№12, 1965/На темы современности

Потребность в счастье

Однажды Томас Манн заметил, что роман стал «доминирующей формой искусства нашей эпохи, сосудом современной души». Решающие преимущества этого жанра он усмотрел в «отвечающем времени демократизме» романа, в присущей ему органической способности «служить выражением современной жизни», в его «социальных и психологических страстях». Томас Манн прибавил, однако, что немецкий роман XIX века представлен в мировой литературе чрезвычайно скупо. Только на рубеже XX столетия и в его первую треть произошло нечто вроде формального и духовного прорыва немецкого романа в сферы общеевропейских интересов. В качестве примера он привел новеллистику Франца Кафки. Можно предположить, что он думал при этом и о романах своего старшего брата Генриха Манна, и о собственных книгах.

Если спросить о причинах этого прорыва, то ответ следует искать, разумеется, не только в достижениях, относящихся к области формы, например, в том, насколько искусно символизирует Кафка бессилие индивидуума перед непроницаемым механизмом капиталистической бюрократии, или же в том, какими средствами удалось Генриху Манну нарисовать образ предшественника фашизма в «Верноподданном», а Томасу Манну – гнетущую европейскую атмосферу кануна первой мировой войны («Волшебная гора»). Если бы не возникали социальные проблемы, связанные с общим положением личности в обществе и взаимоотношениями между ними, то едва ли немецкому роману XX века удалось привлечь к себе интерес читателей за пределами страны. Особое положение Германии – в середине европейского континента – и особенный путь развития немецкого капитализма обусловили то важное обстоятельство, что Германия стала в известной мере фокусом пересечения всеобщих закономерностей. И тогда изображение специфически немецких обстоятельств выступило в качестве парадигмы общей социальной и психологической жизни Европы. Романы на немецком языке с особой остротой указывали на одиночество индивидуума, на агрессивные поползновения господствующих слоев общества, на нарастание самой грубой идеологии, на всемерное ожесточение борьбы между варварством и гуманностью, то есть на тенденции, которые после захвата власти фашистами развернулись полностью и оставили потом не только в Германии, но и далеко за ее пределами страшные следы. С тех пор интерес к немецкому роману уже неотделим от вопроса о национальной самокритике немцев и о дальнейшем пути Германии. Немецкие писатели, если они серьезно высказываются по этим проблемам, всегда могут рассчитывать на внимание со стороны зарубежных читательских кругов.

Томас Манн окончил свой роман «Доктор Фаустус» (1947) такими словами: «Скоро ли из мрака последней безнадежности забрезжит луч надежды и – вопреки вере! – свершится чудо? Одинокий человек молитвенно складывает руки: боже, смилуйся над бедной душой моего друга, моей отчизны!» Анна Зегерс завершила свой роман «Мертвые остаются молодыми» (1949) сценой, в которой молодая женщина накануне родов убеждается в том, что жить дальше необходимо. «…Они лежали, тихо дыша, лицом к лицу, последние ночные часы, и между ними – ребенок, который еще не увидел света земли». У Томаса Манна, как и у Анны Зегерс, идет речь о последних месяцах войны. Поражение Германии не вызывает сомнений, но будущее ее пока в тумане. Сможет ли эта страна, смогут ли эти люди освободиться от наследия прошлого? Удастся ли простым людям после стольких неудач и поражений выполнить завещание тех, кто погиб за другую Германию? Это разные вопросы, но различие в них не так уж велико, оба романа подводят в конце концов к одному и тому же выводу. Художественный расчет, произведенный Томасом Манном и Анной Зегерс с роковой эпохой в немецкой истории, привел к сходным результатам: нужно установить новые общественные отношения, именно такие, которые способны обеспечить индивидууму полный простор для его внутренних сил, а народу – достойное место среди европейских народов.

Если рассматривать новейшую немецкую романическую литературу с точки зрения того, как сложились судьбы немцев после окончания второй мировой войны, четко выступят два различных мира, хотя и связанных общим прошлым и некоторыми общими современными проблемами.

Западногерманские романисты обращаются к действительности, которая не смогла преодолеть прошлого и на которую надо раскрыть людям глаза в интересах будущего.

Возрождение милитаризма, империалистических планов, новое, в третий раз за последние пятьдесят лет, вооружение страны до зубов – все это дает писателям повод говорить об «извечном повторении и возвращении явлений». В их книгах – тревога о том, что на пути обычного человеческого стремления к счастью, к исполнению желаний непреодолимой стеной стоит общественный механизм, разрушающий человеческую личность, опасный также и для соседей Германии. Поэтому как бы ни отличались друг от друга точки зрения и жизненный опыт этих авторов, в одном наметилась, очевидно, перекличка между поколением Генриха Белля и на десятилетие более молодыми писателями, например, Мартином Вальзером и Гюнтером Грассом: в том, что социальная и политическая структура Западной Германии мешает осуществлению гуманистических идеалов. Кто не подчиняется установленным в этом мире «правилам игры», тот лишается возможности продвинуться вперед, а кто их усваивает, тому приходится расплачиваться потерей моральных ценностей. Процесс утраты иллюзий, переданный часто с тонкой художественной выразительностью, завладел романом. Мужчины созревают только «через измену увлечениям юности», как сказано у Мартина Вальзера. Идеалы, следуя которым стоило бы жить, разбиваются о жестокую реальность будней, наполненных конкуренцией и антигуманными поступками,

