Поговорим о нашей речи

В «Литературной газете» (26 февраля 1959 года) было помещено письмо читателя. Прошу обратить внимание на следующие строки: писатели «не имеют права допускать в своем творчестве нелитературные обороты, так как их ошибки размножаются в десятках тысяч экземпляров и усваиваются читателями. А между тем опытный беллетрист Н. Носов считает допустимой такую фразу: «Что же вы там застряли?» – кричал он, размахивая руками, словно ветряк» («Незнайка в Солнечном городе»)».

Что ошибки писателей размножаются в десятках тысяч экземпляров и усваиваются читателями, – это очень верно. Все остальное неверно. Ну что худого в употреблении «застрять» в смысле «задержаться», «запропаститься», «остановиться»? Но дело не в конкретном слове. Читатель отказывает писателю в праве на нелитературные обороты, слова. Это потому, что читателя не научили отличать язык художественной литературы от литературного языка (представьте себе на минуту «Тихий Дон», сплошь написанный литературным языком!).

Читатель смешивает авторскую речь с речью персонажа. А кто виноват, что у читателя такие взгляды? Мы, учащие языку, а также пишущие о нем. Да, надо бороться за культуру речи. Но все дело в том, что понимать под культурой речи.

Если под ней разуметь способность чутко и серьезно вслушиваться в жизнь современного языка, умение правильно использовать его богатство, – это одно.

Если же ее понимать как боязнь новых или незнакомых слов, оборотов, новых значений старых слов, как шараханье от слов и оборотов народного языка, как торжество уныло стерильной однообразности, – это другое.

Перед писательскими съездами 1954 и 1959 годов сами писатели говорили о «стерилизованном», «обезжиренном», «кастрированном», «среднелитературном» языке многих наших книг. С тревогой указывали на нивелировку языка: порой невозможно отличить язык одного писателя от языка другого. Близнецы, да и только!

«А где же критики были, где редакторы?» – спросит иной читатель. Но беда в том, что часть критиков и редакторов считает такое положение нормальным и не без гордости причисляет себя к стражам чистоты языка. Такие редакторы и критики призывают писателей вовсе не пользоваться диалектными и просторечными оборотами и словами (даже не разбираясь, в авторской речи это или в речи персонажа, к месту или нет).

Факты? Почитайте хотя бы статьи Вл. Лидина, А. Югова, В. Закруткина, Г. Шолохова-Синявского, К. Паустовского, напечатанные в 1958 – 1959 годах в «Литературной газете». Каждый факт неоправданного запретительства – песчинка, капелька. Но этих фактов много, очень много. Они в своей совокупности и образуют ныне серьезную опасность для языка – пуризм.

Язык развивается независимо от воли человека по своим внутренним законам. Но из этого вовсе не следует, что люди не могут улучшать или ухудшать язык, не могут ускорять или замедлять его развития.

Чем выше культура общества, то есть чем больше людей проходит через среднюю школу, чем больше читателей, радиослушателей, теле- и кинозрителей, посетителей театров, тем сильнее возможность влияния человека на язык, причем возможность влияния не только положительного, но и отрицательного.

Когда, скажем, лет сто назад грамотных в нашей стране насчитывалось всего несколько сотен тысяч, пуристические наскоки были не страшны языку: вокруг островка речи так называемых образованных людей колыхалось море народного языка.

Сегодня нет островка. Могучие волны культурной революции смыли его. Есть море. Море нашей речи. И нынче мы все в ответе за то, чтобы оно не усыхало, как усыхает Каспийское море.

Калеча язык писателей, пуризм калечит речь читателей, слушателей. Пуризм стал врагом языка миллионов, желающих говорить правильно, «культурно»: по неведению они нередко принимают запретительские догмы за требования истинной культуры речи, а безуханную, «правильную» до зевоты речь – за образец.

Время от времени на страницах наших газет, журналов появляются заметки о речи. В этих статьях содержатся и советы говорящим и пишущим (то же самое в брошюрах и радиопередачах о культуре речи). Среди верных рекомендаций, призывов есть и спорные, а то и просто неверные.

Вместе с читателями «Вопросов литературы» хотелось бы подумать над некоторыми из подобных советов. Зачастую их дают большие знатоки языка. Но разве кто-нибудь застрахован от ошибок?

Однако прежде позвольте рассказать об одном случае.

Юношей прочел я у Горького, что выражение «целый ряд» неправильно: ряд не может быть нецелым. Долго я избегал этого словосочетания в своей речи и считал его ошибочным в чужой. И только спустя годы понял, что Горький напрасно обидел это выражение.

«Целый» имеет несколько значений. Со словом «ряд»»целый» употребляется не в смысле «полный», а в смысле, как говорит «Толковый, словарь» под редакцией Д. Ушакова, «большой, значительный (по количеству, величине, роли, важности, значению)». Среди примеров словарь приводит и такой: «Ц. ряд новых проблем».

