Политика и культура (Уроки итальянской истории)

Весной 1983 года, после перерыва, длившегося целый век, я провела полтора месяца в Италии. Было множество интересных встреч, а самой важной – встреча с писателем, который значил для меня очень многое: с Леонардо Шашей. Среда, в которой я вращалась, – писатели, журналисты, книгоиздатели, политики. В декабре «Вопросы литературы» поместили мою статью «Своими глазами» – заглавие придумала редакция. С тех пор была в Италии семь раз, никогда как туристка: все было подчинено профессиональным интересам. За эти годы перезнакомилась с сотнями людей, не раз выступала в тамошней прессе, по радио и телевидению во время разных дискуссий, ссорилась и мирилась, в общем, вела себя так, как ведут себя они сами. К тому же в конце 80-х годов в Милане и Риме вышли две мои книги, после чего меня окончательно признали своей со всеми вытекающими последствиями – хорошими и плохими.

Случилось так, что по двум очень важным и трагическим вопросам Леонардо Шаша и я думали совершенно одинаково: это судьба Антонио Грамши и судьба Альдо Моро. Грамши скончался 27 апреля 1937, Моро был убит 5 мая 1978 года, но и сейчас, в 90-х, судьба одного и другого не стала просто достоянием истории. Выходят все новые книги, проводятся конгрессы и симпозиумы, сталкиваются порою полярные точки зрения, выдвигаются гипотезы, а по «делу Моро» прошло уже четыре судебных процесса, и точка до сих пор не поставлена. (Кстати, надо сразу же объяснить своеобразную путаницу, связанную с тем, как и когда итальянцы употребляют слово дело, для нас какое-то канцелярское или бухгалтерское. Итальянцы говорят: «дело Моро», когда по смыслу надо: «трагедия Моро».)

С момента первой встречи в апреле 1983 года и до кончины Шаши духовная близость и совершенное взаимное доверие были для меня исключительно важными. Сейчас мне хочется написать о Леонардо, но не только о нем, а о некоторых событиях в мире итальянской культуры и политики, которые мы обсуждали лично, при встречах, и в письмах. Когда-то давно, когда я писала главу о нем для одной моей книги, Шаша разрешил мне цитировать и его письма, и все, что он мне говорил, и я воспользуюсь его разрешением.

Статья будет пестрой и фрагментарной, мозаичной, но пестра и мозаична наша жизнь. Это скорее личные заметки, в которых без отступлений и перебивок во времени никак не обойтись…

Мне хочется начать с одного случая, когда Шаша оказал мне моральную поддержку при очень серьезных обстоятельствах.

..Леонардо всегда писал на машинке. Только его первое письмо ко мне (28 апреля 1974 года) и последнее (25 апреля 1989 года) написаны от руки. В последнем письме есть очень важная для меня фраза: «Здесь много говорят о твоей статье, опубликованной в Москве. Незачем говорить, что я полностью разделяю твое мнение». Поясню: это статья «Из хроники Коминтерна», опубликованная в «Иностранной литературе», в N 1 за 1989 год. Эпиграфом были предсмертные слова Гёте: «Больше света!» Статья вызвала изрядный шум в Италии, некоторые видные деятели ИКП очень на меня рассердились, лидер ИСП Беттино Кракси прислал телеграмму, приглашая быть гостьей на предстоявшем общенациональном конгрессе социалистической партии, словом, появились всяческие проблемы.

Шум возник из-за двух вопросов: во-первых, нужен или не нужен был раскол Итальянской социалистической партии, когда на съезде в Ливорно в 1921 году коммунистическая фракция покинула старую партию и образовала свою; и во-вторых, хотело или не хотело тогдашнее Советское правительство (читай: Сталин) вызволить Антонио Грамши из фашистской тюрьмы. В статье выражалось твердое убеждение автора: первое – раскол в Ливорно был не нужен; второе – добиться освобождения Грамши из тюрьмы Сталин совершенно не желал, на что имел свои мотивы. Чтобы пояснить эти мотивы, приведу отрывки из письма, которое Грамши от имени Политбюро своей партии направил Центральному Комитету ВКП(б), – оно датировано 14 октября 1926 года:

«Товарищи, на протяжении девяти лет мировой истории вы были для революционных сил всех стран организующим и вдохновляющим фактором. Роль, которую вы играли, по широте и глубине не знает себе равных в истории человеческого рода. Но сегодня вы разрушаете сотворенное вами, вы деградируете и рискуете аннулировать руководящую роль партии СССР, завоеванную благодаря стимулирующему толчку, данному Лениным».

