и моральной ценности каждого отдельного случая в цепи общих событий – вот что, по мнению В. Фащенко, отличает именно нынешнее характеротворчество. Добавлю лишь следующее: это новое определяется взглядом художников на подвиг советских людей с позиций современного международного развития, укрупнением самих параметров художественной концепции человека и ее идеологической выверенностью. Об этом свидетельствует литература художественная и документальная (они рассматриваются В. Фащенко как две линии единого творческого процесса). О том же говорят произведения, изображающие человека в ситуациях кратковременных и напряженных, а также те, что значительно расширяют ситуативно-временные возможности современного романа, обращаясь к воспроизведению судеб героев на протяжении двадцати и тридцати лет (О. Гончар, П. Куусберг, Ю. Бондарев).

Характерологию современной прозы В. Фащенко строит, сообразуясь с особенностями художественного видения писателей. Анализ характеров и обстоятельств в объективном военном эпосе) (Ю. Бондарев, П. Куусберг, В. Богомолов) осуществляется, как показывает он, в границах реальной жизненной конкретности, и иллюзия достоверности, «независимости» персонажа от автора возникает вследствие адекватного отражения всей сложности психофизиологических реакций человека, По-иному выглядит характеротворчество у писателей романтического склада, тяготеющих, как правило, к условно-преувеличенным измерениям. Торжественные, тревожные образы создают напряженную атмосферу. Изображаемое укрупняется, сложно сплетаясь с реальными представлениями и деталями, часто воссоздаются картины военных лет, увиденные внутренним зрением писателя. (Этот момент раскрыт В. Фащенко на примере романов Р. Федорива «Марика», Ю. Мушкетика «Жестокое милосердие», П. Гуриненко «Жизнь одна» и др.) Критик верно ориентирует читателя, отправляя его к истокам гиперболически-метафорического изображения величия героя, его страстей и душевного состояния: к народной песне, сказке, романтической классике многих наших литератур. Он вообще бережно учитывает традицию, вдумчиво взвешивает «за» и «против» романтического характеротворчества, хотя, увлекшись подчас борьбой с лжеромантическими тенденциями, проявляет излишнюю категоричность в выводах. Он, например, пишет о том, что у писателей, «склонных к романтическому мироощущению, персонажи скорее олицетворяют определенную особенность характера, нежели проявляют изменчивость и многогранность индивидуальности» (стр. 75). Это действительно одна из особенностей романтического стиля, но ее нельзя абсолютизировать.

Вспомним удивительный дар А. Довженко сочетать романтическую доминанту характера с его индивидуальными проявлениями, разнообразие человеческих судеб в его творениях, вспомним искусство Ю. Яновского синтезировать социально-историческую масштабность характера и его романтическую, по – индивидуальному проявляющуюся устремленность («Всадники»). И вообще искусство романтического характеротворчества, равно как и реалистического, у каждого писателя свое. Сравним О. Гончара с его романтическим пристрастием к исследованию глубинных истоков духовной окрыленности человека («Тронка», «Берег любви») с В. Земляком, тоже ориентированным на романтическую поэтизацию нравственных ценностей, но высвечивающим их фольклорно-аллегорическими средствами («Лебединая стая», «Зеленые Млыны»).

Но эти мои замечания, как говорится, по ходу рассуждений. В целом же позиция критика, борющегося за художественную объективность и жизненную масштабность стилевой формы, методологически четка и перспективна. Книга вписывается в круг новейших критических работ, направленных против субъективистского истолкования стилевого многообразия советской литературы и теоретической малограмотности, ориентирующих на ту «жизненность по существу», о которой писал еще в свое время А. Фадеев, считая, что художник по-своему выражает правду жизни, но он обязан всякий раз выверять это право той же правдой, внутренним соответствием изображаемого реальным закономерностям2.

