«Посмотрим, кто кого переупрямит…»: Надежда Яковлевна Мандельштам в письмах, воспоминаниях, свидетельствах

«Посмотрим, кто кого переупрямит…»: Надежда Яковлевна Мандельштам в письмах, воспоминаниях, свидетельствах/ Cост.П.М.Нерлер.М.:АСТ: Редакция Елены Шубиной,2015.733с.

Напомню контекст заглавной строки Н. Мандельштам: «Со­лидным возможностям государства я противопоставляю бешеное женское упрямство. Посмотрим, кто кого переупрямит и на кого работает время» (с. 394).

Книга состоит из четырех разделов. Хронологию «Труды и дни Н.Я. Мандельштам» можно отнести к пятому или рассмотреть от­дельно.

В первом— стихи Осипа Мандельштама Надежде Хазиной / Мандельштам, начиная с «Черепахи» (1919) и заканчивая «На меня нацелилась груша да черемуха…» (4 мая 1937). Казалось бы, хорошо известные стихотворения, но интересен эффект, когда они собраны вместе, когда переходишь от пророчеств («Нет, ты полюбишь иу­дея,/ Исчезнешь в нем— и Бог с тобой», 1920) к убийственно точ­ным характеристикам окружающего («Из густо отработавших ки­но, / Убитые, как после хлороформа, / Выходят толпы— до чего они венозны,/ И до чего им нужен кислород…», май— 4 июня 1931). Второй раздел— встречный: 12 писем Надежды Осипу. Они— раритет, поскольку подавляющее большинство ее к нему писем ос­тались и погибли в Калинине, откуда Надежда с мамой бежали от немцев. Как и стихи, письма охватывают все данное им время: с сен­тября­октября 1919­го до 22 октября 1938­го, когда, почувствовав его смерть, Надежда прощалась с ним (письмо отправлено не было). Третий раздел— самый обширный: «Надежда Мандельштам и о Надежде Мандельштам». В нем— письма, воспоминания, очерки, ма­териалы к биографии согласно хронологии: «Вместе: годы с Осипом Мандельштамом», «Кочевые сороковые и пятидесятые», «Кочевые шестидесятые», «Оседлые шестидесятые», «Оседлые семидесятые» и

«Последний год жизни, смерть, похороны».

Особенность воспоминаний этой книги заключается в том, что «вних почти нет не только инвектив, но и критических нот в адрес Н.Я.» (с. 16). Пишут люди, ощущавшие масштаб ее личности. Большинство— с первого взгляда, как Мариэтта Чудакова: «Я ее видела один раз. И это была всего одна минута, но очень сильного впечатления» (с. 677).

Елену Васильеву, когда ей было 12 лет, взяли с собой в гости к Мандельштам родители: «Тогда с первой же встречи мне захоте­лось быть похожей на Надежду Яковлевну» (с. 625). Ее покорила радость бытия, и влияние оказалось непреходящим: «В честь Н. Я. была названа моя старшая дочь. И я не была оригинальной: еще несколько человек назвали своих дочек Надеждами. Ее влияние на нас, бывших тогда, с конца 1960­х, рядом с Надеждой Яковлев­ной, было огромным» (с. 625).

Быть может, сложнее всего приходилось тем, кто ухаживал за ней в последние годы, но Софья Смоляницкая (молодая «опекун­ша» «бабы Надечки»), помогавшая той добрый десяток лет, при­знает, что «каждый божий день, проведенный с Н. Я., был <…> как бесценный подарок. Она была очень хорошим человеком в самом большом измерении» (с. 635). Неискусные портреты любимого человека производят не меньшее впечатление, чем искусные.

Большинство материалов было написано специально для кни­ги. Ответы обиженных на «Вторую книгу» памятны, и тот маят­ник, который качнула Н. Мандельштам, П. Нерлер счел нужным отклонить в противоположную сторону — рискну сказать, в на­правлении к агиографичности. Когда­нибудь маятник уравнове­сится, но здесь составитель не скупился быть пристрастным.