«Целый ряд» есть у Д. Писарева, И. Мечникова, В. Брюсова, В. Маяковского, А. Макаренко, А. Твардовского. «Целый ряд» имеет все права гражданства в русском языке. Но чтобы прийти к этому выводу, мне, повторяю, потребовались годы: так велика была сила горьковского табу.

«Семьдесят лет назад в село, где я родился, пришел цыган с медведем… Тогда… мне, трехлетнему, показалось совершенно необычайным, как черный бородатый человек нараспев приказывал бурому лохматому зверю, что он должен был сделать, и зверь этот понимал его и делал.

– Ма-ля-та п-а-риш-на-а, ма-ля-та па-а-риш-на за во-дою паш-ше-ла-а! – приказывал цыган…

Помню, что я совсем не понял тогда, что «малята паришна» значит «молодая барышня»; мне объяснила это мать, а я спросил ее: «Это он по-медвежьи? Чтобы медведь его понял?» Мать качнула головой в знак согласия с моей догадкой. Замечу кстати, в скобках, что и теперь, когда я вижу в печати «встать на колени», я готов, как тогда, в три года, спросить: «Это по-медвежьи?» Сам я говорю и пишу «стать на колена» и «встать с колен». Мой вам совет: не пишите «по-медвежьи».

Эти строчки взяты из статьи С. Сергеева-Ценского «Слово к молодым» («Комсомольская правда», 27 сентября 1955 года).

Да, лет семьдесят пять – сто назад было странно слышать «встать на колени». Но развитие языка привело к тому, что у глагола «вставать» появились новые значения, сходные с некоторыми из значений глагола «стоять»: «стоя занимать какое-либо место, останавливаться», «прекращать движение, перестать действовать». Это подтверждается примерами из Горького (в числе которых трижды встреченное мною «встать на колени»), А. Блока, В. Маяковского, В. Арсеньева, А. Неверова, Я. Смелякова, Н. Тихонова, Ю. Либединского, С. Антонова.

С этим изменением в смысловой стороне слова связано и появление выражений «встать на колени» (опуститься на колени), «встать в тупик», «встать к станку», «встать в позу». В современном русском языке одинаково правильно будет сказать «стать на колени» и «встать на колени», «стать к станку» и «встать к станку».

Новейшие толковые словари не считают ошибочным употребление «встать» в значении «стать».

Стало быть, «встать на колени» – не по-медвежьи. «Как, например, объяснить, – писал тогда же С. Сергеев-Ценский, – такое: Тургенев был орловцем, а я на заре туманной юности тамбовцем; теперь же мы с Тургеневым стали: он – орлов-чан-ин, а я, – можете представить себе, – тамбов-чан-ин!.. И я готов спросить кого угодно: не знаете ли, в какой бондарной мастерской сработаны эти неуклюжие чаны?»

Против этого суффикса -чанин возражал автор одной из статей в газете «Литература и жизнь». С ним не согласился автор заметки в журнале «Вопросы литературы» Д. Альшиц (1959, N 11). А 27 февраля 1960 года в «Литературной газете» Б. Тимофеев вновь вернулся к этому вопросу.

Да, в последние десятилетия суффикс -чанин (производный от -анин: горожанин, крестьянин) стал продуктивным, то есть плодовитым суффиксом. С его помощью образуется все больше существительных, обозначающих жителя какого-нибудь города. И в языке возникают борющиеся пары: существительные, обозначающие жителя города с суффиксом -ец (орловец), и существительные с суффиксом -чанин (орловчанин). Такое явление вообще свойственно языку. И не только

в области словообразования. Здесь нельзя декретировать. Язык «сам» разберется. Суффиксу -чанин, очевидно, помогала и помогает неоднозначность суффикса -ец. Кировец – это и житель г. Кирова, и рабочий завода имени Кирова.«Свердловцы» – так называли выпускников «Свердловки» – Коммунистического университета имени Я. М. Свердлова. И «свердловцы» – жители г. Свердловска.

Есть случаи, когда употребителен лишь один суффикс для образования существительного – названия жителя города: ейчанин (-чанин), омич (-ич), сталинградец (-ец). Думается, что, покуда в языке идет сложный процесс отбора, не нужно ни чураться суффикса -чанин, ни забывать старых суфиксов -ец, -як и др.

Не беда, если в наши дни рядом с «тамбовцем» будет «тамбовчанин», рядом с «тулячкой» – «тульчанка». Не надо только «ейцев» или «хабаровчан» с «казанчанами» и «рязанчанами».

17 января 1959 года «Литературная газета» опубликовала интересную статью А. Югова. Сейчас меня занимает лишь одно место статьи – то, где А. Югов предостерегал: «Я влез на телегу»… каждому русскому человеку ясно, что это не по-русски… влезают во что-либо. Влезть на дерево нельзя». А. Югов признает правильным только «взлез на телегу, дерево».

Если заглянуть в словарь древнерусского языка И.