Портрет Ярослава Ивашкевича

Г. Д. Вервес, Ярослав Івашкевич. Літературно-критичний нарис, «Наукова думка», Киев, 1978, 223 стр.

«Это земля, на которой я родился и которая меня сформировала, – говорил Ярослав Ивашкевич в 1958 году, делясь впечатлениями от поездки на Украину, которую он не видел много лет. – Ведь я уехал из Киева, когда мне было 24 года, уже как совершенно сформировавшийся человек. На Украине я также созрел как писатель. Я благодарен этим годам, Киеву я этой земле, которая меня взрастила». Поэтому можно считать не случайным, что первая в нашей стране монография о писателе появилась именно на Украине. Ее автор, Г. Вервес, рассматривает творчество Ивашкевича на широком фоне развития литератур стран социалистического содружества. Характеризуя творческий путь писателя, начавшего с поэзии и прозы скорее камерного звучания и пришедшего к социалистическому искусству, исследователь подчеркивает закономерность такого пути для многих крупных художников, сама логика развития таланта которых привела их на сторону народа, на сторону социализма. Таким был путь Максима Рыльского, Людмила Стоянова, Иво Андрича, Анны Ахматовой и многих других замечательных деятелей литературы XX века.

«Его опыт писателя, эссеиста, критика, музыковеда, – пишет об Ивашкевиче Г. Вервес, – является убедительным свидетельством огромного конструктивного влияния идей социализма на выдающихся современных художников, которые, встав под непобедимые знамена гуманизма, свободы, прогресса и мира, не только могли сказать человечеству новое слово, но и выразить его в формах, наиболее отвечающих национальным задачам, социальной практике, многовековой традиции духовной жизни своих народов» (стр. 5).

Говоря об источниках творчества Ивашкевича, справедливо подчеркивая прежде всего его прочные связи с национальными традициями, автор монографии указывает и на значение для формирования писателя его привязанностей к Украине. Тема Украины, картины ее природы, теплые воспоминания о молодых годах, проведенных на украинской земле, присутствуют во многих произведениях польского писателя, а люди, с которыми он встречался тогда, стали прототипами героев его произведений.

Пишет Г. Вервес и о том, как творчество Ивашкевича соприкасалось на разных этапах с русской литературой, с художественным миром Тургенева, Толстого, Достоевского, позже Чехова, Бунина и Паустовского. Ивашкевич перевел несколько рассказов Л. Толстого, Чехова и Бунина, писал об их творчестве.

Писатель огромной внутренней культуры, много путешествовавший по Европе (его впечатления от поездок по Италии составили целую книгу), живший длительное время в Копенгагене и Брюсселе (в 30-е годы он работал там секретарем польского посольства), Ивашкевич на протяжении всей своей творческой деятельности популяризировал литературу народов Европы. Среди авторов, которых он переводил или о которых писал: Леонардо да Винчи, Шекспир, Гёте, Андерсен, Гюго, Ибсен; Стриндберг, Киркегор, Рембо, Т. Манн, Голсуорси, Пруст, Уайльд, Кафка и др.

При смелом обращении Ивашкевича к опыту разнообразных школ и направлений, иногда новаторских, как замечает исследователь, а иногда пассеистских, которые вихрем кружили по литературной Европе XX столетия, польского художника всегда отличали самостоятельность и оригинальность в решении эстетических задач, постоянные поиски – поиски новых тем, новых художественных концепций, новых способов интерпретации жизненного материала. Чуткий к новаторским открытиям на Западе и в Польше, Ивашкевич всегда шел своим путем. Эту особенность таланта Ивашкевича Г. Вервес иллюстрирует на примере преодоления им сначала влияния русских символистов и акмеистов в поэзии, потом Оскара Уайльда в прозе, на примере творческой полемики с художественными концепциями Джойса, критического комментария к экзистенциалистским идеям Сартра и Камю. В монографии прослеживается постоянное стремление Ивашкевича к подлинно высокой художественной простоте. «Понять, познать и выразить» – слова из его повести «Луна восходит» стали творческим девизом писателя.

Большое место занимает в книге детальный анализ произведений Ивашкевича. Особенно заслуживает внимания характеристика ранней прозы писателя, пока мало известной у нас, в том числе повестей, написанных в Киеве, – «Бегство в Багдад», «Осенний праздник», «Зенобия. Пальмура», «Вечер у Абдона», – а также связанных с киевским периодом поэтических сборников «Восьмистишия» и «Касыды».

Анализ и оценки здесь в целом убедительны. Правда, представляется, что Г. Вервес несправедлив по отношению к финалу рассказа «Осенний праздник», когда пишет о его «беспомощности», имея в виду случайный якобы характер «письма маркиза» (стр. 52). В действительности же речь идет о письме из Флоренции приятеля главного героя, названного Юлиушем, которое «стилизовано» под Юлиуша Словацкого и в котором говорится о намерении главного героя пойти в монастырь. Таким образом, все повествование оказывается ретроспекцией. Само же письмо очень важно в повествовании потому, что, во-первых, в его свете совсем иначе выглядят переживания героя рассказа (контраст между «языческой» красотой праздника и планами героя), а во-вторых, введение в текст письма – это композиционное завершение приема литературной аллюзии, на которой, собственно, и построен весь рассказ. Не случайно крупнейший польский ученый К. Выка считал, что в «Осеннем празднике» уже заключен «будущий механизм рассказов Ивашкевича».