Как известно, летом 1926 года борьба внутри ЦК ВКП(б) чрезвычайно обострилась. Троцкий еще оставался в составе Политбюро, но Зиновьев был уже выведен, и было под вопросом его дальнейшее пребывание в ИККИ (Исполнительном комитете Коммунистического Интернационала). Продолжим цитату из письма Грамши: «Это, дорогие товарищи, мы хотели вам сказать, как братья и друзья, хотя мы и младшие братья. Товарищи Зиновьев, Троцкий, Каменев внесли большой вклад в наше революционное воспитание, они не раз энергично и строго поправляли нас, они принадлежат к числу наших учителей. Мы обращаемся в особенности к ним, считая, что они больше всех ответственны за создавшееся положение. Но мы хотим быть уверенными в том, что большинство Компартии СССР не собирается злоупотреблять своей победой и не намерено предпринимать излишних мер. Единство нашей братской русской партии необходимо для развития и триумфа всех международных революционных сил. Во имя этой необходимости каждый коммунист и интернационалист должен быть готов принести любые жертвы» ¹ .

В то время представителем Итальянской коммунистической партии при ИККИ был Пальмиро Тольятти, который не согласился с позицией Грамши и официально не передал письмо в ЦК ВКП(б), а просто показал Бухарину, в то время возглавлявшему Коминтерн. Тот, по убеждению итальянских историков, поставил в известность Сталина. Состоялся очень резкий обмен письмами между Грамши и Тольятти. 8 ноября 1926 года Грамши, несмотря на то что был депутатом парламента, был арестован фашистской полицией. Из тюрьмы он больше не выйдет. За одиннадцать лет его пребывания в тюрьме Тольятти не написал ему ни разу. Личный разрыв между ними был непреодолимым, хотя до сих пор некоторые итальянские историки-коммунисты пытаются изобразить события в ином свете.

Весной 1989 года, отчасти в связи с опубликованием статьи в «Иностранной литературе», в Италии разгорелась большая дискуссия, посвященная событиям того времени. Некоторые газеты писали, что в Москве к важным фактам в истории ИКП и Интернационала подходят гораздо смелее, нежели в Риме; другие предполагали, что в наших архивах обнаружены какие-то новые материалы. К тому моменту никаких новых материалов не было, но как раз в январе 1989 года вышла книга итальянского литературоведа и историка Лючано Канфоры. Канфора преподает классическую филологию в университете Бари, в частности, ему принадлежит капитальная «История греческой литературы» и серьезное исследование «Эллинизм». В то же время он интересуется политикой. Канфора коммунист. Свою книгу он озаглавил «Тольятти и дилеммы политики». Между Шашей и Канфорой завязался большой спор. Изложим суть.

Будем говорить не обо всей книге, а о главе, названной «История одного «странного письма». Грамши в тюрьме чувствовал себя не только физически, но и морально очень тяжело, и тема одиночества как лейтмотив проходит через его «Письма из тюрьмы» и «Тюремные тетради». Но еще до процесса Грамши получил письмо, датированное 10 февраля 1928 года, с обратным адресом: Москва, отель «Люкс», где жили иностранные коммунисты. Автором письма был один из видных деятелей партии Руджеро Гриеко. Он послал письма также двум другим арестованным коммунистам: Умберто Террачини и Мауро Скоччимаро. Письмо к Грамши было длинным, сердечным, содержало в себе много информации о русских, делах и т. д. До Скоччимаро адресованное ему письмо вообще не дошло, Террачини письмо получил, отнесся к нему очень спокойно и ответил Гриеко. Но Грамши реагировал нервно. Во-первых, его насторожил тон письма: явно подчеркивалось, что Гриеко обращается к нему как к лидеру, а перед надвигающимся судом это могло сделать его положение еще сложнее. Во-вторых, тюремный функционер, читавший письмо, сказал Грамши, что «кто-то из друзей явно заинтересован в том, чтобы Грамши оставался в заключении как можно дольше». К этому «странному письму» Грамши на протяжении долгих тюремных лет возвращался не раз.

