После «нового консерватизма»

Решающее значение для судеб современного мира имеют отношения между Советским Союзом и Соединенными Штатами Америки. Последовательно противопоставляя чреватой военной угрозой линии вашингтонской администрации взвешенную и трезвую миролюбивую политику, КПСС и Советское правительство подчеркивают, что восстановление нормальных отношений между нашими странами возможно и необходимо.

На мартовском внеочередном Пленуме ЦК КПСС отмечалось, что «мы не стремимся к достижению односторонних преимуществ перед Соединенными Штатами, перед странами НАТО, к военному превосходству над ними; мы хотим прекращения, а не продолжения гонки вооружений – и поэтому предлагаем заморозить ядерные арсеналы, прекратить дальнейшее развертывание ракет; мы хотим действительного и крупного сокращения накопленных вооружений, а не создания все новых систем оружия, будь то в космосе или на Земле».

Деловое взаимодействие между СССР и США возможно и в духовной сфере, поскольку по своей природе культура и, в частности, литература призваны играть важную роль в деле укрепления взаимопонимания и доверия между странами и народами. Разумеется, современная литература США неоднородна. Значительная ее часть представляет собой дешевое чтиво, пропагандирующее насилие, индивидуализм, потребительское отношение к жизни. Творчество же подлинных художников слова чаще всего вдохновляется прогрессивными, гуманистическими идеалами, объективно препятствуя распространению ретроградных идейно-философских воззрений. О том, как это происходит в сложной обстановке литературной борьбы в США, пойдет речь в настоящей статье.

В конце 1980 года, вскоре после победы на выборах республиканской партии Р. Рейгана, ряд американских литераторов выступили с прогнозами относительно развития литературы США в недалеком будущем. По мнению Джойс Кэрол Оутс, углубление кризиса капиталистической экономики предвещало воцарение «века, который станет одновременно золотым и свинцовым – золотым для немногих сочинителей бестселлеров, свинцовым – для остальных». Правда, в собственно творческом плане писательница не отказывалась от надежд на дальнейший прогресс средств художественной выразительности. Эту мысль разделила с ней молодая романистка Джейн Энн Филлипс, а прозаик Скотт Спендер утверждал, что повышение удельного веса общественной проблематики (просматривавшееся в американской литературе с конца 70-х годов) означает «пробуждение романа от долгого субъективного самолюбования и его выход к аудитории, которая, к нашему великому облегчению, не отвыкла и не отвернулась от этого жанра».

По-иному взглянул на открывающуюся перспективу участник той же дискуссии¹ Джон Барт. Сожалея об утрате в 70-е годы авангардистским искусством своих позиций, этот метр модернизма полагал, что на литературную авансцену теперь выходят жанр семейного романа и общеидеологический лозунг «возврата к традиционным ценностям». При оценке непосредственного будущего можно предположить, иронизировал Барт, что «грядущее десятилетие господства «Морального большинства» окажется и десятилетием «высокоморальной литературы».

Язвительность заключительной реплики Барта имела прямое отношение к одной из наиболее сложных коллизий, характерных для культурно-идеологической ситуации в США на современном этапе. Упомянутое выше понятие «традиционные ценности», равно как и противополагаемый ему «нынешний разрушительный гедонизм», является частью наиболее употребительного критического инструментария «новых консерваторов», занявших начиная с середины 70-х годов видное место в общественно-политической жизни Соединенных Штатов. Одно время неоконсерваторам сочувствовали и их доктринам внимали представители самых различных слоев американского общества: предприниматели, требовавшие от администрации Дж. Картера возврата к «свободному» капитализму; родители, возмущенные упадком школьного образования вследствие, как им казалось, разгула либералистской вседозволенности; часть женщин, считавших, что эмансипация зашла слишком далеко, и не без успеха возражавших против провозглашения формального равенства полов, при котором игнорировалось бы их фактическое неравенство; церковники, перешедшие в атаку на «безбожный атеизм», и т. д.

