Поиски ядра

Рафаэль Мустафин, Образ времени, Казань, Татарское книжное изд-во», 1981, 296 с.

В книгу известного татарского критика вошли критические работы, литературные портреты и эскизы, материалы по истории литературы, статьи о художественном переводе…

Книга состоит из пяти разделов, организующих ее разнообразный материал и распределяющих его по проблемным «блокам»: интернационализм советской литературы (разделы «Моя гордость», «Различием и новизной»), просветительские истоки современной национальной литературы («Страницы истории»), литературный процесс как органическое целое, материал жизни и художественные формы («Спор о герое», «Живые традиции»).

Сам перечень проблем уже в какой-то мере позволяет судить о творческих интересах Р. Мустафина, о направлении его поисков.

Национальное равенство и братство, развитие национальных культур и их сближение в условиях социализма не противоречат друг другу. «Всякая изоляция от интересов и культурных достижений других наций равносильна смерти и для данной нации» (стр. 11) – такова одна из мыслей, открывающих книгу.

Было бы опрометчивым полагать, будто проблема, над которой ломает голову столько исследователей, окончательно решена в нескольких статьях книги, притом не литературоведческого характера. Автор и не ставил задачей объять необъятное, тем не менее он серьезно размышляет над проблемой, выступая как критик, изучающий в основном национальную татарскую литературу в ее живом движении.

Р. Мустафин, опираясь прежде всего на статью В. И. Ленина «О национальной гордости великороссов», стремится, во-первых, связать проблему национального с определенными важными принципами творчества, такими, как историзм, партийность, высокие художественные критерии.

Во-вторых, автор книги применяет к решению проблемы системный анализ. Единство нашей многонациональной литературы – «единая система кровообращения» – обладает такими, по мнению исследователя, отличительными признаками: 1) вытекает «из самой сущности советского строя, жизненной основы нашего государства, представляющего из себя великое содружество наций», 2) «базируется на единстве коммунистического мировоззрения», 3) предполагает «единство основополагающих эстетических принципов» (стр. 14).

Как устанавливаем из размышлений автора, национальное, сохраняясь как стиль литературы, как творческая индивидуальность писателя, в наше время чрезвычайно изменчиво, подвижно. Не грозит ли это исчезновением национальных культур? Да, мы идем к сближению наций, отвечает Р. Мустафин, но это сближение происходит не через игнорирование, не через отрицание, а через максимальное развитие каждой из национальных культур советских народов.

Хотя развитие национальных культур – объективный процесс, велики роль и ответственность каждого художника. Автор требует от художника трезво, творчески относиться к национальным традициям, а не увязать в них. Национальное и интернациональное составляют диалектическое двуединство. К сожалению, второму в книге отведено сравнительно немного места. На мой взгляд, интернациональное в литературе – это прежде всего расширение художественного пространства, влияющее и на структуру произведения. Интернациональное – это значит на уровне мировой культуры, это значит взять на себя огромнейшую ответственность говорить об общечеловеческих вопросах, о судьбах народов и планеты (а куда спокойнее описывать ручейки, цветочки и кумганы), это существенное расширение творческого горизонта. К сожалению, во многих наших повестях и романах (я имею в виду в данном случае татарскую литературу) пока еще часто топтание на месте, повторение пройденного; иные писатели умеют «оживлять» характеры, нагнетать сюжетные ситуации, щекотать нервы. Но главного- воздуха, большого дыхания – нет. Р. Мустафин, по-видимому, прекрасно знает обо всем этом, но сама планировка книги, уплотненной за счет довольно обширного и несколько разнородного материала, в данном случае» не позволила последовательно и достаточно полно проследить пути взаимодействия национального и интернационального в татарской литературе.

Немалое место отводится Р. Мустафиным переводу. Исследователь убежден, что «творческий облик любого поэта можно успешно воссоздать на другом языке» (стр. 182) и «главная задача переводчика… в первую очередь и как можно полнее воссоздать на другом языке «лицо» переводимого поэта» (стр. 184). Приводятся образцы перевода татарского поэта-классика Г. Тукая двумя поэтами – Анной Ахматовой и Ильей Сельвинским. Отдавая должное безупречной поэтической культуре обоих переводчиков, критик все же высказывает серьезные претензии к переводу И. Сельвинского, в котором манера русского поэта преобладает и заглушает голос, стиль Г. Тукая. Конечно, в данном случае Р. Мустафин прав: примеры убедительны:. Но вряд ли какой бы то ни было переводчик может раствориться в переводимом писателе целиком. Ведь любое творчество – это и отдача и проявление себя.

Хотелось бы поспорить с исследователем по вопросу о подстрочнике. Р. Мустафин считает, что «проблема перевода – не языковая, а прежде всего творческая проблема» (стр. 200), что «микроструктурой художественного текста является не слово, а образ» (стр. 202). Ergo – да здравствует подстрочник. Но автор не подкрепляет свои рассуждения убедительными примерами. Конечно, язык оригинала переводчику следует знать – и вообще знать как можно больше языков. Есть какая-то связь между лингвистическим диапазоном писателя (переводчика) и красотой, изяществом, крепостью, чеканностью его слога. Обрекать себя на подстрочник? Мне кажется, это значит становиться эдаким молодцом-коробейником, гастролером-фокусником.