Так вот Лючано Канфора предлагает свою версию: никаких писем Гриеко не писал – это фальшивка. Письма сочинил ОВРА – Отдел итальянских секретных служб, занимающийся, среди прочих обязанностей, слежкой и борьбой с антифашистскими элементами. Почему Канфора пришел к подобной гипотезе? Потому что, считает он, в письмах Гриеко неправильно транскрибировано имя Троцкий, слово «троцкизм». В общем, Канфора претендовал на роль текстолога.

Как всегда бывает в Италии, любые дискуссии расширяются, разветвляются, выходят за первоначальные рамки темы. Интеллигенция политизирована в Италии настолько, что никогда не остается в стороне, даже когда речь идет о вопросах, которые можно было бы считать чисто партийными. И на сей раз конец 80-х шел под знаком полемики, затрагивающей отношения между Грамши и Тольятти, Грамши и Сталиным, Грамши и заграничным («внешним») центром итальянской партии, находившимся в Париже. Когда Канфора выдвинул гипотезу относительно роли ОВРА, Шаша выступил саркастически. Вероятно, Канфора обиделся. Оба по нескольку раз выступали в печати. Канфора уверял, что «при всем почтении» к Шаше он полагает, что Шаша как писатель не может судить об этом.

В истории с ОВРА Канфору сначала поддерживала газета «Унита», но потом выяснилось, что Гриеко всегда неправильно писал имя Троцкий. Тут «Унита» вышла из игры. Насчет ОВРА мы с Шашей не говорили, но много говорили об одной очень важной теме: о социал-фашизме. Об этом хочется рассказать подробнее.

В Москве с 3 по 10 июля 1929 года проходил X расширенный пленум ИККИ. Именно на этом пленуме впервые поставили вопрос о том, что фашизм Муссолини родился из идей социал-демократов. Об этом в унисон твердили докладчики Куусинен и Мануильский и выступавшие в прениях Бела Кун, Лозовский, Молотов и прочие. Через тридцать лет Тольятти напишет: «Самой серьезной ошибкой было, по моему мнению, определение социал-демократии как социал-фашизма; ошибочными были и вытекающие отсюда политические последствия» ² . Но это через тридцать лет, после смерти Сталина, после XX съезда. А тогда Тольятти возвращается в Париж, где находился заграничный центр партии, он добросовестно повторяет все коминтерновские формулировки. С такой точкой зрения соглашаются все присутствовавшие, кроме троих видных деятелей партии: Альфонсо Леонетти, Пьетро Трессо и Паоло Раваццоли. Все они были профессиональными революционерами, людьми высокой морали и большого мужества. Так они и вошли в историю партии как трое. 9 июня 1930 года их обвиняют в «политической деградации и полной деморализации» и исключают из партии. Через некоторое время исключают также знаменитого писателя Иньяцио Силоне, о котором нам предстоит много говорить.

Но сейчас обратимся к одному важному документу, датированному 20 января 1929 года. Это письмо, которое тогдашний представитель ИКП при Коминтерне Анджело Таска направляет Исполкому своей партии. Он пишет это письмо не в Москве, а в Берлине. Мы процитируем только один параграф:

«5. Все упирается в Сталина. ИККИ не существует. ЦК ВКП(б) не существует. Сталин – «учитель и хозяин», который решает все. Находится ли он на высоте подобной ситуации? В состоянии ли он нести такую ужасающую ответственность? Мой ответ предельно ясен: Сталин неизмеримо ниже ее. Перечитайте всю его продукцию: вы не найдете ни одной собственной идеи. Он без зазрения совести пережевывает идеи, украденные у других, и преподносит их нам в этой своей схематической форме, создавая иллюзию силы мысли, которой нет. Идеи для него – это пешки, которые он двигает, чтобы выигрывать одну партию за другой. Некоторые в Москве растроганно думают, что Сталин «поступает, как Ленин», который не раз выхватывал у противников аргументы и инициативу. Такого мнения придерживается даже… Дан в берлинском журнале меньшевиков. Сравнивать с Лениным хотя бы в этом плане – провокация и угодничество. Ленин часто вырывал аргументы из рук противников и иногда ими пользовался, чтобы проводить в жизнь принципы, которым он сам следовал, аргументы, которые были полезными, а порой и необходимыми (как в случае определения политики по отношению к крестьянам).

Порою это было удобно, так как противники включали некоторые положения в свои программы, а потом так и оставляли неосуществленными, потому что у них не хватало мужества для претворения их в жизнь. Во всяком случае, «материалы», полученные таким образом, не были чужеродными, они ассимилировались, интегрировались в новой революционной системе. Сталин – плагиатор, потому что не может им не быть, потому что в интеллектуальном плане он посредствен и бесплоден и потому, что он втайне завидует интеллектуальному превосходству Троцкого, Бухарина и других, чего он им простить не в состоянии. Он пользуется их идеями от раза к разу, от случая к случаю, в зависимости от обстоятельств. А потом, присвоив себе эти идеи, переходит в атаку против обворованных, ибо для него важны не принципы, а монополия на власть. Благодаря такой политике и таким методам Сталин в России – это знаменосец контрреволюции, человек, уничтожающий – пока у него есть свобода рук – дух и завоевания Октябрьской революции.

Между Сталиным и Лениным лежит пропасть. Я считаю самым большим несчастьем, какое могло случиться в Советской России после смерти Ленина, – то, что вся власть сосредоточилась в руках Сталина. Русская партия и все мы дорого заплатим за то, что не посчитались с точными указаниями Ленина о нем. Сегодня Сталин зажал в кулак не только русскую партию, но весь Интернационал. И вопиющая диспропорция между такой властью и качествами, необходимыми, чтобы осуществлять ее, вызовет серию конвульсий, которые могут стать роковыми для Революции. Таким я вижу положение дел. Моя душа трепещет и не хочет смириться» ³ .

Напомним дату: 20 января 1929 года. Поразительно!

История Анджело Таски, его судьба – тема для особого исследования, и нельзя сказать, будто он всегда был прав. Но берлинское письмо иначе как пророческим не назовешь. Тогда еще не говорили о социал-фашизме, но это время приближалось. О Таске мне Шаша никогда ничего не говорил, а вот о социал-фашизме и о личности Сталина говорил не раз. Шаша принадлежал к тем западным интеллектуалам, которые никаких иллюзий типа «Сталин поступает, как Ленин», не питали. Однажды, когда я гостила в его деревенском доме в Ракальмуто, Леонардо сказал: ему хотелось бы, чтобы у нас перевели его рассказ «Смерть Сталина». Возвращаюсь в Москву и узнаю, что Е. Солонович уже перевел эту вещь, перевел отлично. Рассказ напечатали в N 5 «Иностранной литературы» за 1989 год. К сожалению, не сделали необходимого примечания. Дело в том, что рассказ «Смерть Сталина» был опубликован в одном итальянском журнале через пять месяцев после XX съезда. Шаша реагировал на такие события, как «секретный доклад» Никиты Сергеевича, немедленно. Вообще как писатель и как гражданин Леонардо не мог не интересоваться политическими событиями, что бы там ни заявлял Лючано Канфора.