Пытаясь заручиться возможно более широкой поддержкой общественности, неоконсерваторы по тактическим соображениям делали особый акцент на вопросах культуры, морали, повседневного поведения, и, как верно судил в одной из своих статей Н. Анастасьев, на какой-то период это обращение оказалось – но по чисто внешним параметрам – «чрезвычайно близко внутренним потребностям реалистической литературы» ². Массовая же пресса США, вслед за сознательными поборниками «поправения» Америки из числа «интеллектуалов» типа Х. Крамера, У. Баррета и Н. Подгореца, поспешила зачислить в стан пособников неоконсерваторов многих известных писателей. Именно в этом ключе и оценивал положение в литературе Соединенных Штатов на пороге текущего десятилетия Дж. Барт, когда ставил знак равенства между архиконсерватизмом движения «Моральное большинство» во главе с пастором Джерри Фолуэллом и жанром семейного романа, представленным во второй половине 70-х годов в творчестве Р. Прайса, Дж. Гарднера, Т. Моррисон, А. Майрера, Дж. Гест и ряда других прозаиков.

Прошло, однако, не так много времени, и несовместимость двух подходов: неоконсервативного, с одной стороны, и последовательно демократического – с другой, – к интерпретации общественной жизни страны дала о себе знать со всей определенностью. Уже к моменту промежуточных выборов в конгресс осенью 1982 года выявилась несостоятельность притязаний Рейгана на роль «консервативного популиста», который (по аналогии с героем настольной для многих религиозных американцев книги Дж. Беньяна «Путь паломника») возглавил бы исход своего народа из Гибельного города к Вратам рая. Творческую интеллигенцию США, которая в основном чужда националистической ограниченности, тревожили призывы правых к «возрождению религии» в ее самой традиционной, даже «косметически» не подновленной форме; но еще менее приемлемым для подавляющего большинства оказался милитаристский курс рейгановской внешней политики.

Что же касается претензий неоконсерваторов по части нравственности, то, как отмечал еще в начале 1981 года Ю. Каграманов, их критика «берет под обстрел мораль современного буржуазного общества – но в его же, буржуазного общества, собственных интересах… если неоконсервативные рецепты примут во внимание и будут урезать существующие «свободы», то наверняка начнут с того конца, где эти «свободы» и так уже весьма условны. Ибо неоконсерваторы защищают буржуазную, а не общечеловеческую мораль, буржуазную, а не общечеловеческую гражданственность» ³. Естественно, что подобные, легко демаскируемые тенденции не могли не насторожить демократическую общественность, и уже вскоре в печати США стали появляться высказывания, отрицающие абсолютность широко разрекламированного «сдвига вправо». Если сразу же после впечатляющей победы Рейгана на выборах ежеквартальник «Партизан ревью» писал, что «нынешний момент выглядит… исключительно малообещающим для какой бы то ни было инициативы слева» ⁴, то уже в конце 1981 года едва ли не общепринятой считалась точка зрения, согласно которой «консерватизм «Морального большинства» отнюдь не выражает сердцевинного настроения» и «нынешний климат в стране включает в себя гораздо более сложные формы, нежели однозначно определяемую «консервативную реакцию» ⁵. Соглашаясь с этой мыслью в качестве общей посылки, попытаемся насытить ее конкретным литературным содержанием.

С особой резкостью вся относительность общеидеологического крена вправо предстала в зеркале большой художественной литературы, традиционно вбирающей в себя все сколько-нибудь заметные проявления умственных интересов американцев. Примечательно, например, что антикоммунизм внешнеполитических установок неоконсерваторов получил поддержку фактически только у Сола Беллоу в его романе «Декабрь декана» (1981). Впервые в своем творчестве один из крупнейших прозаиков США столь пространно писал о жизни в социалистических странах Восточной Европы, конкретно – в столице Румынии Бухаресте. Сюжетным поводом для этого становился приезд в Бухарест к постели умирающей матери румынской эмигрантки вместе с мужем, деканом чикагского колледжа. Развитие печальных событий доставляет Альберту Корду и его жене немало хлопот, и все же под нажимом авторской воли им оказывается вполне достаточно пяти скоротечных дней, чтобы не только вникнуть в проблемы страны, но и навесить на нее ярлык «полицейского государства».

Парадокс, однако, заключался в том, что, критикуя общественный строй в странах социализма, чикагский профессор выступал оплотом ретроградной концепции «закона и порядка» у себя дома. Его требование примерно наказать убийц белого студента Рика Лестера встречалось в штыки леворадикальной и либеральной общественностью. Убийц двое – проститутка и уличный хулиган, но все дело в том, что они негры и посему пользуются, в изображении Беллоу, слепой симпатией у американских либералов. Как элементы фабулы, так и открыто публицистические отступления представали в книге своего рода беллетристической оркестровкой речей на внутриполитические темы Рейгана и других деятелей еще более правого толка. «Довольно плодить нищих мародеров и подкармливать их за счет общества?» – с этим нарочито огрубленным лозунгом социально-экономической программы республиканцев спешил солидаризироваться вместе со своими главными героями автор романа.

