Полемические мысли об очерке

1. ТЕОРЕТИКИ ЖУРНАЛИЗМА ВЕДУТ АРЬЕРГАРДНЫЕ БОИ

Что же такое очерк? Жанр художественной литературы или полубеллетристика? Я не посягаю здесь на развернутое определение жанра, тем более не намерен проводить в пограничных между жанрами зонах точные линии «незыблемых» границ. Жанровые границы крайне изменчивы, можно даже сказать – неопределенны. Жанры отделяет друг от друга не наличие в произведениях одного какого-нибудь признака, а непременно совокупность множества отличительных признаков, взаимодействующих между собой в разных комбинациях, притом в разные периоды – по-разному. Самые поиски дефинитивных определений жанров, как будет дальше пояснено, я считаю занятием не только бесполезным, но и вредным в литературоведении.

Однако эти скептические мысли адресуются только к универсальной, исчерпывающей формуле жанра и ничуть не умаляют закономерности вопроса, поставленного в начале статьи. В самом деле, нельзя приступать к анализу, не сделав выбора, не решив для себя предварительно, хотя бы в самом общем выражении, к какой сфере печатного слова очерк относится, какие задачи решает.

Итак, что же такое очерк? Произведение искусства или статья, заметка, позаимствовавшая кое-какие аксессуары у художественной литературы? Если пользоваться жаргоном, бытующим в газетных редакциях, то вопрос можно перередактировать еще так: автор принес «материал», что же это такое – «художественный очерк» или «очерк с оживлением»?

Ах, эти «очерки с оживлением»! Они заполнили книжные прилавки, создали «инфляцию» и настолько дезориентировали некоторых книжных продавцов, которым почему-то (подумать только!) предоставляют право решать судьбу книг, их тиражей, что даже такой замечательный образец русской прозы, как «Деревенский дневник» Е. Дороша, не собрал в 1965 году заявок на тридцатитысячный тираж.

Как ни странно, на заданный вопрос до сих пор нельзя получить вполне единодушного ответа.

Правда, стоит открыть литературные энциклопедии, словари литературоведческих терминов, труды филологов, прочесть высказывания писателей – и убеждаешься, что очерк неизменно рассматривается как один из эпических (повествовательных) жанров художественной литературы. В Челябинске на недавнем слете очеркистов РСФСР также не было никаких разногласий по этому вопросу.

На той же позиции стоит теперь и творческая организация, объединяющая в своем составе другой большой отряд очеркистов – Союз журналистов СССР. В содержательной брошюре его лектора М. Шура (между прочим, автора отличных художественных очерков, напечатанных в «Москве» и «Юности») сказано недвусмысленно, что на столбцах газеты очерк полноправно представляет художественную литературу¹. Мне и самому приходилось выступать перед газетчиками-очеркистами Кишинева, Уфы, Петрозаводска, Еревана и других городов, а затем встретиться с талантливой журналистской молодежью на семинаре, проведенном в 1965 году в Малеевке. Судя по выступлениям практиков газетного и журнального очерка, их взгляды в большинстве своем совпадают с позициями писателей и литературоведов.

Но в то же время на журналистских факультетах из года в год с удивительным постоянством втолковывают студентам, что очерк – особый, гибридный «художественно-публицистический жанр». Теми же идеями проникнуты учебные пособия и научные труды теоретиков журналистики. В особенности прославился всем этим университет столицы. Но, слава богу, у него на периферии возникает оппозиция. В прошлом году на научной конференции в Уфе я с радостью слушал преподавателей башкирского факультета журналистики: взгляды В. Барабанова, М. Рахимкулова в основном совпали с суждениями литературоведов. Имеются и другие отрадные сигналы, например изданная Ростовским университетом в 1966 году брошюра доцента Н. Глушкова «Очерк в русской литературе». Автор, с которым я еще буду по некоторым вопросам полемизировать, далеко отходит от стереотипного определения очерка как некоего «художественно-публицистического жанра».