Интересен анализ повести «Луне восходит» (1925), впервые появившейся недавно в русском переводе во втором томе Собрания сочинений Ивашкевича. Автор монографии связывает с этим произведением перелом в творчестве писателя, шаг вперед на пути к реализму. Отметив автобиографические элементы в повести «Луна восходит», Г. Вер вес соглашается с теми польскими критиками, которые считают, что в ней Ивашкевич наконец нашел себя, «переборол влияние уайльдовского эстетизма», «русского нигилизма» и «модернистского ницшеанства» (стр. 60).

Хотелось бы заметить в этой связи, что Г. Вервес недооценил значения на пути к реализму предыдущей повести Ивашкевича «Гилярий, сын бухгалтера» (1923). Кстати, в рецензируемой книге «Луна восходит» почему-то рассматривается раньше «Гилярия…». В результате полной картины творческой эволюции писателя не получается: повесть «Гилярий, сын бухгалтера» с ее решением антиномии: жизнь или искусство – в пользу жизни (в чем можно видеть явную полемику с модернистскими концепциями) – во многом подготовила появление повести «Луна восходит».

Спорной представляется и трактовка романа «Заговор мужчин» (1930) как произведения «с западноевропейской темой», как романа «о европейской жизни» (стр. 90 – 91), – большая часть «Заговора мужчин» изображает как раз польскую жизнь. И еще более дискуссионен вывод исследователя, что это произведение было якобы шагом назад по сравнению с повестью «Луна восходит». Я бы согласилась с мнением польского литературоведа Станислава Буркота, который видит в «Заговоре мужчин» новую ступень – после повести «Луна восходит» – к зрелому реализму, к изображению обыденной, повседневной жизни, отказ от несколько необычных героев (какими были персонажи повести «Луна восходит»), обличительное произведение, в котором ощущается определенное беспокойство о судьбах общества, то беспокойство, которое по-своему выразили Л. Кручковский и В. Василевская, З. Налковская и З. Униловский, В. Гомбрович и Б. Шульц.

Можно было бы ожидать более подробного разговора о психологическом романе Ивашкевича «Блендомерские страсти» (1938), который по сей день вызывает горячие споры. Здесь ставятся и с позиций реализма решаются актуальные проблемы художника и общества, кризиса буржуазной культуры, критикуется коммерческий подход к искусству в буржуазном обществе.

Роман «Блендомерские страсти» – произведение во многом сложное (здесь нашла отражение и увлеченность довоенного Ивашкевича некоторыми идеями творчества Достоевского; не со всем в концепции романа можно согласиться), он характеризует определенный этап в эволюции идейно-эстетических взглядов писателя. Но несомненно одно: «Блендомерские страсти» – при всей своей противоречивости – произведение талантливое, высокохудожественное. Автор же рецензируемой работы, справедливо отметив, что здесь Ивашкевич выносит приговор всем принципам модернистской литературы, всей прогнившей системе буржуазных отношений, что от этого романа ведет прямой путь к эпопее «Хвала и слава», отводит «Блендомерским страстям» лишь две неполных странички своей книги.

Большее удовлетворение приносит детальный анализ исторического романа «Красные щиты» (1934), который автор считает наивысшим достижением довоенного творчества писателя, и, пожалуй, с этим можно согласиться. В трактовке этого произведения (в нем речь идет о событиях польской истории XII века, борьбе за объединение всех польских земель) у Г. Вервеса много оригинального и нового. Он показывает богатство проблематики романа: здесь поднимаются вопросы власти, государства, патриотизма, неумолимого бега времени и утверждения человека в истории, активной воли и пассивного созерцания, гуманизма и варварства.

История в изображении Ивашкевича, замечает Г. Вервес, как и история в произведениях того времени Г. Манна, Л. Фейхтвангера, А. Толстого, жива, актуальна, животрепещуща. Держа руку на ее пульсе, писатель может не только правдиво нарисовать прошлое, но и предсказать будущее: «…Непрошеный приход Барбароссы на польские земли, кровь, пожарища, разрушение городов и сел завоевателями не раз перекликаются с другими событиями, которые произошли через пять лет после выхода романа, – коварным нападением на Польшу фашистских войск» (стр. 109).

