Творчество М. Шолохова в мировом контексте
«Werk und Wirkung M. Scholochows im weltliterarischen Prozeb». Materialien eines Internationalen Symposiums, Leipzig, Karl-Marx-Universitat, 1977, 300 S.
Книга «Произведения М. Шолохова и их роль в мировом литературном процессе» утверждает одно из наиболее плодотворных направлений современного литературоведения – изучение творчества крупного писателя, художественной проблемы или даже одного произведения в контексте мирового искусства слова. Примечательно и то, что авторы этой книги – исследователи из разных социалистических стран1: такое научное содружество продиктовано жизнью, оно уже принесло серьезные результаты. Это становится традицией, признаком современного уровня науки о литературе.
Конечно, стремясь выяснить истоки творчества большого писателя и его влияние на современную мировую литературу, не так-то просто выработать основные критерии его включения в мировой литературный процесс, найти точное соотношение социального содержания произведений и их художественной формы, стиля. Недаром в последнее время появились статьи, специально посвященные этому вопросу. Так, например, И. Бернштейн в работе, озаглавленной «О некоторых критериях сопоставления советского и зарубежного романа», в качестве главного критерия предлагает проблему «человек и общество». Думается, это правильно, но остается без ответа другой существенный вопрос: тип творчества, стиль, наконец, писательская индивидуальность. Минуя эту проблему, трудно да, пожалуй, и невозможно выявить художественную основу творчества писателя и его влияние на развитие литературы.
Авторы книги «Werk und Wirkung…» стремятся решить эту сложную, двуединую задачу. Книга представляет большой интерес уже потому, что исследование творчества Шолохова ведется в самых разнообразных контекстах мировой литературы. Закономерно внимание авторов к существенным особенностям шолоховского творчества, которыми писатель обогатил мировое искусство: в книге выделены крупные разделы, такие, как «Социалистическая концепция о человеке и реальный гуманизм», «Шолохов на международной арене и в процессе развития мировой литературы», «Вклад Шолохова в развитие эпических жанров», «Произведения Шолохова и вопросы социалистического реализма».
Ценность книги состоит не только в точном выборе проблем и конкретных тем исследования, но и в ее цельности – два центральных «сквозных» вопроса: место Шолохова в мировом литературном процессе и роль советского писателя в кругу явлений социалистического реализма в литературе различных стран, – решаются во всех разделах «Werk und Wirkung…».
Открывает книгу работа В. Бейца, посвященная вечной теме мировой литературы и в том числе творчества Шолохова: человек и история, сложная взаимозависимость объективного и субъективного в движении времени. Замысел исследования – проследить эту взаимозависимость, ее понимание Шолоховым в движении, от ранних его рассказов до зрелой поры творчества (эта особенность – изучать те или иные черты произведений писателя в динамике – присуща книге в целом). В традиционной для шолоховедения области В. Бейц акцентирует в большей мере, чем это делалось прежде, роль субъективных начал истории, значение «субъективных обстоятельств», проявившихся в трагедии Григория Мелехова. Утверждая эту мысль, автор обращается к сравнительному анализу «Тихого Дона» и крупнейших эпопей мировой литературы XX века – романов Теодора Драйзера, Томаса Манна, Генриха Манна, М. Горького, Анны Зегерс.
Сложную, порой противоречивую взаимосвязанность личного и общего, субъекта я объекта в произведениях Шолохова и крупнейших европейских писателей исследует Р. Опиц в своей статье «О диалектических противоречиях в «Тихом Доне». Автор также подчеркивает многообразные противоречия личности и общества, видит их, в частности, в призрачных надеждах человека на независимость от социальных обстоятельств, в ложном понимании свободы личности. «Крайний коллективизм, – заключает Р. Опиц, – где индивидуальность сведена к нулю, – это обратная сторона… самовозвеличения… Историческая значительность индивидуума и индивидуализация коллективно протекающего исторического процесса являются у Шолохова двумя сторонами диалектического противоречия» (стр. 69).
В более широком масштабе проблема «человек и история» рассматривается в статье Л. Якименко «Мировое значение творчества Шолохова». В небольшой статье исследователь не только опирается на свои прежние фундаментальные труды, но обогащает их новыми наблюдениями и выводами. Несомненный интерес представляет и работа Х. Конрад «Противоречия и гармония – к развитию концепции гуманизма в творчестве Шолохова».