Лишенные положительного заряда, который был бы свободен от буржуазного ханжества, выступления неоконсерваторов по вопросам морали повлияли, тем не менее, на некоторых не самых стойких и идейно закаленных молодых литераторов. Общую интонацию книг недавних дебютанток Мэри Гордон и Энн Битти определяла душевная усталость их персонажей, прошедших когда-то через увлечение «левым бунтом» и испытывающих неловкость при мысли о бесцельно прожитых годах. Действие в первом романе Гордон «Прощальный долг» (1978) было напрочь отрезано от внешнего мира. Маленький, на одну семью, домик в пригороде Нью-Йорка превращался в сценическую площадку, на которой разворачивались события, долженствующие показать эмоциональный кризис героини (после гибели отца она становится страшно одинокой). Тональность следующей книги писательницы, романа «В компании женщин» (1981), отличалась уже не столько психологической камерностью, сколько тоскливой привязанностью к прошлому. Рамки повествования здесь несколько расширялись, но лишь для того, чтобы в конечном итоге привести бывшую студенческую активистку в тихую гавань добропорядочного буржуазного брака и католической религии.

Показательным для возникшего в какой-то момент замешательства, вызванного активной пропагандой неоконсервативных морально-этических воззрений, явился роман Битти, многозначительное название которого можно было бы перевести как «Шаг на месте» или – еще более подчеркнуто – «Замурованность» (1980). Узловая проблема книги – драма несостоявшейся человеческой жизни, и под такое определение вполне подходили судьбы каждого из персонажей – как взрослых, так и детей, десяти – двенадцатилетних школьников. Не могут обрести себя в безрадостной обстановке две хорошенькие девушки – продавщица Нина и учительница Цинтия; убого и пошло выглядит полубогемный мир их приятелей Джонатана и Питера; но несомненно еще более устрашающим и абсурдным предстает в романе бытие «обыкновенных американцев», принадлежащих к сравнительно зажиточной части общества.

Унылая жизнь «обитателей пригорода» не заслуживает, по мнению Битти, ни малейшей романтизации или снисхождения, – тут-то и проходит черта, разделяющая ее подход к изображаемой действительности и воспроизведение той же социальной среды в хорошо известных нашему читателю произведениях Апдайка и Чивера. Внимая сиренам неоконсерватизма, Битти воспринимает современный американский быт как торжество «разрушительных импульсов», и вместе с тем она все-таки не готова, следуя настоятельным советам справа, продиктовать своим героям последовательную и четкую программу в поддержку официозной идеологии. Вот почему ее творческая манера тяготеет больше к бесстрастной фактографии в традиции Дж. О’Хары, когда писатель взирает на своих персонажей с холодной отрешенностью естествоиспытателя либо судебного патологоанатома. «Ее герои, – отмечала известная канадская писательница Маргарет Этвуд в рецензии на сборник рассказов Битти «Горяший дом» (1982), – ведут себя сугубо функционально, существуя ото дня ко дню, переходя от одной любовной связи к другой. Они напоминают человека, поднимающегося по лестнице без всякой мысли, куда и зачем он идет» ⁶.

Буквально все до единого персонажи книг Битти заражены вирусом неудовлетворенности. Отцы семейств разочарованы в своем домашнем очаге; жены давно разлюбили мужей и не удосужились вовремя обзавестись любовниками; дети же, глядя на выбитых из колеи родителей, не хотят становиться взрослыми. Семейные обеды превращаются в поле битвы; перебранки то и дело вспыхивают между когда-то влюбленными, а теперь лишь по инерции поддерживающими прежние отношения парами. «Что их мучит?» – задает вопрос Битти и отвечает совсем в духе неоконсерваторов: безграничность личной свободы. Работа, брак, давние привязанности, взаимные обязательства родителей и детей – все подхвачено и сметено единым ураганом стремления к удовольствиям. И, тем не менее, ничто не веселит душу – ни изощренный секс, новизна которого осталась в далеком прошлом, ни интеллектуальные разговоры, потерявшие всякий смысл в обстановке общественной стагнации, ни такие непритязательные сельские развлечения, как хождение по ягоды или пикники на открытом воздухе.

