№9, 1961/Обзоры и рецензии

Последние дни Толстого

В. Мейлах. Уход и смерть Льва Толстого, Гослитиздат, М. -Л., 1960, 406 стр.

Книга Б. Мейлаха основана на богатейшем, в значительной мере новом фактическом материале Автор исследовал литературное наследие Л. Н. Толстого последних лет его жизни, его дневники и переписку, изданные и неизданные мемуары и письма родных, друзей и современников, а также архивные фонды писателя и его родственников, секретные архивы царского правительства.

Весь этот материал мог быть правильно отобран и осмыслен лишь благодаря тому, что в основу книги положено ленинское понимание деятельности Толстого. «Вне марксистской концепции нельзя понять, – справедливо утверждает Б. Мейлах, – ни своеобразия пути Толстого в целом, ни последнего его этапа. Ленинский подход к изучению писателя позволяет осветить «по-новому и трагедию последних лет его жизни» (стр. 14).

Уход Толстого показан в книге Б. Мейлаха не как результат «религиозного просветления» или «семейного конфликта», а как подвиг великого протестанта, который не мог более переносить зло окружающей его общественной и частной жизни, и как трагедия религиозно-нравственного проповедника, все более и более убеждавшегося в бессилии своего учения. Сама по себе эта концепция не нова. Она высказана в предшествующих работах автора рецензируемой книги и в появившихся за последние годы работах других советских исследователей, на которые ссылается Б. Мейлах. Но в новой книге каждый тезис этой концепции впервые оснащен столь фундаментальной аргументацией.

Весьма любопытно, например, что даже в главе, повествующей о семейной драме Толстого, то есть о предмете, которому посвящены горы статей и книг, Б. Мейлах сумел найти новые, неопубликованные материалы, внимательно и с большим тактом использовав выдержки Из обширной автобиографии С. А. Толстой «Моя жизнь», а также изучив архив Л. Л. Толстого, находящийся в рукописном отделении Института русской литературы АН СССР. В книге приведены цитаты из неопубликованного дневника П. Бирюкова и опущенные им при печатании четвертого тома «Биографии Л. Н. Толстого» признания писателя, которые раскрывают действительную роль В. Черткова в составлении завещания и в тщательной его конспирации. Как известно, эти «факты В. Чертков намеренно затемнял, когда выдвигал свою версию ухода Толстого.

На основании архивных материалов рассказана позорная для царского правительства история, связанная с вопросом о приобретении после смерти Толстого Ясной Поляны и завершившаяся надписью, высочайше начертанной Николаем II на докладе совета министров: «Нахожу покупку имения гр. Толстого правительством недопустимою» (стр. 367).

Пользуясь секретными документами министерства внутренних дел, департамента полиции, министерства просвещения и отчасти информацией, проникавшей в прессу, Б. Мейлах воссоздает картину бурных ноябрьских дней» 1910 года, о которых В. И. Ленин писал в статье «Начало демонстраций»: «Смерть Льва Толстого вызывает – впервые после долгого перерыва – уличные демонстрации с участием преимущественно студенчества, но отчасти также и рабочих» 1.

Наибольшую сложность из всех проблем, поднятых в книге, представляют, разумеется, те, которым посвящена вторая часть: «Перед уходом. Обострение духовной драмы». Здесь освещены важнейшие стороны мировоззрения и творчества Толстого в последнее десятилетие его жизни.

Б. Мейлах справедливо говорит о том, что на Толстого сильнейшее воздействие оказывали общественные настроения, вызванные революционной бурей. Новая эпоха способствовала обострению кричащих противоречий во взглядах писателя, заставляя его бесконечно возвращаться к вопросам, которые, казалось, уже не раз были решены. «В годы революции способность Толстого всем своим существом чувствовать возмущение и отчаяние многомиллионного крестьянства вступила в новую фазу» (стр. 86).

Однако в этой части книги, приведя в главе «Голоса народа» многочисленные и очень интересные письма, в которых рабочие, крестьяне, студенты не только выражали свое сочувствие Толстому, но и спорили с ним, критиковали его учение, Б. Мейдах не делает всех вытекающих из этого материала выводов. «В итоге все эти обращения и речи людей из народа, в которых было много лишнего и несправедливого, но было также искание правды, в сильнейшей степени обостряли духовную драму Толстого и явились одной из основных причин его ухода из Ясной Поляны» (стр. 205), – пишет Б. Мейлах, и с этим нельзя не согласиться. Но в этих «голосах народа» было не только искание правды – был новый исторический опыт, с которым не смог, однако, считаться Толстой, оставаясь до конца жизни приверженцем своего религиозно-нравственного учения. Конечно, Толстого удручали письма, где выражалось несогласие с ним и высказывались укоры по поводу несоответствия в его жизни слов и дел. Однако более существенно другое. Новая, революционная и послереволюционная эпоха, принеся с собою «исторический конец толстовщине», лишила жизненной почвы религиознонравственное учение Толстого. Это была идейная катастрофа, куда более внушительная, чем разочарование в попытках «просветить разбойников» (то есть «царя и его помощников») или в надеждах устроить справедливое распределение земли по проекту американского экономиста Генри Джорджа.