Повторяем, стремление ввести Шолохова в контекст мировой литературы, найти различные точки пересечения его романов и многих других классических и современных художественных произведений, – причем не только в общей форме, но конкретно, – одно из несомненных достоинств книга «Werk und Wirkung…». Однако иногда авторы, как мне кажется, допускают некоторую прямолинейность сопоставлений, отступают от научных критериев в подходе к проблеме литературных контекстов. Так, например, произвольным представляется утверждение родства «Тихого Дона» и «Песни о Нибелунгах» или мысль о том, что предшественниками народных шолоховских героев были персонажи новелл Боккаччо. Бывают случаи, когда авторы усматривают сходство героев и ситуаций, основываясь, в общем-то, на внешних признаках, минуя при этом содержание и стиль произведений. Правда же, наивным кажется создание таких параллелей, как Мелехов – Прохор Зыков или Нагульнов с дедом Щукарем – Дон Кихот с Санчо Пансой. Вряд ли все же Рыцарь Печального Образа просматривается в шолоховских героях.
Авторы ряда статей рассматривают особенности трагического в системе социалистического реализма и их проявление в произведениях Шолохова (Э. Йон, «О трагическом в рассказе Шолохова «Судьба человека»; М. Новиков, «М. А. Шолохов – классик литературы XX века» и другие статьи). Среди наблюдений этих авторов немало интересного. Например, о значении для эстетики трагического идеала человеческого достоинства, о том, что житейское начало в поэтике трагедии не колеблет ее главных принципов, о возможности преодоления трагического заблуждения героя, о том, что трагическая вина Григория Мелехова тем значительней, чем яснее, что он – личность незаурядная.
Размышляя о трагическом начале в творчестве Шолохова, исследователи обращаются к античной трагедии, усматривая в ней отдаленные истоки коллизий и судеб в произведениях советского писателя. В книге высказаны верные суждения о том, например, что еще опыт древних показал: трагедия не всегда выражается в гибели героя и не каждая физическая гибель является трагедией.
Однако и в решении этой проблемы порою заметна некоторая прямолинейность, игнорирование исторических условий, предопределивших создание не только художественных произведений, но и социальных и нравственных критериев в том или ином обществе. Из размышлений авторов о трагическом в древности и в наше время (в частности, у Шолохова) явствует, что речь идет о поступках героев, подлежащих суду совести. Но применимо ли такое суждение к художественным явлениям, разделенным веками? Сошлюсь на работу В. Ярхо «Была ли у древних греков совесть?» 2, где речь как раз об этом. Автор на большом материале доказывает, что само понятие о совести было еще недоступно героям античной трагедии. С этой точки зрения содержание трагедии Григория Мелехова бесконечно далеко от наследия, завещанного нам античными авторами. Ведь в тяжкой судьбе шолоховского героя – пусть он утрачивает представление об исторической правоте революции, идет ложными путями – отчетливо дает о себе знать присущая ему совестливость, желание жить по совести. Горькие размышления и поступки героя, последний его шаг – разоружился, вернулся домой, что бы его ни ожидало, – очень существенны для понимания трагической судьбы и характера Григория.
Таким образом, соизмеримость трагического в «Тихом Доне» и античной литературе, вероятно, гораздо сложнее, чем о том говорят исследователи.
Изучение писателя в контексте мировой литературы предполагает освещение близких ему традиций. Г. Дудек («М. Шолохов и литературные традиции») прав, когда начинает с определения своих позиций по отношению к самому понятию традиций. Он подчеркивает обогащение традиций в творчестве писателя, их преобразование в новое качество.
Г. Дудек утверждает, что Шолохов стоит в ряду великих талантов прошлого – от Пушкина до Горького, он справедливо заключает, что «к области традиций, из которых Шолохов черпает, принадлежат в итоге значительные эпики мировой литературы» (стр. 174). Но достаточно ли такого общего взгляда? Конечно, объем статей сильно ограничивает возможность конкретизации тех или иных положений, но полное ее отсутствие неизбежно влечет за собою декларативность.
Другое дело, когда автор подходит к романам Шолохова с более конкретными критериями. О толстовских традициях в творчестве советского писателя написано немало, но вполне закономерно, что в данной книге Г. Дудек вновь обращается к этой проблеме. И делает это весьма убедительно.
Интересна попытка Ф. Шульцки осмыслить проблему традиций западноевропейской классической литературы в творчестве Шолохова – внимание автора привлек европейский роман, прежде всего «Крестьяне» Бальзака.
Вполне естественно, что значительное место в книге заняла проблема социалистического реализма, признанным мастером которого является Михаил Шолохов. Причем отрадно, что, пожалуй, впервые под одним переплетом собраны статьи о влиянии Шолохова на развитие социалистического реализма в литературах стран Восточной Европы.
Характерна статья Г. Юнгера «Михаил Шолохов и особенности социалистического реализма в литературе развитого социалистического общества». Автор опирается на концепцию, выдвинутую им в «Истории русской советской литературы» 3, о своеобразии социалистического реализма на двух крупных этапах его развития. Говоря о втором этапе – от 50-х годов до наших дней, – он обращается к творчеству Шолохова этих лет и литературам социалистических стран, связанных общностью исторических путей, а поэтому чертами единства эстетических позиций, проявляющихся в этих литературах.
