№6, 1982/Жизнь. Искусство. Критика

Новые дали романа

1

Кажется, давно ушли в прошлое разговоры об отставании нашего искусства от жизни. Энергия критической мысли направлена ныне главным образом на исследование идейно-творческой сути того явления, которое на XXVI съезде КПСС было названо «новой приливной волной» в советской литературе. При этом наиболее живые и продуктивные дискуссии завязываются вокруг романа, что вполне оправданно: общий рост художественной культуры развитого социализма особенно отчетливо проявляется в этом жанре, именно здесь резко ощутимо стремление в драматически заостренной форме говорить о глобальных вопросах, которые тревожат весь мир. Советский роман 70-х годов подтвердил истину; искусство социалистического реализма предоставляет писателю неисчерпаемые возможности не только в освоении нового жизненного материала, но и в проявлении своего таланта, создании новых эстетических ценностей, которые не уступали бы классическим образцам.

Конечно же, одной из причин идейно-художественного роста романа в 70-е годы является накопление творческой энергии художественной мысли в предшествующий период. Традиции М. Горького, М. Шолохова, Л. Леонова, А. Толстого, К. Федина, М. Ауэзова, С. Айни, Айбека, А. Головко и других – составная часть современного литературного процесса. Романисты 70-х годов, будь то признанные мастера, накопившие большой жизненный и художественный опыт, или молодые писатели, только заявляющие о себе в литературе, равняются на те вершины, которые были покорены предшествующими поколениями.

В то же время заблуждением было бы полагать, будто лишь развитием традиций обусловлен новый подъем, который переживает ныне советская литература, в первую очередь роман.

Можно смело утверждать, что в основе его творческих достижений лежит динамическое развитие всей духовной жизни народа в период зрелых социалистических отношений, та грандиозная программа коммунистического строительства, которая выдвинута нашей партией на своих съездах и которая вызвала бурный рост сознания масс, их новую активность – партийную, гражданскую, нравственную. Правдиво запечатлевая этот грандиозный марш истории, литература в то же время стремится увидеть в сегодняшнем дне те характерные явления, которые прорастут великим будущим- коммунизмом. В подобном взгляде на действительность, в подобном движении художественной мысли и проявляется основное свойство, можно сказать, «диалектическое ядро» нашего эстетического метода – осознанный историзм. Это отнюдь не застывшее академическое понятие, сам рост литературы обогащает его новыми гранями; и наоборот, возрастающая мера историзма сказывается на всех «этажах» идейно-творческой структуры литературного произведения.

Мне уже приходилось писать о том, что в нынешнем романе-эпосе меняется самый образ «исторического времени» и «пространства»: оно становится более емким, масштабным и сложным, чем было ранее. Претерпевают изменения категории «характера», «трагического конфликта», а вместе с ними – приемы построения сюжета, принципы типизации героев, изображение социальных и нравственных коллизий. Какие разные конфликты в романах Ч. Айтматова «Буранный полустанок (И дольше века длится день)», Ю. Бондарева «Выбор», Ф. Абрамова «Дом», Д. Гранина «Картина», Ю. Балтушиса «Сказание о Юзасе», О. Гончара «Твоя заря», Г. Маркова «Грядущему веку», Н. Думбадзе «Закон вечности»! А какой масштаб мысли, богатство чувств, глубина нравственных потрясений у простого рабочего Едигея, крестьянина Михаила Пряслина, советского работника Апейки, художника Васильева, редактора газеты Бачаны Рамишвили, дипломата Заболотного! Чувства и мысли этих героев вбирают в себя целый мир и в то же время не теряют индивидуального своеобразия. Нравственные аспекты в характеристике героев не просто доминируют, они все сильнее вбирают в себя общечеловеческое, то идеальное, что прорастает сквозь острейшие противоречия в нашей действительности. Исторический оптимизм в наших романах отражает поступательный ход времени, неодолимую силу новых, социалистических и нравственных идеалов, которые утверждаются в нашей жизни, Вся, например, сложнейшая, драматически напряженная коллизия в романе Ю. Бондарева «Выбор» в конечном счете подчинена задаче – показать душевное и интеллектуальное превосходство Васильева над Рамзиным, который в ответственный момент жизни допустил роковую ошибку, приведшую одаренного человека к полному распаду личности, к трагическому концу.