Итальянская коммунистическая партия не могла не понимать масштаба таланта Шаши и его огромного морального авторитета. Но отношения между ИКП и писателем складывались очень сложно. Шаша никак не подходил к понятию «попутчик», для этого он был слишком независимым и гордым человеком. Он открыто и прямо говорил да или нет, не испытывая ничьих влияний. Демократизм Шаши был органичным, как и его антифашизм. Он признавался, что узнает фашизм всегда, даже если тот маскируется под антифашизм. О постыдной теории социал-фашизма мы говорили много, отчасти в связи с творчеством Силоне. Поэтика Силоне была Шаше совершенно чуждой, так что Леонардо говорил не о творчестве, не о художественной манере Силоне, а только об идеологии, о политике. А беседовать с ним о политике было всегда очень интересно, потому что во всех его размышлениях соединялись острый интеллектуальный взгляд и интуиция большого художника. Он угадывал то, что потом происходило на самом деле, угадывал до того точно, что это казалось почти непостижимым.

В январе 1971 года в сицилианском журнале «Куэстиони ди леттература» («Вопросы литературы») была напечатана первая часть романа Шаши «Контекст». Сюжет построен на том, что в неназванной стране (подразумевалась Сицилия) происходят загадочные убийства судей, прокуроров, в общем, ответственных лиц из судебного ведомства. Следствие ведет инспектор Рогас, тонкий аналитик, который действует не по обычным полицейским шаблонам и вызывает крайнее недовольство начальства. Через несколько месяцев после публикации первой части романа Шаши в Палермо был убит очень высокий чиновник, прокурор Республики Пьетро Скальоне. Казалось, будто сама жизнь, сама действительность решила подтвердить точность и силу предсказаний писателя: сначала литература – потом реальность. Тогда Шашу впервые назвали Кассандрой, позднее это стало привычным.

Этот роман вызвал исключительно резкое столкновение Шаши с ИКП.

Чтобы понять, в чем суть столкновения, необходимо, хотя бы в общих чертах, познакомиться с содержанием книги. Партия, находившаяся в неназванной стране у власти и предельно скомпрометировавшая себя (читай: ХДП), приходит к идее, что неплохо было бы привлечь к руководству государством Интернациональную революционную партию (читай: ИКП), пока еще пользующуюся доверием общества. Тогда на эту революционную партию легла бы часть ответственности за проводимую антинародную политику. Рогас хочет встретиться с лидером этой партии, синьором по имени Амар. Это очень опасно, но Рогас идет на риск. В романе есть еще один персонаж – друг Амара, левый писатель Кузан, в котором угадывается сам Шаша. Писатель понимает опасность, он уговаривает Амара поручить ему встретиться с Рогасом, но Амар не соглашается. В результате полиция, которая следит за Рогасом и за Амаром, придумав какую-то версию, убивает обоих. Кузан уверен, что убьют и его, и пишет письмо, рассказывая обо всех политических интригах. Но не знает, кому адресовать письмо. В конце концов он адресует письмо самому себе и в ожидании конца пишет записку: он положил письмо в стоящий на такой-то полке роман Сервантеса «Дон Кихот».

Роман «Контекст» – трагический. Шаша в это время был настроен пессимистически. Не случайно именно в этот момент за ним укрепилась репутация скептика и пессимиста. Газета «Унита» напечатала умную и тонкую статью одного из лучших итальянских критиков – Микеле Раго, которому «Контекст» чрезвычайно понравился. (Заметим, кстати, что Раго, может быть, лучший в Италии специалист по французской литературе. Его работа о Луи Селине заслуженно считалась образцовой, но Раго занимался и итальянской литературой и регулярно печатался в прессе ИКП – в газете «Унита» и журнале «Ринашита».)

И вдруг подпись Микеле Раго исчезла со страниц «Унита». (Кстати, в 1986 году в Риме я познакомилась с Микеле Раго и сказала ему о моей гипотезе насчет того, почему он перестал печататься в «Унита». Оказалось, что я угадала.) У меня возникла гипотеза, что это каким-то образом связано с Шашей. «Унита» тем временем напечатала четыре статьи (двое из авторов были членами ЦК ИКП), подвергая Шашу анафеме за «Контекст». Шаша обратился в редакцию левого еженедельника «Вие нуове». Он писал, что французы изобрели термин кретинизация и эта кретинизация прогрессирует. Каждый человек, особенно писатель, обязан разобраться в своей душе, мыслить, рассуждать, совершить революцию в себе самом – «потому что, если каждый из нас не сделает этого, любой революции суждено превратиться в контрреволюцию». Еще он заявил, что не желает держать камень за пазухой. Он больше ни во что не верит. И страшные слова: «В этот момент моей жизни я – человек, потерпевший поражение и страшащийся катастрофы. Катастрофы духовной прежде, чем экологической».