Сразу же оговорюсь: в самом сочетании слов «художественная публицистика» я не вижу ничего противного здравому смыслу. Больше того, именно так озаглавлена моя статья, напечатанная в «Вопросах литературы» (1960, N 2). В том-то и дело, что писатели, когда пользуются этим термином, вовсе не придают ему характера жанрового определения. Ведь публицистичность не служит отличительным признаком только очерка; социально-гражданственны, даже проблемны и произведения других художественных жанров, вплоть до стихов. Не случайно же Я. Смеляков начал свое выступление о современной поэзии в одном из февральских номеров «Литературной России» особой главой, посвященной… очеркам С. Крутилина, Е. Дороша, Г. Радова и других писателей, отлично работающих в соседнем и к тому же родственном поэзии литературном жанре (да, да! – об этом родстве не раз говорили и сами очеркисты, скажем, Б. Агапов, – «Вопросы литературы», 1960, N 11).

Но если уж искать особый смысл в писательской характеристике произведений типа эссе как художественной публицистики, то он, конечно, как раз в том, чтобы лишний раз подчеркнуть принадлежность этой разновидности очерка к разделу изящной словесности (французский словарь Ларусса определяет эссе как «высшую форму интеллектуализации искусства», и это, в общем, правильно). Теоретики же журналистики говорят об очерке как о художественно-публицистическом жанре именно ради того, чтобы отделить его от художественной литературы, признавая лишь, что очерк заимствует из арсенала художественной прозы некоторые приемы.

Вот как это выглядит в книге «Газетные жанры». Правда, она издана в 1955 году, но и сегодня служит обязательным учебным пособием. По мнению К. Ковалевского, автора соответствующей главы, очерк роднит с беллетристическим жанром «образность письма, описание образов действующих лиц, природы, событий, использование средств художественной изобразительности… (курсив мой. – В. К.) ².

Ну уж если в очерке образы описывают (как только ухитряются?), значит, образы вовсе не художественная суть произведения, а нечто наносное, род камуфляжа. Если средства художественной изобразительности только используют, то удивительно ли, что иной очеркист-газетчик, как когда-то едко выразился Б. Агапов, начинает «выкомаривать пейзажи, присобачивать таблицы и петушиться в стандартной патетике». И в самом деле: велики ли достоинства полубеллетристики? Передовая статья в хорошей га

зете тоже нередко пользуется метким образным словом, приводит для иллюстрации отдельные факты, а то и сцены и т. п. А уж в типичной газетной заметке наверняка встретишь кое-что из реквизита очерка – от пейзажа до прямой речи персонажей.

Я не стану утверждать, что учебные пособия по журналистике вовсе не содержат полезных разборов хороших очерковых произведений, не учат студентов распознавать пороки и достоинства конкретных произведений нашего жанра. Это было бы несправедливо. Например, в издании «Жанры советской газеты» соответствующая глава написана В. Росляковым и П. Юшиным с современных позиций и содержит много полезного; но и тут читателей подводят в конце концов к обязательному по курсовой программе определению очерка как особого художественно-публицистического жанра. Меня занимают сейчас именно теоретические аспекты университетского курса, та теория очерка, которая преподносится студентам факультетов журналистики (между прочим, в полном разрыве с общим курсом теории литературы, который читают, слава богу, филологи). Теория, как известно, подсказывает и практические выводы. Именно потому, что теоретики журнализма не связывают себя литературными критериями, они обеднили и самое содержание очерка.

Студентам-журналистам предъявляют ходовой набор доказательств художественной ограниченности очерка. Например, не устают повторять, что очерк – это «разведка боем». Что очерку свойственны «пунктирные линии», тем более что и сам термин происходит от глагола «очерчивать», то есть лишь оконтуривать объект. Что в самой его природе заключено понятие некоторой беглости. Что очерк напоминает набросок, эскиз будущей картины. Часто документальность очерка сводится лишь к соблюдению правил так называемой «адресности»: стоит будто бы заменить подлинные имена действующих лиц или придать одному из героев черты нескольких прототипов, как очерк автоматически перестает быть документальным и перерождается… в рассказ. Но как быть тогда, к примеру, с В. Овечкиным? Где-то в укромном месте журналистского пособия ютится все-таки признание, противоречащее всему духу лекции: В. Овечкин, хотя и выводил обобщенные типы, тоже писал не рассказы, а очерки (В. Богданов³ и это, впрочем, отрицает, назвав «Районные будни»… романом). И наконец, в доказательство того, что очерк вообще не может быть причислен к сфере художественной литературы, а является в лучшем случае промежуточным жанром, приводятся слова Горького о том, что очерк находится между рассказом и исследованием.