Впрочем, героям Битти безразлично, каким образом убивать время. Сегодня это картежная игра, завтра – какой-нибудь экзотический вид спорта, а затем придет черед увлечения порнофильмами, модными поэтами, гомосексуализмом. В их мире нет ничего серьезного, основательного, и эта бездумность самым непосредственным образом соотносится с бесконечной тривиальностью того, что можно услышать по радио, увидеть в кино или на экране телевизора. В романе «Замурованность» постоянно ощутим музыкальный фон, складывающийся из слащавых или томно-ностальгических, но неизменно пропитанных фальшью мелодий. Стандартно обставленные комнаты и скучные люди, пустяковые занятия, мелкие страстишки, игра в увлечение и отмщение, постоянное ожидание жестокого к себе отношения, обмана и непорядочности – все это принимается как должное, как неизбывное. Чтобы запечатлеть эту социально-психологическую общность, Битти написала пространный роман, но думается, что все его содержание вполне уложилось бы в несколько строк из известной поэмы Т. -С. Элиота «Полые люди»: «Мы полые люди, Мы чучела, а не люди, Склоняемся вместе – Труха в голове, Бормочем вместе Тихо и сухо, Без чувства и сути, Как ветер в сухой траве Или крысы в груде Стекла и жести. Нечто без формы, тени без цвета, Мышцы без силы, жест без движенья…»

Популярный женский журнал «Вог» утверждал, что для нынешней Америки Битти может означать то же самое, чем оказалась примерно тридцать лет тому назад повесть Сэлинджера «Над пропастью во ржи», – манифест целого поколения. Параллель, не лишенная известных оснований. Но если Сэлинджер стоял у истоков эмоционального протеста, отголоски которого звучали в США и в начале 70-х, то в книге Битти были схвачены настроения, уже уходившие в прошлое. Как и многие из тех, чья юность совпала с «девятым валом» оппозиционных выступлений «новых левых», писательница полагала, что следующий этап американской истории ознаменован в социальном плане отступлением с достигнутых рубежей, а в психологическом – упадком сил и разочарованием. Тем самым, однако, явно преуменьшалась степень жизнеспособности здоровых сил американской нации, питающих те элементы духовной деятельности, которые в том или ином сочетании неизменно ведут борьбу с буржуазной идеологией и буржуазной «массовой культурой». И унылому пораженчеству, и безответственному самолюбованию современная литература Соединенных Штатов способна противопоставить облеченные в высокохудожественную форму трезвые понятия о своем времени, отнюдь не сводимые к плоскому «благоразумию» неоконсерваторов.

Объявленный манифестом целого поколения, роман Битти был датирован 1980 годом, но уже в начале следующего издательского сезона некоторые наблюдатели отмечали, что преобладающей темой публицистических статей и научных сочинений на социально-этические темы становится «установка на ответственность, сдержанность, серьезное отношение к гражданским обязанностям в наступающий век сокращающихся возможностей». Волна гедонизма, если таковая и наблюдалась во второй половине 70-х годов, отхлынула далеко назад перед требованиями вдумчивых и конструктивных действий на индивидуальной либо коллективной основе. «Наступает время сбора камней, время душевной и нравственной консолидации, осознания тех резервов, которые определяют возможности нас самих и наших жизненных условий» ⁷, – писала газета «Нью-Йорк таймс» в своем «Книжном обозрении».

Спустя четыре с лишним года можно сказать: хватка неоконсерваторов ныне далеко не так крепка по сравнению со второй половиной 70-х годов.

1. Ее материалы опубликованы в: «The New York Times Book Review», 1980, December 21.[↩]
2. »Вопросы литературы», 1982, N 1, с. 97, [↩]
3. »Иностранная литература», 1981, N 3, с. 192. [↩]
4. «Partisan Review», 1981, N 1, p. 101.[↩]
5. »The New York Times Book Review», 1981, November 8, p. 44, 7. [↩]
6. »The New York Times Book Review», 1982, September 26, p. 34. [↩]
7. «The New York Times Book Review», 1981, January 25, p. 13.[↩]