Шаша писал об итальянской левой. Вдумаемся и мы в само понятие левая. Его можно толковать двояко: узко или расширительно. Если узко, надо думать о принадлежности к одной из левых партий. Можно даже не иметь билета, но примыкать к коммунистам, социалистам, радикалам. Есть также ультралевые, которых обычно характеризуют: «левее ИКП». Если к итальянским условиям применить наш термин номенклатура, получается, что к левой можно причислить многих влиятельных критиков, книгоиздателей, эссеистов, людей, определяющих стратегию в средствах массовой информации.

После смерти Шаши в Палермо ему посвятили специальный номер одного журнала, более 220 страниц текста, поместили много фотографий. Среди материалов выбираю сейчас статью одного из руководителей ИКП – Эмануэле Макалузо, озаглавленную «Друг-оппонент». Макалузо подробно пишет о взаимоотношениях Шаши с ИКП и с ним, Макалузо, лично. Цитируем: «Его отношения с ИКП складывались тоже из встреч и столкновений, иногда даже очень резких. С Берлингуэром дело кончилось в трибунале» ⁴ . Макалузо об этом эпизоде больше не пишет, но, думаю, об этом поучительно вспомнить.

Однажды Берлингуэр встретился с Шашей у себя в кабинете. Там был и Ренато Гуттузо, очень друживший с Шашей. Это была не первая их встреча. Берлингуэр рассказал Шаше, что в Чехословакии как будто есть оружие, которым снабжают террористов. Шаша был тронут дружеской откровенностью Берлингуэра и кому-то из близких рассказал об этом разговоре. Конечно, это было наивным, лучше бы не рассказывал, но нечто наивное было в нем всегда. Короче говоря, Берлингуэр, к которому нельзя относиться иначе как с самым глубоким уважением, будучи политиком, заявил, что такого разговора не было, и подал на Шашу в суд. Судья Шашу не пригласил, присутствовали только Берликгуэр и Гуттузо, который подтвердил слова Берлингуэра. В свое время эта история наделала много шума, потому что Шаша устроил скандал из-за того, что его не позвали к судье, а Гуттузо дал очень уклончивое интервью, смысл которого был такой: «Что за друг Шаша, если хочет, чтобы я говорил против секретаря моей партии?»

Поскольку Шаша был депутатом парламента, никакого штрафа он не заплатил и вообще все ушло в дым, но Шаша порвал отношения с Гуттузо, и порвал навсегда. Гуттузо заболел той же проклятой болезнью, от которой затем погиб Шаша, и Шаша тревожился о нем, узнавал – через третьих лиц.

А Макалузо, мне думается, написал искренне. О спорах, в частности и о спорах из-за романа «Контекст». Теперь он признает, что Шаша хотел видеть Итальянскую коммунистическую партию «гордой, боевой, честной» общественной силой и обвинял ее в нерешительности и колебаниях. Статью Макалузо закончил словами, что коммунисты больше, чем кто бы то ни было другой, будут ощущать пустоту: «Не преувеличивая скажу, что чувствую себя более одиноким. И подобно мне, многие другие».

Тема политика и культура, думаю, принадлежит к числу вечных. В письмах Шаши ко мне и в наших разговорах эта тема фактически всплывала почти каждый раз. Для Леонардо всегда решающим оказывались не политические, а нравственные проблемы, личный выбор, личная ответственность каждого человека и в особенности каждого интеллектуала. В Италии все знают крылатую фразу одного по-своему замечательного политика: «Если надо выбирать между правдой и революцией, я выбираю революцию». Возможно, здесь и проходит водораздел: кто что выбирает. Леонардо не лгал никогда.