Но в итоге горячих споров последних лет эти характеристики жанра отброшены, или, как говорится, «поставлены на место».

Начнем с последнего «определения». Какие, собственно говоря, основания утверждать, что Горький придавал этому афоризму значение жанрового определения? Никаких! Ведь и роман может выполнять функции социального или психологического исследования, – достаточно здесь напомнить известный отзыв Энгельса о романах Бальзака. Горьковский афоризм имеет цель подчеркнуть одну из характернейших (но не исключительных!) черт очерка как литературного жанра – и только! Горький, как увидим из последующих высказываний писателя, которые я здесь приведу, и не помышлял о том, чтобы вывести очерковые произведения из круга явлений художественной литературы.

Ходовое сравнение очерка с «разведкой боем» также не выдерживает критики. Разве Глеб Успенский или в наше время В. Овечкин – только разведчики? А сделав свое дело, разведав расположение сил противника, отошли в сторону, чтобы в настоящий бой ринулась тяжелая артиллерия – романисты? История литературы свидетельствует, как отмечает Б. Костелянец, что «роман, повесть, рассказ, очерк никогда не дублировали, но часто оплодотворяли друг друга». Что же касается сравнения очерка с эскизом (особенно настаивала на этом в свое время Е. Журбина в книге «Искусство очерка»), то всю неточность и условность этой аналогии разъяснил в споре с ней еще М. Щеглов в одной из своих статей.

Авторы пособий по журналистике ссылаются и на другие цитаты из Горького. Сборник «Об очерке», изданный МГУ в 1958 году, содержит, например, большую-пребольшую «низку» цитат писателя. Но Горький – огромный художник, живой человек. Давно известно, что «цитатоносителям» затруднен самый подход к творчеству писателей. Тем более что об очерке Горький говорил каждый раз в связи с каким-нибудь практическим поводом. Так что, если сопоставить подряд все высказывания Горького, покажется, что примирить их друг с другом невозможно. Впрочем, взгляды Горького на очерк, в частности на тот тип очерка, который он в разные периоды поощрял в «Наших достижениях», – эволюционировали. Это знали мы, работники журнала, те же факты подтверждены архивными разработками А. Шуйского⁴. При создании журнала его главный редактор действительно ждал от авторов коротких информационных журналистских заметок о достижениях, только о достижениях. Отрицательное отношение Горького к «самокритике» вызвало в то время возражения со стороны А. Луначарского, Е. Ярославского, «Комсомольской правды». А на VIII съезде профсоюзов Серго Орджоникидзе так ответил Горькому: «Мы очень рады, что вы, товарищ Горький, приехав сюда, увидели много крупных достижений. Этому мы радуемся. Было бы хуже, если бы вы, приехав, обругали нас. Но самокритику мы поднимаем и развертываем для того, чтобы как можно скорее устранить те недостатки, которые у нас имеются» ⁵. Конечно, Орджоникидзе был прав. Однако существенно, что главный редактор «Наших достижений» вскоре сам разочаровался в литературных качествах сугубо «достиженческих» произведений, печатаемых журналом. «Большинство авторов, – заметил Горький сердито, – пишет слащаво, как – в свое время – писали интеллигенты, сочиняя «литературу для детей школьного возраста». У многих чувствуется тот фальшивый восторг, который справедливо называют «казенным» ⁶.

В последние четыре-пять лет существования «Наших достижений» журнал совершенно преобразился. На его страницах печатались главным образом реалистические произведения, подлинные художественные очерки, не скованные ограниченной задачей повествовать только о конечных результатах труда, то есть информировать о достижениях, однако написанные с конструктивных позиций во имя дальнейшего укрепления завоеваний Октября. В эти годы Горький не скупился на похвалы журналу (фактическим редактором которого в это время был В. Бобрышев) и выражал, в частности, согласие с критическими статьями, печатавшимися в журнале. Они принадлежали перу писателей, поставивших перед собой задачу самостоятельно разобраться в очерковом хозяйстве и сформулировать исходные положения об очерке как жанре художественной литературы. Гранки некоторых статей из критического отдела Горький передавал для печати в «Литературную учебу».