Из числа таких работ можно указать на последние книги Л. Новиченко «Жизнь как деяние» и «Украинский советский роман». Ратуя за стилевое богатство литературы социалистического реализма, эти работы неразрывно связывают его перспективы с проблемой свободного самовыражения человеческой индивидуальности, всестороннее развитие которой есть цель социализма, – здесь особенно сближаются позиции обоих критиков, – а также с вопросом о неуклонном расширении литературой поля своей художественной обсервации, с ее чуткостью к новым явлениям жизни, со все большим ее проникновением в разнообразнейшие сферы и взаимосвязи живой действительности. И, поддерживая романтику жизненно масштабных, концентрирующих реальную суть явления форм, Л. Новиченко столь же ревностно отвергает «романтику» риторическую, сентиментальную, которая переодевает жизнь в заранее заготовленные литературные «одежки», а также сладковатую лирическую беспредметность и «выплескивание эмоций».

Значительное место в книге В. Фащенко отведено воздействию НТР на характеры современных литературных героев («Социальный прогресс и конфликты эпохи НТР»).

Научно-технический прогресс выражает закономерности исторического развития и, в условиях социалистического общества, обусловливает всесторонний расцвет личности.

Постулаты современного буржуазного технического детерминизма, согласно которому НТР разрушает духовные ценности, равно как и утверждение современных ревизионистов, считающих, что всякая «машинерия» ведет к радикальному обезличению рабочего, не имеют под собой почвы. В книге В. Фащенко очень прочны эти философские и жизненные основы противостояния советской литературы различным антиисторическим концепциям, от спиритуалистической до биологической, а также попыткам буржуазных идеологов растворить человеческую индивидуальность в социальных и экономических отношениях, подвергнуть конвергенции марксизм с той или иной разновидностью философской антропологии. Обосновывая свои выводы, критик исходит из глубинных, диалектически опосредованных связей производственных отношений и сознания человека в век НТР, совершенно закономерно акцентирует внимание на проблеме духовного мира художника в его связях со временем или еще точнее: проблему социально-философского и этического кругозора нашей литературы. Без такого – широкого – подхода не высветить крупным планом интересующую его диалектику чувств.

Что же конкретно попадает в объектив В. Фащенко? Это прежде всего новое в характеротворчестве в произведениях, связанных с производственными сферами, с теми моральными и этическими требованиями, которые выдвигают новые качества труда, интегрирующего знания и умение человека в условиях НТР. В поле зрения критика – романы О. Гончара «Берег любви», П. Загребельного «Разгон», И. Падерина «На Крутояре», М. Логвиненко «Росава», В. Астафьева «Царь-рыба», произведения Е. Ставского, Ю. Мушкетика, М. Чабанивского, А. Левады, Л. Письменной, И. Григурко и др. Их анализ разворачивается в любопытных контрассоциациях. Так, например, В. Фащенко показывает, что в романе Р. Стоуна «В зеркалах», «Утопии 14» Курта Воннегута, произведениях Витторио Дж. Росси и других современных писателей Запада находят отголоски теории о неизбежной деградации человека в условиях НТР, концепции «новых левых» и технократов, согласно которым руководить обществом в эпоху научно-технического прогресса – независимо от того, социалистическое оно или капиталистическое – должна «внеклассовая» интеллигенция, ибо рабочий якобы утратил свои революционные возможности.

Новые нюансы характеротворчества современной советской литературы В. Фащенко видит в постижении ею историчности жизненного предназначения советского человека, его умения мыслить по-государственному, а также в ее способности раскрыть такие черты, скажем, в характерах рабочих, которые обусловливаются интеллигентностью (понятой в самом высоком смысле этого слова), – в условиях автоматизации и механизации рабочие мечтают не о бездумном нажимании кнопок и важелей, а о гармонической согласованности и настоящем творческом доверии, сознательности в постижении трудового процесса. Интересны рассуждения автора – отчасти полемические – о трактовке образов ученых в произведениях последних лет (Ю. Щербак «Барьер несовместимости», Д. Гранин «Эта странная жизнь», Е. Габрилович «Монолог», Ю. Мушкетик «Белая тень», П. Загребельный «Разгон»). Критики обычно несмело говорят о народности образов ученых. Но ведь не профессия и не социальное положение определяют меру народности, подчеркивает В. Фащенко, – «народность любого жизненного характера определяется талантливостью правдивого изображения реальных личностей, которые обусловливают социальный и научный прогресс» (стр. 165).