Именно поэтому, на наш взгляд, в книге следовало более определенно говорить о несоответствии, возникшем именно в эти годы, настроений и взглядов русского народа, который «необыкновенно быстро «научился делать революцию», и яснополянского проповедника, констатировавшего этот факт «с характерным для худших сторон «толстовщины» сожалением». Это противоречие никак нельзя сглаживать. Здесь заключен главный «урок жизни», нанесший непоправимый удар толстовской доктрине «всеобщей любви».

К сожалению, очень бегло и не всегда точно учитывается и характеризуется в’ книге Б. Мейлаха художественная деятельность Толстого последних лет. Касаясь, например, рассказа «Кто убийцы? Павел Кудряш» (1908 – 1909), автор совершенно опускает важный момент: прямое осуждение в этом рассказе руководителей революционной организации, толкнувших крестьянина на ложный, по мнению Толстого, путь. Странно также, что к числу «скульптурночетких и живых типов», противостоящих навеянным религиозно-нравственным учением Толстого образам, безоговорочно отнесен Нехлюдов из «Воскресения», хотя в обрисовке Нехлюдова подчас явственно вступает в силу, говоря словами Б. Мейлаха, «догматизм смирения или аскетическая мораль, блекнут краски, слабеет отчетливость линий, теряются сочность и бесконечное разнообразие языка» (стр. 113).

Ошибкой автора является, на наш взгляд, то, что отражение в художественном творчестве волновавшего Толстого много лет вопроса о разрыве с окружавшей средой он видит лишь в произведениях, где непосредственно изображается уход. В этой связи названы повести «Отец Сергий», «Посмертные записки старца Федора Кузмича», драмы «Петр Хлебник», «Живой труп», особенно большое внимание уделено пьесе «И свет во тьме светит».

Правда, пьесу «И свет во тьме светит» сам Толстой именовал «своей драмой», не раз говорил об ее автобиографическом характере. Однако в этом незаконченном произведении ему не удалось воплотить истинный трагизм и величественный смысл своего конфликта со средой, со всем общественным строем царской России. Сарынцев, главный герой пьесы, получился назойливым и бессильным резонером и воплощает, в сущности, маленькую частицу великого, многогранного облика Толстого. Поэтому никак нельзя согласиться с утверждением Б. Мейлаха, что пьеса «особенно важна для понимания мотивов и истории ухода Толстого…» (стр. 268). Для понимания действительных мотивов ухода и даже для его истории значительно больше можно почерпнуть в таких художественных произведениях позднего Толстого, как «Смерть Ивана Ильича», «Крейцерова соната», «Воскресение».

Недостаточно, на наш взгляд, привлекаются в книге материалы, связанные с отношением М. Горького к деятельности Толстого последних лет, в особенности в период революции 1905 года. Не раз говорится о полемике Горького с реакционными последователями Толстого, но забыта его полемика с самим Толстым. Странно, что в перечне первых откликов на уход Толстого совершенно обходится все сказанное «резко и зло» Горьким в его знаменитом письме к Короленко, вошедшем в очерк «Лев Толстой».

Горький был не прав, когда расценил уход из Ясной Поляны как желание «пострадать»; но он чутко уловил в этом желании, которое действительно составляло заветную мечту Толстого в последние тридцать лет его жизни, «деспотическое намерение усилить тяжесть своего учения, сделать проповедь свою неотразимой, освятить ее в глазах людей страданием своим и заставить их принять ее». Очень важно отметить и то, как изменился весь тон и смысл письма Горького к Короленко, когда он узнал, что «бегство» не увенчало Толстого нимбом святости, а привело к смерти.

Издание книги, обобщающей и анализирующей с ленинских позиций документы и мемуарные материалы о последних днях жизни Толстого, надо думать, поможет положить предел всяческим измышлениям и тенденциозным кривотолкам по этому сложному вопросу, которые до сих пор имеют место в зарубежной буржуазной историографии.

  1. В. И. Ленин, Сочинения, т. 16, стр. 327.[]

Цитировать

Опульская, Л. Последние дни Толстого / Л. Опульская // Вопросы литературы. - 1961 - №9. - C. 224-226
Копировать