Характерно, что в журналистских пособиях обильно представлены высказывания Горького именно того периода, когда писатель делал акцент на достижениях как главном содержании очерков. Напротив, игнорируются его же мысли, что в «силуэты новых людей» никоим образом не должна проникать словесная патока; что нужно показывать не только результаты, но и путь к ним, рассказывать, как, в каких муках достижения рождались; что очерки не должны повторять уже зафиксированные в прессе типы, характеры, проблемы, они не должны быть иллюстрациями к уже добытым положениям. Этим мыслям Горького преграждены буквально все пути на страницы журналистских пособий. Так же, впрочем, как и высказываниям писателя о литературной природе очерка. Напротив, в работах теоретиков журналистики подчеркивается всякая мысль Горького, которую можно растолковать как аргумент против включения очерка в сферу литературы. «Жанры советской газеты» приводят такую цитату из письма Горького: «Я тоже нахожу, что книга Ваша – плоха. Доказательством ее достоинства Вы считаете то, что «ни одного факта вымышленного» в ней нет, даже фамилии героев – настоящие». Это, может быть,

достоинством очерка, это обязательно для газетной корреспонденции, а «повесть» относится к «художественной» литературе, которая требует «выдумки», домысла, типизации явлений и характеров».

Автор журналистского пособия толкует эти слова так, будто бы «сам Горький» установил непроходимые границы между очерком и рассказом, очерком и литературой. А между тем даже это раздраженное письмо по адресу малограмотного автора вовсе не дает материала для такого вывода. И главное: Горький всем своим творчеством, в котором очерковое начало играло исключительную роль (я имею в виду в первую очередь очерки о Толстом, о Ленине, «По Руси», автобиографические циклы), постоянно защищал противоположную мысль. Вот что, в частности, написал он в письме редактору «Литературной учебы» А. Камегулову:

«…Очерк – весьма широкая, емкая и неопределенная форма. У Тургенева, Сенкевича – «Эскизы углем», у Мопассана – «На воде», нередко у Гл. Успенского, часто у Пришвина очерк приближается к рассказу, а часто и неотделим от рассказа» ⁷ (курсив мой. – В. К).

Это такой взгляд на очерк, с которым согласны сегодня почти все советские писатели-очеркисты## Сошлюсь, между прочим, на очередную анкету, напечатанную в N 9 «»Вопросов литературы»»Жизненный материал и художественное обобщение». Легко заметить, что подавляющее большинство участников дискуссий, и прежде всего писатели-очеркисты (например, А. Аграновский, Е. Дорош), высказываются против того, чтобы водораздел между документальной очерковой литературой и остальной художественной прозой определялся при помощи искусственного противопоставления: факт – вымысел. Без вымысла не создавалось ни одно произведение очерковой литературы. Напомню еще анкету «Наших достижений» (М. Пришвин, Вс. Лебедев, М. Лоскутов, Л. Никулин и др.);

1. М. Шур, О проблемах очерка, Пермь, Изд. Дома журналистов, 1964, стр. 3.[↩]
2. «Газетные жанры». Учебное пособие по журналистике, Изд. ВПШ, М. стр. 172.[↩]
3. В. Богданов, Теория в долгу (О жанровой специфике очерка), «Вопросы литературы», 1964, N 12. Более подробный разговор об этой статье – ниже.[↩]
4. А. Шумский, М. Горький и советский очерк, «Советский писатель», М. 1962.[↩]
5. А. Шумский, Горький и советский очерк, стр. 66.[↩]
6. Там же, стр. 95.[↩]
7. В той же переписке с А. Камегуловым встречается принципиальная критика статьи Е. Журбиной с таких позиций: «…Разрушая всякие шаблоны, нам не следует торопиться создавать новые… Пришли люди, которых обуревает желание «сломать традиции»… и появление их я – приветствую, а «педагогическое» намерение замкнуть их в тесные рамки старых традиций – это едва ли наше дело» («Вопросы литературы», 1964, N 12, стр. 98 – 99).[↩]