Анализируя поэтическое творчество Ивашкевича 20 – 30-х годов, Г. Вервес показывает, как за короткий период Ивашкевич «проходит» через увлечение несколькими авангардистскими школами – от парнасизма, через Уайльда и Рембо, затем немецких экспрессионистов до традиционных классических размеров в сборниках «Книга дня и книга ночи» (1929), «Возвращение к Европе» (1931), подчеркивая при этом, что своеобразный «неоклассицизм» поэта был формой отказа от декадентских течений. Автор не соглашается с теми польскими литературоведами, которые видят в раннем творчестве Ивашкевича, особенно в его поэзии, только преломление разнообразных влияний, но не замечают основного источника переживаний писателя – объективной действительности. Полемизируя с Ришардом Пшибыльским, автором монографии «Эрос и Танатос. Проза Я. Ивашкевича, 1916 – 1938» (1970), Г. Вервес пишет, что, «несомненно, на раннее творчество Ивашкевича оказала влияние идеалистическая философия, в том числе Бергсона, Фрейда, Ницше, но именно преодоление ее, а не усвоение было гарантией взросления писателя» (стр. 24).

Подробно характеризуя творчество Ивашкевича периода войны и после 1945 года, автор монографии справедливо подчеркивает, что переход художника к искусству новой эпохи был естествен и органичен. Сем писатель неоднократно возражал против вульгарно-социологической критики, которая упрощала характер его эволюции, схематически делила его творчество на довоенное и послевоенное, не замечая преемственности развития.

Вместе с тем исследователь выявляет и то новое, что появилось в прозе, поэзии и драматургии Ивашкевича под влиянием и трагических событий, которые обрушились на Польшу в результате военной катастрофы 1939 года, и борьбы польского народа против фашизма, освобождения страны, строительства социализма. Появление новых черт в прозе Ивашкевича Г. Вервес видит уже в повестях и рассказах, написанных во время войны, таких, как «Мать Иоанна от Ангелов» (1943). Анализ этой повести, известной у нас по экранизации Ежи Кавалеровича, относится к числу несомненных удач критика. Он показывает, как в этом произведении, действие которого относится ко временам далекого средневековья, Ивашкевич художественно решает глубоко современные проблемы.

Художественно воссоздать и философски исследовать те социальные и духовные изменения, какие происходят в польском обществе под влиянием социалистических преобразований, – такую заделу ставит перед собой писатель в рассказах «Огни небольшого городка» (1947), «Бегство Фелека Оконя» (1953), «Девушка и голуби» (1952), «Ядвиня» (1959), в драме «Восстановление Блендомежа» (1951). Эти произведения и стали предметом специального разбора Г. Вервеса.

Как показывает исследователь, новым содержанием наполняется и поэзия Ивашкевича. Радостное, счастливое мироощущение людей труда нашло свое отражение на страницах поэтических книг Ивашкевича, дополнило те картины природы и мира, которые всегда занимали в них центральное место. С точки зрения формы эволюция Ивашкевича в поэзии – это путь ко все большей простоте и ясности.

Совершенно справедлив вывод автора о том, что широкий взгляд на мир и человека оберегал Ивашкевича от упрощенных догматических решений, что писатель всегда стремился раскрыть гармонию личного и общественного, их диалектическое единство в процессе созидания новой культуры и нового общества.

Отдельная глава книги посвящена роману Ивашкевича, широко известному и у нас, – «Хвала и слава» (автор монографии переводит ее название как «Честь и слава», что лучше раскрывает замысел книги). Г. Вервес присоединяется к тем польским и советским исследователям, которые видят в произведении Ивашкевича роман-эпопею, хотя оно и не имеет всех традиционных признаков этой жанровой разновидности.

Автор монографии характеризует «Хвалу и славу» на широком фоне европейского, в том числе и русского, романа, называя произведения Л. Толстого, Т. Манна, Р. Роллана, пишет об использовании опыта «Тихого Дона» М. Шолохова и «Хождения по мукам» А. Толстого. Вместе с тем анализ подводит читателя к выводу о подлинной оригинальности романа, о его новаторском характере. Г. Вервес показывает внутреннюю полемичность по отношению к идеям Сартра и Камю концепции мира и человека, разрабатываемой Ивашкевичем, в основе которой лежит социалистический реализм. Вслед за польским критиком В. Садковским, автором статьи «Предлагаю «Хвалу и славу», он оценивает этот роман «как одно из выдающихся творений послевоенной польской литературы» (стр. 182).

Вся книга украинского слависта написана с большой любовью к польскому писателю, с тонким проникновением в его творческую лабораторию.

Вместе с тем автор выступает и в роли литературного критика, беспристрастно оценивающего и удачи, и просчеты «главного героя» своей монографии, Правда, в отдельных случаях он излишне суров к нему. Спорен, например, его вывод о натурализме рассказа «Аир» и натуралистичности некоторых описаний в повести «Любовники из Мароны» (стр. 201 – 202). Особенно неприемлема, с моей точки зрения, суровая оценка первого из названных произведений, одного из самых поразительных у Ивашкевича по глубине раскрытия внутреннего мира женщины, красоты любви.

Книга Г. Вервеса заслуженно привлекла внимание польского читателя и критики, – недавно она появилась в польском переводе в издательстве «Чительник».