Заговорив о национальных традициях, автор книги посвящает целый раздел проблеме просветительских истоков татарской литературы. Может показаться, что исследователь отходит от художественных вопросов, вторгается в «чужие» области истории, книговедения, философии. Нет, курс Р. Мустафина верный: знакомя нас с татарскими просветителями XIX века Шигабутдином Марджани и Каюмом Насыри, он многосторонне освещает их деятельность и тем самым показывает наглядно, как она, с их энциклопедичностью, подготовили почву для когорты передовых татарских писателей начала XX века – Г. Тукая, Г. Ибрагимова, Г. Камала, Ф. Амирхана.

Фигура Марджани, «ученейшего муллы», сложна и противоречива, и обращение к ней исследователя, не лишенное полемического задора, – показатель смелости мысли. Но не только это обращает на себя внимание. Хотя Р. Мустафин не ставил главной целью раскрыть связь Марджани с последующими татарскими писателями, творческая интуиция исследователя, однако, указывает верный путь. Речь идет о роли так называемой переходной личности (Марджани проповедовал свои передовые взгляды, будучи муллой, богословом). Типологически сходная двойственная ситуация характерна для многих татарских писателей. Их путь: медресе, возникновение революционно-демократических взглядов – впитывание идей социализма (Г. Ибрагимов, Г. Камал, Ш. Камал, Р. Ракипов, Г. Кулахметов и др.).

Мысль о преемственности просветительских идей в книге выражена все же недостаточно четко. Об этом автору в будущем стоит подумать. Кроме того, влияние Марджани, Насыри и других распространяется не только на писателей начала XX века. Монографии о татарских просветителях XIX века, множество статей, публикуемых сегодня, наводят на мысль о том, что данные традиции живы и для наших современников.

В связь с проблемами просветительства я поставил бы и многочисленные размышления Р. Мустафина о роли публицистики. Говоря о документе и художественной литературе, Р. Мустафин советует не разъединять их жестко, доказывает и отстаивает право документа на потенциальную художественность. Документ может быть «вживлен» в ткань художественного произведения и обогатить его не только информационно.

Правда, рассматривая понятия публицистичности и художественности, Р. Мустафин порой как бы колеблется, затрудняется в окончательных выводах, решениях. С одной стороны, он утверждает, что на стыке документализма и художественности могут и должны появляться новые жанровые разновидности. Таковы рассматриваемые в книге произведения «Кто же восьмой?» Салиха Баттала, «И мы были солдатами» Амирхана Еники, «Остров моей юности» Адипа Маликова, «Глядя на воды текучие» Шайхи Маннура. С другой стороны, Р. Мустафин считает недостатком романа Ахсана Баянова «Огонь и вода» то, что «сцены, выписанные в аллегорической манере, перемежаются с публицистическими «заставками» (стр. 82) Хотелось бы большей определенности в теоретической позиции и аргументации.

Интересны размышления Р. Мустафина над проблемой материала жизни и адекватности художественных форм, наиболее убедительно отраженные в статьях «КамАЗа живая душа… (Строители Камского автозавода в художественной литературе)», «Об уровнях эстетических критериев». Пока не все теоретически продумано в них, и это вполне объяснимо: автор шел по горячим следам событий, а кроме того, критическая статья по своему характеру более тяготеет к взволнованному, доверительному тону, к живому диалогу автора с читателем, – научные рассуждения, как ни говори, в какой-то степени утяжелили, подсушили бы стиль статьи. Но определенные теоретико-методологические пункты выделить в статьях все же можно: выбор объекта эстетического познания» мастерство построения «тугого узла сюжета», умение «в будничной, самой обыкновенной жизни открывать «душ золотые россыпи», профессиональная подготовленность критики.

Раздел «Живые традиции» я назвал бы гулистоном (цветником). Верный своему правилу – использовать разнообразные жанры критики, Р. Мустафин охотно обращается и к литературному портрету, и к эскизам, стремясь в миниатюрной форме отразить свои личные впечатления от творчества А. Исхака и М. Амира, А. Еники и Ш. Анака, И. Юзеева и Р. Файзуллина, В. Нуруллина и К. Мустафина.

В сборник включена только часть написанного Р. Мустафиным; некоторые качества его таланта, особенно ярко проявившиеся в работах, что оказались за пределами сборника, не полностью раскрылись перед читателем. Из них я обратил бы внимание прежде всего на искусство поиска и доказательства, на умение вовлечь читателя в орбиту своих творческих интересов (см. монографии Р. Мустафина о М. Джалиле, С. Хакиме и др.).Да и в этой книге Р. Мустафин предстает перед нами не только как критик со своим стилем и кругом интересов, но и как личность. Читая книгу Р. Мустафина, улавливаешь его характер, мысленно воссоздаешь его наполненную трудом и богатую встречами жизнь. И начинает вырисовываться нравственный аспект книги, не менее важный, чем научно-познавательный.

Нравственные идеалы автора проступают и в уважительном отношении к читателю и его духовному миру, и в научной принципиальности, и в любви к человеку труда, и в преданности искусству. Так, мне кажется, и нужно книгу Р. Мустафина воспринимать – в единстве взглядов и личности автора.

г. Казань