Изменения категорий «исторического времени» и «пространства» в современном советском романе вызвали обновление композиционных приемов, когда история и современность по-особому перемежаются в повествовании и создают ощущение многомерности и динамичности развития драматически острых событий (это характерно, например, для столь разных стилистически произведений, как «Дом» Ф. Абрамова и «Картина» Д. Гранина).

Ощущению многомерности в охвате событий способствует и полиэкранный принцип повествования, когда почти одновременно, в разных временных проекциях, происходят разные сюжетные события, заключенные в одну раму. Подобная структура (сохраняющая обычно единый стержень – духовную биографию положительного героя) служит выявлению единого потока действительности во всем его контрастном многообразии (см., например, «Закон вечности» Н. Думбадзе, «Капли дождя» П. Куусберга). На художественное слово в таких случаях падает особая нагрузка, ибо, сохраняя всякий раз свою неповторимость, оно, словно в ядре, заключает общую концепцию произведения. И какое это волшебное мастерство, сколько труда вкладывает настоящий писатель, чтобы найти одно-единственное слово для данной сюжетной ситуации, для данного героя, будь он забулдыгой Егоршей или красным комиссаром Калиной Ивановичем Дунаевым, чтобы это «слово, – как говорил А. Толстой, – подобно прикосновению невидимой руки», заиграло «на рефлективных клавишах нашего сознания»! 1

О характерных чертах, приемах, особенностях и т. д. современного советского романа у нас сейчас немало пишут. Но хотелось бы подчеркнуть, что все эти особенности же существуют сами по себе, как внешние структурные признаки. Они в произведении всегда подчинены особой цели и в конечном счете призваны раскрыть сложный процесс жизни, художественно отразить богатство духовного мира нашего современника-созидателя, обличить безобразное и воспеть красоту наших идеалов. Новым моментом, характеризующим главную тенденцию художественного поиска, по моему глубокому убеждению, является усиление светотеней, красок, идей, столкновений героев, постижение глубин их чувств и мыслей, зачастую контрастных, противоречивых, острота нравственных и социальных противоречий нашего времени. Глобальные вопросы – человек в мире и жир в человеке, герой и история, герой и современность, человек и будущий мир, – эти вопросы не просто ставятся, а решаются по-гамлетовски: «Быть или не быть…» Отсюда – острая эмоциональная напряженность повествования. Сложные противоречия жизни как бы пульсируют в произведении, проявляются рывками, по-новому освещают внутренний мир героев. Увеличившаяся социально-историческая емкость произведений потребовала и особо емких форм обобщенности. Конкретный факт в произведении обычно рассматривается в свете исторического времени, а сама ситуация и действия героев, их судьба овеваются дымкой легендарности. Тягой к ней отмечены не только романы Ч. Айтматова «Буранный полустанок», О. Гончара «Твоя заря», Ч. Амирэджиби «Дата Туташхиа», в которых сильно сказывается романтическая тональность повествования, но и такие сугубо реалистические вещи, как «Дом» Ф. Абрамова, «Сказание о Юзасе» Ю. Балтушиса. Все это и позволяет говорить о существенно новых явлениях в советской литературе.

2

По мнению Горького, легенда – один из труднейших жанров. Тем более следует приветствовать творческую смелость художников, активно обращающихся, ныне к ее поэтике. И это, как говорилось, не просто индивидуальное пристрастие того или иного романиста, да – художественная закономерность. Стремясь к масштабности обобщений, к созданию типов, авторы обращаются к хранилищу социально-нравственного опыта истории, каковыми, по сути, и являются мифы, легенды.

У нас много писалось о романе Ч. Айтматова «Буранный полустанок», и это не удивительно. Ибо, думается, писателю с редкостной и покоряющей убедительностью удалось создать образ современного положительного героя – и как живой личности, и как художественного типа.

Роман Айтматова многопланов, смыкает в себе различные круги времени: прошлое, настоящее, мыслимое будущее (космическая тема). И в центре всего этого сложного художественного мира – фигура рабочего Едигея. Сосредоточивая нравственный опыт истории казахского (и не только казахского!) народа, являя собою тип личности, взращенной новым социальным порядком, личности, творящей историю, Едигей в то же время предстает перед читателем в неповторимости своего индивидуального облика.