Растет роль субъекта, говорит автор статьи, максимально развернулись творческие возможности человека; более сложным и многообразным стало взаимодействие общества и личности. Писатели «аккумулируют» и обостренно выражают эти процессы. «Каждый был причастен к истории и стремится ее продумать в связях со своим собственным опытом», – пишет Г. Юнгер (стр. 107).
Закономерно выдвигая «Поднятую целину» (2-я часть) и «Судьбу человека» в качестве произведений, типичных для современной ступени развития социалистического реализма, автор делает обобщающий вывод: «Не надо быть особенно проницательным, чтобы утверждать, что рассказ «Судьба человека» являет собой не только линию развития советской литературы, но и общую тенденцию развития социалистических литератур мира» (стр. 108). Подобный вывод подтверждается анализом наиболее заметных произведений Анны Зегерс, Германа Канта, Франца Фюмана, с которыми исследователь сопоставляет творчество Шолохова последних десятилетий.
В книге закономерно возник вопрос о «шолоховской реалистической школе». Много сделала для характеристики этой проблемы Х. Конрад. Она считает первостепенно важным создание Шолоховым характеров резкой сложности, их естественно проявляющуюся живость и непревзойденное мастерство детализации. Пример этой сложности характера Х. Конрад видит и в том (казалось бы, парадокс!), что Шолохов «доверил» наиболее горько и проникновенно оплакать гибель Давыдова и Нагульнова именно деду Щукарю. Хорошо было бы притом добавить, что этот герой реалистичен не только в силу его сложности, которую мы постигаем не сразу, но и благодаря крепкой житейски – бытовой оснастке образа. Ведь известно, что Шолохов очень ценит искусство рисовать быт.
Одним из звеньев книги является попытка авторов сосредоточить внимание на опыте двух крупнейших современных советских писателей – Шолохова и Леонова. Эта попытка предпринята в статьях «Проблематика эпохи и образ человека в романах Л. Леонова «Соть» и Шолохова «Поднятая целина» Х. Шульц и «Шолохов и Леонов» Н. Грозновой (здесь главным полем исследования стали «Тихий Дон» и «Бор»).
В этих статьях есть верные суждения и зоркие наблюдения. Несомненный интерес представляет, скажем, стремление Х. Шульц дать сравнительный анализ образов Увадьева и Давыдова, проследить, как в этих, очень разных характерах выражалась концепция личности той поры. Но статья Х. Шульц значительно выиграла бы, если бы автор с большим вниманием отнесся к различию художественных миров Шолохова и Леонова. Ведь читая романы, мы ощущаем резкую несхожесть и своеобразие их образного строя. Естественность, живость, достоверность шолоховских героев и картин мира резко отличны от заостренной, порой гротесковой, образности произведений Леонова, и в частности «Соти». Конечно, скажем еще раз, очень трудно разом охватить, какие жизненные явления отражаются в литературе и как они отражаются, но стремиться к этому необходимо. Это важно и потому, что, стирая различия образного строя писателей, забывая о существовании разных типов творчества, мы невольно обедняем художественное многообразие социалистического реализма.
О связях творчества Шолохова с произведениями ряда писателей национальных республик СССР убедительно пишет Ю. Суровцев («Уроки эпоса Шолохова «Тихий Дон» и многонациональная советская литература»); интересна статья А. Лачинян «Шолохов и Айтматов». Автор аргументированно раскрывает многосторонность воздействия Шолохова на более молодого прозаика, утверждает справедливый тезис о комплексе взаимосвязанных и взаимообусловленных черт реалистической образной системы, которая определяет особенности творчества писателей.
Надо сказать, правда, что автор напрасно настаивает на сходстве поэтики, скажем, «Донских рассказов» и «Джамили», что вообще она недостаточно внимательна к стилевым особенностям творчества этих писателей. Но некоторые наблюдения весьма примечательны – скажем, об общности типа личности 20 – 30-х годов, проявившегося в характерах Нагульнова и Танабая Бакасова. В раздумье старика Танабая, которое воспринимается как суд совести героя над прожитой им жизнью, всплывают черты молодого Танабая – максималиста, безудержно горячего человека далеких огненных лет, который даже идущие во вред делу поступки совершал, как и Нагульнов, с искренней верой в их необходимость: он тоже думал, что «поспешает» к мировой революции…
Коллективный труд исследователей социалистических стран пополнил литературу о Шолохове. Конечно, удалось далеко не все: впереди большие и сложные задачи. Но очень существенно направление поисков. Именно на этом направлении пролегают пути совершенствования научной методологии в литературоведении, в изучении становления и развития социалистического реализма, основного метода не только советской литературы, но и литературы всего социалистического мира.