Похороны сына века. Роман А. Рубанова «Патриот»

В. Пустовая в особый подкласс современной литературы выделяет «пацанскую» прозу З. Прилепина, А. Рубанова и С. Шаргунова, отмечая ее страстность к широте жизни, желание персонажей «быть хорошими» и трагизм: «пацанская» литература пишется о том, что «в нынешней России мечта о правильной жизни оплачивается преступлением» [Пустовая: 84]. Но Валерия Пустовая не была бы собой, если бы удовлетворилась сожалениями «не мы такие, жизнь такая». Вскрывая оболочку социальной проблематики, критик видит психологическую незрелость «пацанской» литературы, ее неспособность «дорасти до зрелой правды»: «Каждый из героев трех писателей тщится стать не тем, кто он есть, видит мужество и честь в том, что наиболее далеко уводит его от них» [Пустовая: 87].

«Пацанская» литература была красивой, молодой и злой, когда взорвала болото русского постмодернизма. Но она отказалась взрослеть и стала жесткой рамой для своих авторов. Лейтмотив прилепинских героев — пустота, рубановских — вечное самоутверждение.

Пацан — современный тип маленького человека. Униженный и оскорбленный, он винит ближнего, общество, судьбу, но только не самого себя. В психологии это называется «внешним локусом контроля».

На прямой вопрос, что превратило Сергея Знаева, сквозного героя романов Рубанова, в сбитого летчика, автор отвечает: «Советский Союз превратил» [Рубанов. Злободневность...].

В Советском Союзе внешний локус контроля прививался целенаправленно. Партия скажет, партия сможет. В 1990-е, лишившись Большого Брата, многие продолжали искренне верить, что им должны. И шли вырывать у жизни «свое, законное»: грабить, обманывать, убивать. «Я не мстил государству, но запомнил. И потом на протяжении пяти лет просто делал что хотел. Забирал свое» («В бегах»).

В романе «Великая мечта» герой ворует запаски из багажников таких же нищих обывателей, но при этом брутальными лозунгами взнуздывает брыкающуюся совесть: «…деньги не появятся, пока их не вырвешь у мира, не выгрызешь, не вытянешь хитростью!»

Но это путь подростка. Еще Достоевский обосновал его бесплодность. Бороться с миром тщетно, начинать надо с себя, с избавления от внешнего локуса контроля. Пока он не станет внутренним, пока размышления о вине и ответственности не будут направлены на себя самого, жизнь пацана не изменится, и это мало зависит от изменения жизни вокруг.

В произведениях Рубанова герой и автор слиты в автобиографическом симбиозе, однако с 2012 года намечается их расхождение. Герой остается носителем пацанского образа покорителя мира, автор — взрослеет. Переосмысление «кодекса пацана», проявляющееся в иронии, мы впервые встречаем в сборнике рассказов «Стыдные подвиги». Герой выходит вечером в парк с купленной сыну машинкой. Запуская электрическую игрушку, он ждет восхищения подростков с соседней лавочки. Но те уходят, а на машину лает щенок. Его хозяйка нервничает, кричит на собаку, потом на героя, который отвечает ей тем же, но круче: «Закрой пасть, старая ведьма. Или я сейчас возьму кирпич и разобью башку сначала тебе, а потом твоей псине… На х-й пошла!!!» Оставшись в тишине и одиночестве, он вздыхает о несовершенстве «сестры своей»: «Жаль, — могли бы нормально поговорить. Я бы рассказал про песок на пляже в Троице-Лыково, или даже прочел стихотворение, сочиненное час назад».

Через пять лет после «Стыдных подвигов» выходит роман «Патриот» (2017). Отдышавшись за пятилетнюю передышку от лихорадочной фиксации своей биографии, Рубанов занимает позицию, наконец-то диссоциированную от себя любимого. (Более ранняя попытка в романе «Психодел» потерпела неудачу, так как его главная героиня, бодрая девушка Мила, была все тем же Андреем Рубановым, но в женском платье: собранно, деловито и цинично стремящимся прогнуть мир под себя.)

