Постоянная изменяемость

Новое в стиховом творчестве возникает ежедневно и притом в самых разных обличьях – иногда громоносном, сверкающем, дерзком, иногда скромном, почти незаметном. В первые послевоенные годы Александр Твардовский удивил читателей «книги про бойца»»личной» лирикой, доверительно поделившись строгими раздумьями, сомнениями, намерениями. Иные увидели в этом и «склонность к индивидуализму», и «утрату эпического начала». А в действительности это была новая, необходимая полоса в творчестве поэта, она принесла прекрасные стихи, отмеченные той властной жаждой размышления, которая и ныне определяет направление нашей поэзии.

Еще один из многих возможных примеров: перемены, происшедшие в поэзии Леонида Мартынова. Он начал развернутыми, повествовательными поэмами. Продолжил – стихами, в которых причудливо соединились мотивы исторические и фантастические – мечты, прозрения, проекты. А теперь на протяжении более чем десятилетия стихи Л. Мартынова привлекают острым ощущением глубоких сдвигов, происходящих в науке, в искусстве, в быту, в представлениях о вселенной и о месте человека в ней…

Разумеется, резкие повороты, подобные тем, что определяют творческую судьбу Леонида Мартынова (или Николая Заболоцкого), – вовсе не обязательная черта всех значительных поэтических биографий. Владимир Луговской десятилетиями накапливал в своих стихах мотивы, конфликты, интонации, сопоставления, которые так блистательно использованы в его трех последних книгах для создания многогранного образа времени. Это был новый сплав, но нетрудно различить, какие элементы пошли в переплав…

В нынешних стихах Ярослава Смелякова отчетливо вырисовываются те пристрастия и интересы, которые выделили из среды сверстников молодого рабочего поэта, выступившего в начале 30-х годов с книгой о труде и любви. Но эти исходные черты не остались неподвижными, не застыли. Природа дарования поэта толкала его на освоение новых пространств, поэтических и жизненных. И вот появились отличные стихи, открывавшие поэтичность повседневного, появилась поэма «Строгая любовь».

Почему я позволяю себе говорить о стихах и поэмах, появившихся на протяжении ряда лет, в то время как мы собрались здесь для обсуждения сегодняшних успехов и потерь? Да потому, что именно эти, только что названные произведения обозначили начало нового, счастливого поворота в литературе и искусстве и продолжают жить наравне с самыми свежими, только что опубликованными строками. Мы нередко забываем о том, что читатель мерит свой интерес к стихам не датой, стоящей под ними.

Вот на наш стол легла книга «Сквозь время» – стихи Павла Когана, Михаила Кульчицкого, Николая Майорова, Николая Отрады и воспоминания о них. Разве не стала она, эта книга, явлением современной, сегодняшней поэзии? Когда Михаил Кульчицкий пишет: «Наши будни не возьмет пыльца», «Самое страшное в мире – это быть успокоенным», «Мой стих не зеркало – но телескоп», «Война ж совсем не фейерверк, а просто – трудная работа», – нельзя не подивиться тому, как близок он нам – комсомолец 1941 года. М. Кульчицкий и его товарищи дороги читателю 60-х годов, потому что в их стихе живет стремление к правде и готовность подтвердить ее своей строкой и своей жизнью. «Реальный комментарий» к возвышенным, пафосным образам придает особую убедительность стиховым строкам так же, как биографии Н. Тихонова и А.. Суркова, О. Берггольц и Б. Ручьева, С. Наровчатова и С. Гудзенко увеличивают весомость их стихов.

Возрастной «критерий» – нелеп, не он определяет способность понять запросы и потребности времени. Водораздел идет по другой линии: чуткость или глухота, подлинное или обманчивое, серьезность, чувство ответственности или же легкомыслие, попытка обойтись общими фразами.

Конечно, опыт истекшего десятилетия не прошел даром. Сейчас уже как будто всем ясно, как ненужны и стихи иллюстративные, перечислительные, и стихи, состоящие из широковещательных деклараций, и стихи претенциозно-самовлюбленные, и стихи безлично-описательные. И все-таки перелистайте страницы сборников и журналов, вы увидите, сколько еще появляется зарифмованных репортажей, риторических разглагольствований, аккуратных «картинок с натуры», сентиментальных шаблонов, кокетливых штампов, высокопарных трафаретов.

Не нужно во всех этих слабостях и недостатках видеть пережитки времен культа личности, но без сомнения «винтиковое» представление о правах и обязанностях поэзии благоприятствовало произрастанию поэтических сорняков. *

Познание истины века ради ее торжества – вот как можно вкратце, сжато охарактеризовать то общее стремление, которое обнаруживается в творчестве и опытных мастеров стиха, и начинающих поэтов.

Нет в природе

помощи лучшей,

поднимающей чувства

ввысь,

как крылатостью

двух созвучий

выводить

на орбиту мысль, –

написал незадолго до кончины Николай Асеев – один из старших богатырей советской литературы» до последней минуты не утративший ощущения волшебной точности стиха, И эта строфа, совместившая порыв, смелость со взвешенной ясностью, полно и метко определила нынешний день нашей поэзии.

Пафос деятельного исследования жизни владеет поэтами, которые идут по путям несхожим, непересекающимся, но параллельным.

«Дай правду подноготную. Добудь ее из недр. Одной лишь правды мало! Все позабудь! Дай соль! Дай смысл! Дай суть!» – восклицает Евгений Винокуров, словно убеждая самого себя, уговаривая, доказывая. Давид Самойлов наблюдает за тем, как «обнажается первооснова, голый ствол твоего существа», «Добирайтесь в вещах до сути», – призывает Андрей Вознесенский.

А как же осуществляются эти призывы и клятвы? Какой путь ведет к успеху, а какой оказывается бесплодным?

Неуместны и немыслимы рецепты.