«Поиграем в декаданс…»

Исследование выполнено в Институте мировой литературы имени А. М. Горького РАН за счет гранта Российского научного фонда № 23-28-01832 «Русская литература в интеллектуальной жизни Франции рубежа XIX–XX веков«.

Давай вечером с тобой встретимся,
Будем опиум курить-рить-рить…
Давай вечером с тобой встретимся,
По-китайски говорить…
Не прячь музыку — она опиум
Для никого, только для нас…
Давай вечером умрем весело,
Поиграем в декаданс…

«Агата Кристи». Опиум для никого

Отдавая должное остроумию редакции «Вопросов литературы», решившей поместить полемичную статью В. Мильчиной о декадансе и/или упадке [Мильчина 2023] в пандан к моей работе о генеалогии «Сплина Парижа» [Фокин 2023], я хотел бы в этом отклике уточнить некоторые содержательные моменты как моей исследовательской и переводческой позиции, которые затрагиваются в статье многоуважаемой коллеги, так и тех научных дисциплин, на границах которых профессора, по выражению великого Гете, «поедают друг друга»: в нашем случае это история понятий, история литературы, социальная история, теория перевода, философия… ибо, по моему глубокому убеждению, всякое ответственное рассуждение о декадансе начинается с признания напряжения или даже рассогласованности, существующих между словами и делами, тем более если речь идет о словах и делах, обретающихся на границах различных наук, равно как и за границей научного знания¹.

Начнем с истории понятий:

Согласно одному знаменитому афоризму Эпиктета, людей потрясают не деяния, а рассказы об этих деяниях <…> Тезис Эпиктета принадлежит длительной традиции, где издревле ставился вопрос о соотношении слова и дела, духа и жизни, сознания и бытия, языка и мира. Рефлексия того, кто ставит своей задачей выяснение соотношения истории понятий и социальной истории, также попадает под давление этой традиции [Козелек 2004: 97].

В свете рассуждений одного из основоположников истории понятий мы полагаем, что, если нам предстоит уяснить, о чем говорят Ш. Бодлер, Г. Флобер, П. Бурже — об упадке или о декадансе, употребляя французское слово décadence, — нам следует прежде всего определить отправную точку нашего рассуждения, которую в данном случае мы обретаем в различии между значением и смыслом слова: если первое находится в словарях, более или менее авторитетно, более или менее произвольно, более или менее случайно устанавливающих сложившиеся словоупотребления, то второй — в авторских текстах, иногда в открытую, иногда исподволь оспаривающих общепринятые значения слов, равно как и притязания авторов словарей на истину в последней инстанции. Разумеется, разного рода словари литературоведческих терминов или философских понятий не представляют собой исключения из сформулированного постулата. Более того, именно в силу невероятного притязания на установление предельно правильного значения понятия они, как никакие другие сочинения подобного толка, рискуют со временем перейти в категорию «Словаря прописных истин»².

В свете сказанного мы можем определить вторую точку в линии нашего рассуждения: если нам предстоит уяснить, о чем говорят Бодлер, Флобер, Бурже — об упадке или о декадансе, употребляя французское слово décadence, — нам следует если не отказаться вовсе от использования в своих размышлениях тех значений этого слова, которые фиксируются в современных нашим авторам словарях — П. Ларусса, Э. Литре или седьмом издании «Словаря Французской академии», — то подходить к ним не иначе, как с филологической иронией или по меньшей мере дистанцией. Тем более что упомянутый выше «Словарь прописных истин» Флобера или позднейшие философско-филологические размышления Бодлера могут рассматриваться как две формы литературной пародии на данные лексикографические предприятия, призванные упрочить торжество буржуазно-демократического разума: «ЛИТТРЕ: Подсмеиваться, услышав его имя. — «А, это тот господин, что уверяет, будто мы произошли от обезьян»»³ [Flaubert 2014: 101]. Очевидно, что ирония Флобера распространяется не столько на автора «Словаря французского языка», в котором, разу­меется, нет ни слова о происхождении человека, не столько на Ларусса, выступавшего главным популяризатором учения Дарвина во Франции середины XIX века, сколько на манию современников довольствоваться верхушками знания, в стихии которой не так уж и важно, кто же говорит, что человек произошел от обезьяны [Фокин 2011b]. В силу вышеизложенных соображений смею полагать, что определенная часть в аргументации многоуважаемой В. Мильчиной, а именно та, где филолог апеллирует к названным лексикографическим источникам, оказывается под вопросом.