Основная сюжетная линия романа Айтматова подчинена раскрытию психологии мышления Едигея, его внутреннего мира, наиболее ярко проявляющегося в кульминационные моменты его жизни. По масштабам своего мировосприятия незаметный путевой обходчик вырастает в крупную, значительную личность. Не замыкаясь сиюминутными, преходящими заботами, он из маленького окошка своей железнодорожной будки видит весь мир, все свои душевные запасы бросает на то, чтобы в нашем обществе, где «человек человеку – друг, товарищ и брат», коммунистические принципы отношений утвердились не только в своих социальных основах, но и в нравственных, стали естественной нормой поведения каждого человека. Именно эта активность души превращает Едигея в подлинного героя нашего времени. А условно говоря, объем души, словно вобравшей в себя думы и боль трудовых людей всего мира, где сталкиваются тревоги планеты, превращает его в подлинное художественное открытие. Такой обширный внутренний мир героев требует и соответствующих средств изобразительности. И действительно, образный строй романа многомерен, под стать личности главного героя: в романе постоянно перемежаются, увеличивая масштабы обобщений, строго реалистические приемы письма и романтические краски.

В критических статьях при анализе романа Айтматова возникли споры о том, как в нем решается космическая тема. В этом плане у меня, как и у многих коллег, возникает к писателю немало претензий. Но, думается, неправильно было бы, как это делалось в некоторых публикациях, рассматривать футурологическую линию повести ни с чисто научной, ни с чисто социальной, ни с чисто художественной точки зрения (хотя, согласен, в этом смысле она лишена той проникающей силы, какой отмечены современные и мифические пласты повествования). На мой взгляд, космическая тема может быть верно понята лишь в перспективе художественной логики всего романа. Прежде всего, она укрупняет фигуру главного героя, придает ей поистине эпохальные измерения (при том, что Едигей во всем вполне «земной» человек). А с другой стороны, разрабатывая космическую тему, писатель получает возможность сказать о кричащих, поистине трагических противоречиях нашего времени. Недаром все эти картины лесно-грудской жизни, переговоры космонавтов с землей и т. д., как будто незаметно, но ощутимо из легенды, из проекции в будущее приближаются к сегодняшним дням. Едигей видит реальный космодром, видит, как одна за другой в космос уносятся огнедышащие ракеты, чтобы оградить землю защитным поясом от пришельцев из внеземной цивилизации.

Рассуждая о конкретных способах решения космической темы, можно, повторяю, предъявлять автору разнообразные упреки. Но я воздержался бы от идеологических претензий. В очень сложной форме роман Айтматова несет в себе исключительно важную идею интернационального братства людей. Альтернатива ему – мировая катастрофа. В предисловии к роману автор указывает, что единственная сила, которая может предотвратить такую катастрофу, – люди подобные Едигею. Люди труда всегда поймут друг друга, могут договориться жить в мире.

Так разворачивая сюжетные события в своем романе, Айтматов ставит Едигея в центр вселенной, возвышает реальную фигуру героя до уровня художественного типа огромной идейной и художественной силы.

Говоря об интернациональном пафосе романа, необходимо подчеркнуть его, так сказать, чисто художественное обеспечение. Даже творческая история «Буранного полустанка» – факт интернациональный. Киргизский писатель, который пишет на русском языке, создает художественный тип современного рабочего, обращаясь к жизни казахов, точно воспроизводя национальное своеобразие обстоятельств их жизни и выделяя интернациональные черты в самом характере героя – нового советского человека, – свойственные всем рабочим любой национальности.

С другой стороны, сама изобразительная сила произведения возникает на основе продолжения и обновления многонациональных литературных традиций: и русской, и казахской, и киргизской. Сами эпические приемы в романе Айтматова идут от «Манаса». Но не только! Например, поразительны витальность и антропоморфизм мироощущения героев и самого автора, помогающие раскрыть истоки жизненных сил явлений природы и законов вечного круговорота и обновления жизни (образ верблюда Каранара). И как тут не вспомнить Классические русские традиции, например образ Холстомера Л. Толстого! А легенды? Ту же легенду о манкурте типологически можно сравнивать с одной из «Сказок об Италии» Горького.

  1. А. Н. Толстой, Полн. собр. соч., т. 13, М., Гослитиздат, 1949, с. 399[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №6, 1982

Цитировать

Новиков, В. Новые дали романа / В. Новиков // Вопросы литературы. - 1982 - №6. - C. 3-23
Копировать