Мария Шаша рассказала мне, что однажды крупнейшее издательство Мондадори прислало к Леонардо своих представителей, чтобы уговорить его переуступить Мондадори авторские права. Предлагали фантастически крупный аванс. Леонардо ответил одной фразой: «Литература не продается». Боюсь, что очень-очень многие писатели поступили бы иначе. Еще в период дискуссий о «Контексте» Шаша сказал в одном интервью: «Я в личном плане сделал определенный выбор. Мой выбор сводится, в частности, к тому, чтобы не хотеть больших денег, предпочитаю иметь их мало. Еще один выбор: я рассматриваю ИКП как единственную серьезную силу, которая осталась в Италии, именно потому, что за последние годы она все решительнее становится партией рабочего класса. Наконец, я делаю еще один вывод: говорить только правду, даже горькую» ⁵ .

Он был бесконечно далек от литературной суеты, от салонов, от мелких интересов, он, казалось, жил в эпоху Просвещения, недаром читал, перечитывал, цитировал Вольтера и Монтескье. Его эрудиция была удивительной. В палермской квартире на стенах не было, кажется, сантиметра свободного: книги, картины, гравюры. Бомпиани издавал его книги в серии «Классики», но он был совершенно равнодушен к «этикеткам». Его демократизм был подлинным, а не декларативным. В деревенском доме в Ракальмуто к нему приходили соседи: крестьяне, ремесленники. Мне казалось, что многие из них – прототипы его книг…

Припоминая и анализируя все главное, о чем за эти годы говорил или писал мне Леонардо, вижу, что повторялось несколько тем: ИКП в разные периоды ее истории; «ультракрасный» терроризм -до и после «дела Моро»; мафия; итальянские газеты и издательства; вопросы личного выбора, личного нравственного кодекса. И конечно, литература. Леонардо всегда говорил лаконично, почти односложно, курил, молчал, изредка улыбался. Письма тоже недлинные, теперь они у Марии, у меня копии.

Мария, умная, стойкая, деликатная, достойная Леонардо, сказала мне правду о болезни Шаши, видимо, до того, как он понял, что врачи придумывают хитроумные формулировки. В октябре 1989 года я была в Риме, но не надеялась увидеть Леонардо, думала, ему будет трудно. Но он пожелал меня видеть, и я была у них в Палермо 4 и 5 ноября. Он сидел на диване, больше не курил, жаловался на сильные боли. Когда-то Леонардо обещал написать книгу о Телезио Интерланди, человеке, который во времена фашизма создал журнал «Проблемы расы» и составил, так сказать, программный документ итальянского расизма. Шаше не хватало нескольких документов, и вот я заговорила об этой книге. Что значит большой писатель, – Леонардо как будто забыл о болях, сказал, что теперь у него уже есть все документы, и улыбнулся. Не стоит говорить тривиальности, но это и вправду было торжеством духа.

Вечером я вернулась в Рим, оттуда в Милан, звонила Марии каждый день. Мы всё ждали, когда выйдет из типографии последняя книжка Леонардо – «Одна простая история». 19 ноября я прочла книжку, мне дал ее известный критик Франко Фортини, только что ее получивший, а они в Палермо еще не получили. Позвонила Марии и сказала, что книга замечательная и сейчас начну ее перечитывать. Она тотчас сказала Леонардо, но он ответил: «А я уже не смогу прочесть». В то воскресенье у них был один из ближайших друзей Леонардо, знаменитый фотограф Фердинандо Шанна, вернувшийся в Милан последним самолетом. Около восьми утра 20 ноября Шанна позвонил мне: Леонардо скончался. Я не полетела на похороны, но ко мне обратилась туринская газета «Стампа», и по телефону я передала им статью. Это был сознательный вызов. Смысл статьи: Шаша был подлинным демократом и антифашистом, не примыкал ни к каким литературным кланам, формально не входил ни в какую партию, отстаивал свое право «противоречить всем и самому себе». Но, наверное, он страдал от моральной глухоты стольких писателей и политиков, которые травили его, а теперь, может быть, будут произносить на похоронах риторические речи. Так оно и было. Вызов отлично поняли.