В то же время встает другой вопрос: о принципах ответственной критической работы с литературными первоисточниками, когда понятие, значения и авторские смыслы которого мы хотим прояснить, соотносится не только с литературой, но и с социальной историей, то есть не только со словами, но и с деяниями, страданиями, общностями и распрями. Вновь сошлемся на Р. Козелека:

История понятий, таким образом, есть прежде всего особый метод критического анализа первоисточников, который ориентирован на анализ употребления политически или социально релевантных терминов и ключевых выражений, обладающих политическим или социальным содержанием. Разумеется, в историческом прояснении употребляемых в той или иной ситуации понятий необходимо учитывать данные не только истории языка, но и социальной истории, ибо всякая семантика как таковая имеет дело также и с внеязыковыми содержаниями. Этим объясняется ее щекотливое положение среди наук о языке, но вместе с тем именно это делает ее также способной оказывать неоценимую помощь в историческом исследовании. Прояснение понятий позволяет точнее понять высказывания прошлого, более отчетливо выявить то, какие факты или отношения подразумевались [Козелек 2004: 103–104].

Разумеется, может показаться, что вопросы языка и литературы, на которых сосредотачивается Мильчина, мы подменяем вопросами социальной истории, однако такое впечатление будет ложным, ибо понятие «декаданс» выходит за рамки истории литературы. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к процитированной статье С. Зенкина, где оно рассматривается в связи с «расовой идеологией XIX века» (правда, автор настаивает, что речь идет не о понятии, а о «метафоре»), — или к тексту композиции известной рок-группы, отрывок из которого был избран эпиграфом к этим заметкам.

Таким образом, третья точка в линии наших размышлений о понятии декаданса находится в определении круга первоисточников, в котором смысл французского слова décadence отрывается от более общего, от более исторического, от более внелитературного значения понятия «упадок» и начинает соотноситься, с одной стороны, с литературой, с другой — с современностью или, если вспомнить здесь столь же противоречивое понятие, рожденное почти в то же самое время в поэтическом сознании Бодлера, — модерностью. Не вдаваясь в обстоятельную филологическую аргументацию необходимости говорить именно о модерности, или модернитете [Вальта 2017], ограничусь здесь указанием на то, что в живом уме поэта «Цветов Зла» и критика «Живописца современной жизни» это понятие лексикографически связано с понятием моды. Впрочем, с последней связано и само понятие декаданса.

Итак, первым источником, подлежащим толкованию в генеалогии понятия декаданса во французской интеллектуальной культуре, следует считать текст Бодлера «Новые заметки об Эдгаре По» (1857). Это предисловие к «Новым необычайным историям» — второму сборнику переводов французского поэта из малой прозы американского собрата по перу. Именно в этом предисловии как incipit возникает словосочетание, вокруг которого будет поломано столько полемических копий: «Литература декаданса!» Почти все критики, приступающие к обсуждению понятия или метафоры декаданса, обращаются в первую очередь к этому тексту. Правда, почти никто не уделяет внимания типографическому стилю приведенного выражения: автор не просто выбирает курсив, выделяя словосочетание из общей ткани своих рассуждений, но еще и ставит знак восклицания! Более того, поставив понятие «Литература декаданса!» сразу после названия всего текста — «Новые заметки об Эдгаре По», — Бодлер словно дает подзаголовок своему программному тексту. Словом, все предстает так, как если бы Бодлер самолично обращал внимание читателей на необычайное словоупотребление.

Авторитетный французский литературовед Клод Пишуа, редактор и автор примечаний ко второму тому Полного собрания сочинений поэта, по которому мы цитируем текст «Новых заметок об Эдгаре По», несколько недоуменно замечает в комментарии к этому словосочетанию:

Атака представляется грубой.

1. Опыт такого междисциплинарного обсуждения понятия декаданса был предпринят мной через организацию третьей международной конференции по компаративным исследованиям национальных культур «Декаданс в Европе: слова и вещи» (СПбГУ, 27.05–28.05.2014). Программу и видеозапись отдельных выступлений см.: [Декаданс… 2014]. К сожалению, материалы конференции не были опубликованы своевременно; отмечу, тем не менее, две работы, по характеру которых можно составить представление о содержании проходивших тогда дискуссий: [Зенкин 2014; Фокин 2016].[↩]
2. Именно так следовало бы писать название знаменитого сочинения Г. Флобера.[↩]
3. Здесь и далее перевод с французского и немецкого наш, если не указано иное. — С. Ф.[↩]