Интересны «геобиографические» очерки — обзоры происхо­дившего с Надеждой в детстве и юности (Киев), в годы скитаний по городам и весям (Струнино и Шортанды, Ульяновск, Чита, Че­боксары, Таруса, Псков). Читая их, еще раз проходишь ее путь. «Когда я родилась, деньги уже кончались, и священник поэтому по­советовал назвать меня Надеждой. Надежда оправдалась, и отец, бросив Саратов— провинциальный, непромышленный город,— пе­реехал в Киев, где снова стал зарабатывать» (с. 56).

Отец — «англоман»: «…Англия, по его словам, была единствен­ной страной, где живут по законам». Первым иностранным языком дочери стал английский, и к ней в няньки выписывали англича­нок — пасторских дочек, ибо, по мнению отца, «они уважают де­тей» (с. 58).

Характерен выбор гимназии, где ориентировались «не на бары­шень, желающих получить «приличное» образование перед замуже­ством, а на девушек, рассчитывающих в жизни на собственные си­лы» (с. 57).

Она, дочь юриста, в конце 1917­го— начале 1918­го числилась студенткой юридического факультета Киевского университета св. Владимира. В 1918—1919­м занималась живописью в студии А.Экс­тер— выдающейся художницы­авангардистки.

1 мая 1919­го, на дне рождения А.Дейча, литературоведа и дея­теля театра, произошла судьбоносная встреча. Дейч отметил в днев­нике, что Мандельштама просили почитать стихи, он «плыл по рит­мам» с закрытыми глазами, а «открывая глаза, смотрел только на Надю Х…» (с. 64). По ее словам, они «легко и бездумно сошлись», и именно этот день считали своей датой (с. 64). В ее жизни много «за­кольцовок» и причудливых узоров (первые она словно предвидела, вторые— считывала), и 1 мая— одна из них: «Ночью в часы любви я ловила себя на мысли— а вдруг сейчас войдут и прервут? Так и случилось первого мая 1938 года, оставив после себя своеобразный след— смесь двух воспоминаний» (с. 71).

В книге отчетливо показан и «внешний биографический рису­нок» — «…пыталась сохранить свою жизнь, жизнь вдовы, опекала старую мать, переносила эвакуацию, защищала провинциальный университетский диплом, преподавала английский, писала диссер­тацию — защитить ее было непросто, но зато это давало немножко лучшую обеспеченность; и снова кочевала по городам, где бы­ли пединституты и кафедры английского языка…» (с. 113), и глу­бинное.

Человек проявляется в советах, и советы Надежды характер­ны: «Не глядите в будущее. Живите, а не ждите <…> Не смотрите с надеждой, что вам дадут содержание жизни, приобретайте его са­ми. А жизни отдайтесь, живите настоящим, радуйтесь настояще­му. Варечка, будьте женщиной, а не дурой­девочкой» (с. 145).

Очевидцы запечатлели много поразительных деталей. Крики, леденившие душу тех, кто по ее просьбе ночевал вместе с ней, сви­детельствовали отнюдь не о силе и властности: «Она кричала во сне, как раненый заяц (случайно слышала на охоте), — та же смесь смертельного ужаса и детской жалобы» (с. 357). Интерпретации Елены Муриной проницательны: «Страх взывал к ее мужеству и мужество помогало страх преодолевать. Подобная же стратегия, как я думаю, объясняет историю написания ее книг» (с. 358).

Многие осуждали Надежду Яковлевну за резкость, язвитель­ность, пристрастность и прочее, для Елены же очевидно, что та «знала, как беззащитна поэзия вообще, и поэзия Мандельштама особенно, перед равнодушием и общераспространенной глухотой людей к самому звуку поэтического слова. И она, безусловно, на­деялась, что только такой таран, как задуманные ею книги, может пробить многолетнюю стену умолчания и забвения, окружавшую не только наследие Мандельштама, но и самое его имя» (с. 358).