Выйдя из созависимости с героем, автор «Патриота» впервые стремится не себя показать, не заслужить одобрение, а осмыслить жизнь: «Я писал книгу в значительной степени для себя. Это были попытки какого-то самоанализа» [Рубанов. Я уже...].

Критика О. Демидова «Патриот» неприятно удивил «вторичностью»: «»Патриот» — это сумма всех наработок. Вот герой сбежал из фантастического романа «Боги богов», вот воробей из рассказа «Яшка», вот обмен товаром на капоте машины, напоминающий сцену из рассказа «Подрался», вот армейская жизнь <…> Не хватает только тюрьмы и Чечни» [Демидов].

Но так и должно быть, если «Патриот» завершает пацанскую тему. Ведь coda, по законам музыкальной гармонии, и должна актуализировать все предыдущие мотивы, она звучит в главной тональности и содержит все бывшие основными темы.

«Патриот» и по языку отличается от предыдущих произведений Рубанова. Что тоже огорчает О. Демидова: «…Надломленный герой порождает долговязый язык, на котором необходимо о нем говорить, и сбивчивую тихоходную мысль, которая разворачивается на пятистах страницах» [Демидов]. Критик сожалеет, что проза Рубанова потеряла свою «жилистость», «мускулистость» и советует последнему еще поработать над текстом. На что Рубанов отвечает, что писал этот роман дольше, чем остальные произведения, и «то, что хотел, раскрыл» [Рубанов. Я уже...].

Попробуем разрешить дилемму. Фирменная рубановская энергия в «Патриоте» есть. Но раньше она освещала сюжет прямолинейно и узко, как шахтерский фонарь на лбу героя, а теперь ее дислокация глубже: на уровне нравственной коллизии произведения. В «Патриоте» появляется точка зрения автора, альтернативная пацанской, и за счет смены ракурсов герой оказывается не только в социальном, но и в общечеловеческом контексте поиска справедливости. Он уже не воюет, вздыбливая мир, как тореро мулету, а идет по натянутой нити судьбы, как канатоходец над пропастью. Человеческая и «пацанская» правда взвешиваются на весах жизни. И примета этой внутренней напряженности — то, что финальный саспенс не хочется читать быстрее, чтобы узнать развязку, а, напротив, интереснее читать вдумчиво, проникаясь трогательным и важным пробуждением души.

О. Демидов также упрекает автора, что тот «из железного человека делает просто труса и балабола с пошатнувшейся психикой, чем несказанно огорчает читателя, привыкшего к старому Знаеву» [Демидов]. Напрашивается сравнение творческого пути Рубанова с эволюцией Хемингуэя, после «суровой простоты» героев «кодекса» пришедшего к лирическим внутренним монологам в романе «По ком звонит колокол», до сих пор неоднозначном для исследователей.

Да, в «Патриоте» нет надрыва, свойственного пацанской литературе, и сначала кажется, что герой Рубанова изменился. Ушла истерическая претензия к миру, появилась первичная осознанность: например, если ты задержан за рулем пьяным и лишен за это автомобиля, то виноват в этом сам, а не гады-гайцы.

Но, оказывается, это новое понимание мира появилось не у повзрослевшего героя, а у повзрослевшего автора. Знайка же остался прежним. Как и раньше, он держится за свою исключительность: «Кто теперь понимает, какой рывок сделан за ничтожные десятилетия? Кто сейчас отдает отчет, из каких болот вылезли мы, Плоцкие, Знаевы, лохматые ребята с пионерским прошлым? С каких холодных смрадных днищ мы поднялись до нынешней точки за считанные годы?»

Все герои Рубанова, и Знайка первейший из них, заражены горячечным и болезненным самоутверждением. Хилые и невысокие, они стремятся стать заметными, значимыми, доказать миру свою мужскую суть. В армии в мерзлой подсобке они занимаются карате; в сорок лет стремятся сесть на шпагат, преодолевая боль в мышцах и бессмысленность этой цели; обещают каждый день сидеть под водой на несколько секунд дольше (забывая, что предел, отпущенный человеку, закончится через пару недель). Одним словом, герои Рубанова стремятся к реализации стереотипа «быть настоящим мужиком».

И вот наконец, ура, в «Патриоте» кодекс мужика выполнен.