В романической литературе ГДР возникает антипод выдвинутым на Западе символам извечного повторения и возвращения явлений. В произведениях, различных по художественным достоинствам, отражены события, связанные с коренным преображением восточной части Германии. Взаимоотношения между личностью и обществом претерпевают здесь решающие изменения. «Луч надежды», о котором писал Томас Манн, не погас; дети, будущее которых заботило Анну Зегерс, живут в новом мире. Многие романы, появившиеся после 1945 года, указывают на эти изменения самим наименованием: «Между ночью и рассветом», «О тех, кто с нами», «Решение», «Новая глава». Художественное изображение нового мира не всегда, пожалуй, получалось свободным от пафоса преувеличения уже достигнутых успехов, от упрощенных сюжетов и схематизма в построении образов, от известного консерватизма в повествовательной манере, от некоторой бедности языка. Но все же с самого начала было ясно, что в новом материале, в новой тематике скрывается подлинный прогресс литературного развития. Были открыты новые конфликты и проблемы, созданы интересные характеры, обнажены сложные психологические явления. Все это вытеснило идеалистические представления о бесконфликтности в социалистическом обществе, а вместе с ними – и тенденцию к идеализации человека.

Романическая литература ГДР, используя именно эти традиции, пережила за последние годы новый подъем. Роман Эрвина Штриттматтера «Оле Бинкоп», повесть Кристы Вольф «Расколотое небо» и роман Эрика Нейча «След камней» представляют новую ступень нашей литературы о современности, в то время как роман Макса Вальтера Шульца «Мы не пыль на ветру» и недавно законченная трилогия Юрия Врезана о скитаниях молодого серба из рабочей семьи указывают на всестороннее проникновение писателей ГДР в наше недалекое прошлое. В этих книгах развитие общественной жизни показано наряду с резкой критикой моральных и мировоззренческих позиций, которые задерживают процесс дальнейшего совершенствования человека и строительство социализма. Критика перерастает в открытую полемику, авторы хотят не только описывать, они хотят преображать действительность. Везде чувствуется стремление к абсолютной честности по отношению к себе и своим читателям. Нигде не замалчивается, что нынешняя жизнь имеет и трагические моменты и что достигнутое до сих пор еще не дает повода для самоуспокоения.

Более десятилетия минуло с той поры, как Германская Демократическая Республика вступила на путь социалистического развития. Что раньше жило лишь в воображении, стало теперь реальностью. Родился новый мир, – каков он? Что можно сказать о положении личности в этом мире? Это вопросы, на которые искусство призвано дать всеобъемлющий ответ. Для Эрвина Штриттматтера, Кристы Вольф и Эрика Нейча цель творчества состояла прежде всего в том, чтобы проверить высокими критериями характер и прочность взаимоотношений между личностью и обществом, уточнить, насколько эти взаимоотношения нацелены в будущее. Писатели сопоставили реальную действительность с идеалами, мобилизующими человека на борьбу во имя утверждения справедливости, человечности, порядочности, политической дальнозоркости. И не для того они это сделали, чтобы дать аргументы в руки наших противников, которые считают, что «эксперимент на Востоке не удался», а чтобы с партийных позиций содействовать победе великих гуманистических принципов в нашей повседневной жизни. Эти писатели не скрывают ни пережитков старого уклада жизни, ни возникших противоречий.

Напрашивается вопрос: а не следует ли и здесь говорить об утрате иллюзий, утере идеалов, о том, что уменьшились человеческие возможности к счастью? Ведь у Штриттматтера молодая Мертке теряет своего Оле Бинкопа, а Криста Вольф показывает, как ее героиня Рита должна была отказаться от своего друга Манфреда Герфурта. В романе Эрика Нейча «След камней» рушится любовь Катрин к Вернеру Хоррату. Мужские характеры при всем различии в чем-то схожи: герои терпят поражение от, казалось бы, безучастного, а порой и враждебно настроенного к ним окружения. И тогда женщины, стоящие к ним ближе всего, надолго прощаются со счастьем. И Мертке, и Рита, и Катрин вышли из школы или оставили профессиональную учебу; исполненные горячего порыва к самостоятельной жизни, они пошли ей навстречу, нимало в ней не сомневаясь. И они пережили тяжелое разочарование. В конце книги Э. Штриттматтера стоят такие строки: «Молодая женщина поднимается на холм к птицеферме. Вид у нее горестный. До сих пор ее жизненный путь не был усыпан розами. Женщина открывает птичник, и стая уток высыпает оттуда». Но дальше Штриттматтер счел необходимым добавить: «Женщина провожает глазами эту тучу птиц – обрывок счастья, завещание. Робкая улыбка трогает ее губы. Слабый трепетный огонек». Существенные черты характера Оле Бинкопа, его дела продолжают жить. Они в Мертке, они в людях, которые, как и он, порвали со своим прошлым и поняли, что мотивы, побуждающие к труду, ценятся в общем балансе человеческой жизни столь же высоко, как и результаты труда. Бинкоп оставил после себя не только налаженное коллективное хозяйство, он оставил не только открытый им мергельный луг. Он оставил призыв к бескорыстию, требование отказаться от эгоистических (но отнюдь не от личных) интересов. Его смерть была вызвана цепью неудач и недоразумений, проявленным к нему недоверием. Она показала, что еще далеко не все сделано для построения гармоничного общества. Но и реакция людей на эту смерть в свою очередь самым отчетливым образом выявила, насколько глубоки корни нового в человеческих отношениях, в образе мыслей людей.

В начале романа – смерть коммуниста Антона Дюрра. Он погибает от руки врагов. В конце книги – смерть Оле Бинкопа, которую не смогли отвести от него друзья.

Цитировать

Клейн, А. Потребность в счастье / А. Клейн // Вопросы литературы. - 1965 - №12. - C. 30-42
Копировать