И вот что еще важно – художественная взыскательность исследователя. Он показывает, что нередко в книгах, даже значительных и замеченных критикой, происходит по существу лишь снятие «первого слоя проблем», без проникновения в сложные процессы духовной жизни. Критик верно предостерегает об опасностях иллюзии интеллектуальности, от доморощенного техницизма, который тоже нет-нет да и проглянет на страницах некоторых наших произведений, от «заворожившей» многих художников проповеди доброты, понятой как благодушие, от невыразительности и неаккуратности, как он пишет, языка, изобразительных средств.

Конечно, не все вопросы поставлены глубоко, некоторые лишь упомянуты. Очень важную проблему затрагивает В. Фащенко, когда говорит о том, что наша литература иногда при самых новаторских своих попытках еще не до конца познала истоки и историю формирования тех типов, с которыми мы связываем, например, психологию приспособленчества, духовного иждивенчества и потребительства. Хотелось бы продолжения разговора. Всмотримся в то, как многолика шеренга этих неодномерных фигур. Это люди типа стяжателя Вациса и умеющего ладить с начальством Тракимаса из романа В. Бубниса «Три дня в августе» – произведения, которое очень объемно, на мой взгляд, выдвинуло проблему: материальный достаток или духовная полноценность человека. Это «излучающие душевную энергию отравляющего свойства» люди типа Кулаткина из романа Г. Коновалова «Предел», у которых высший жизненный принцип: меня не сколупнешь. К тому же ряду примыкает сержант Меженин из бондаревского «Берега». Не менее, если не более, опасны и те, – литература хорошо улавливает этот момент, – которые подобно Кучмиенко (П. Загребельный, «Разгон») или Самсонову (Ю. Бондарев, «Берег») строят жизнь (читай: карьеру) на «доверительных», «дружеских» отношениях. Касаясь в романе «Друзья» таких вопросов, как ответственность должностная и дружеская, Г. Бакланов достаточно крупно дал анализ этого «дружеского» предательства, а Чингиз Гусейнов («Магомед, Мамед, Мамыш…») раскрыл немалую социальную опасность «системы» родственно-дружеских связей.

Где-то на периферии у В. Фащенко остался вопрос о жанровой трансформации новейшей прозы. А жаль. К интересующей его проблеме вопрос этот имеет касательство по линии хотя бы того сложного единства конфликтно-острого сюжета с обильным и «распыленным» жизненным материалом, который многое определяет в особенностях нынешнего характеротворчества и о котором сейчас немало вообще говорится3.

Характеристика книги В. Фащенко была бы, пожалуй, неполной, если бы я не сказала еще об одной ее весьма примечательной черте: пристальном внимании критика к поэтике. Теме этой посвящаются многие страницы, а также специальный раздел «Из поэтики характеротворчества», которые читаются с неослабевающим интересом, – ведь мы совсем не избалованы любовью к тонким нюансам образного слова. Критик немало говорит о стремлении многих писателей передать невидимые процессы «видимыми» словами, он обращает наше внимание на новые оттенки в психологическом анализе, в культуре портрета и пейзажа. Всем пафосом его книга направлена против поползновений трактовать современную литературу как своеобразный «компенсатор» рационалистической односторонности в век НТР. «Литература – не локальный возбудитель эмоций у замученного абстракциями человека, а могущественный инструмент познания и влияния на всестороннее развитие личности, которая непременно должна совершенствоваться, чтобы постоянно опережать созданную ею техносферу» (стр. 201).

Острая по мысли, познающая специфику современного характеротворчества, новая книга В. Фащенко помогает нам глубже понять сложный литературный процесс наших дней.

  1. См. «Вопросы литературы», 1978, N 5.[]
  2. См.: А. Фадеев, За тридцать лет, «Советский писатель», М. 1957, стр. 661.[]
  3. См., например, диалог А. Бучиса и М. Слуцкиса: «Вопросы литературы», 1978. N 5.[]

Цитировать

Надъярных, Н. Познать человека / Н. Надъярных // Вопросы литературы. - 1979 - №1. - C. 268-274
Копировать