Леонардо похоронен на скромном кладбище в Ракальмуто, два раза мы с Марией ездили туда. Перед смертью Леонардо дал точные указания жене обо всем, главное же – о могиле. Мраморная доска в человеческий рост возвышается над землей, и вы сразу видите: это страница книги. Вверху даты рождения и смерти, внизу выгравирована фраза: «Мы будем вспоминать об этой планете».

Последняя книжка, которую Леонардо уже не успел прочесть напечатанной, – «Одна простая история», – замыкает цикл его произведений последних нескольких лет. Всего пятьдесят страниц, но это как бы итог постоянных размышлений о Правде и Лжи, о Справедливости и Насилии. Излагать сюжет нет смысла. Скажем просто: Шаша написал эту книжку в одном из своих излюбленных жанров – философия, облеченная в форму детектива. Недаром для определения искусства Шаши итальянцы придумали определение – философский детектив. Детективные романы у них называются romanzo giallo, потому что такова традиция: много лет тому назад издательство Мондадори выпускало детективные романы, преимущественно переведенные с английского, в желтых обложках.

Насколько актуально творчество Шаши для сегодняшней Италии, судить можно уже по тому факту, что всего через несколько месяцев после смерти писателя, в апреле 1990 года, в Агридженто провели международный конгресс, посвященный его творчеству, с участием зарубежных ученых. В частности, в работе конгресса принял участие один из крупнейших литературоведов современной Франции – Клод Амбруаз. Мне тоже довелось выступать на заседании одного из «круглых столов». Конечно, без официальных выступлений дело не обошлось, но в повестке дня стояли и такие темы, как «писатель и политик», «Шаша и право», «Шаша и история», «писатель и его предшественники» и др.

Как уже сказано, Леонардо никогда не переставала интересовать и волновать личность и судьба Антонио Грамши. Однако трудно думать о Грамши вне исторического контекста. Тема Грамши исключительно актуальна и сегодня, и не только для Италии, но и для нас. Недаром имя Грамши как одного из крупнейших мыслителей XX века все чаще встречается в наших журналах, в том числе в партийной печати.

В 1990 году в Италии неожиданно вспыхнула бурная дискуссия, посвященная марксистской культуре в Италии. Все началось 25 марта, когда философ и политолог Никола Маттеуччи поместил в миланской газете «Джорнале» статью, посвященную превосходному издательству Адельфи, которое не так давно переняло у издательства Латерца право на публикацию произведений Бенедетто Кроче. Кроме того, Адельфи издает работы Ницше и вообще, как считают, идет против течения в соответствии со своим направлением и стратегией.

Вопрос о произведениях Кроче особенно важен. В статье Маттеуччи был абзац, спровоцировавший бурю. Цитирую: «Диктатура левой превратила антикрочеанизм в своего боевого коня. Поэтому невозможно было найти издателя для его книг. Но Бенедетто Кроче, хотим мы того или не хотим, остается столпом в итальянской философской традиции. Его произведения надо читать и изучать вне зависимости от старых перегородок, разделявших крочеанцев и антикрочеанцев».

Добавим: когда в издательстве Латерца, духовным отцом которого был Кроче, появилась группа акционеров, хотевшая, говоря вульгарно, избавиться от права-долга выпускать его книги (по соображениям исключительно коммерческого характера), многие в Италии восприняли это как измену и скандал.

1. »Rinascita», Roma, 30 maggio 1964. [↩]
2. Palmiro Toglialli , Opere, vol. 6, Roma, 1984, p. 396.[↩]
3. »Istituto Giangiacomo Feltrinelli. ANNALI anno ottavo 1966″, Milano, 1966, p. 670. [↩]
4. «Nuove Effemeridi», Palermo, 1990, N 1, p. 153.[↩]
5. «L’Espresso», Roma, 19 novembre 1972.[↩]