Этот момент необходимости «тарана» (согласно А.Битову, «бро­ни, позы», «стойки», с.681) и, увы, его оборотные стороны лучше по­нимали верующие (с их иной перспективой видения) и иностранцы (со свойственной им самоиронией). Кларенс Браун не только макси­мально далек от обиды («Она всегда обращалась со мной с той слег­ка раздраженной добротой, с какой заботятся о не слишком блестя­щем внуке. Но я был тем, кого бог послал», с.440), но проницателен и мудр: «Было в высшей степени трогательно видеть ту нежность, на которую была способна Надя в по­настоящему домашней обстанов­ке. Та жестокость подруги гангстера, которую она несла перед собой, как щит, при этом буквально таяла» (с. 442).

В сентябре 1974 года, когда Надежда Мандельштам приехала в Вильнюс, Томас Венцлова фиксировал в дневнике: «Все черты старого, даже деградирующего человека: склонность повторяться, капризность, смена мнений, иногда преувеличенное веселье. И все же ее личность совершенно полна, непоколебимо тверда, а беседо­вать с ней — радость. Хорошо тому, кто в жизни свое сделал, осу­ществил Божий проект» (с. 520—521).

Четвертый раздел — «Надежда Мандельштам: попытки ос­мысления» — Андрея Битова («Стоять с прямой спиной и не­множко приподняв голову…», фрагмент передачи к столетию со дня рождения Надежды Мандельштам. Радио Свобода. 2 февраля 2002 года), Мариэтты Чудаковой («Часы литературной эволюции пошли») и Дмитрия Быкова («Она показала, что ХХ век сделал с человеком…», из выступлений на вечере памяти Н. М. в ЦДЛ 31 октября 2014 года), Дмитрия Нечипорука («»Переоценка цен­ностей»: Надежда Мандельштам как политический комментатор послесталинской эпохи»).

Д.Нечипорук выявляет и характеризует историографические традиции рецепции мемуаров на родине и за рубежом (в 1970­м вы­шло русское издание и английский перевод «Воспоминаний», в 1972 и 1974 годах— русское и американское издание «Второй книги»).

Убедительна  реконструкция  изменений  мировоззрения  Ман­дельштам в годы частичной десталинизации— путь от умеренного оптимизма в 1960­е годы («Мой оптимизм не поколеблен даже жес­токим опытом первой половины нашего неслыханного столетия. Скорее даже наоборот: то, что пережито нами, надолго отвратит лю­дей от многих соблазнительных на первый взгляд теорий, которые утверждают, что цель оправдывает средства и что «все позволено» <…> Мне кажется, что мы стоим на пороге новых дней. Я ловлю сим­птомы нового мироощущения. Их мало. Они почти незаметны. Но все же они есть»,  с.692—693) до пессимизма 1970­х. Она уже не ве­рила в лучшую судьбу для страны. Только церковников и женщин считала носителями ценностей. С молодым поколением надежд бо­лее не связывала. Разочаровывал ее и Запад: «…каждый день подры­вает надежду, потому что новые поколения на Западе ничему не ве­рят и не хотят задуматься о чужом опыте. Их слепота, равнодушие и идиотический эгоизм приведут Запад к тому, что мы испытали…» (с.698).

С ходом лет понимаешь, что опыт не учит прежде всего нас са­мих. Возвращаясь к заглавию, сомневаешься: кто кого в конечном итоге переупрямил(т)…

Как читателю мне не хватало комментариев к документам и информации об авторах воспоминаний. Только посмотрев презен­тацию книги на «Non/fiction» 2015 года, я узнала, что Д. Нечипо­рук — молодой псковский исследователь.

Людмила ЕГОРОВА

Вологодский государственный университет