Поэзия революционного народничества От эдиционной практики к изучению форм взаимодействия литературы и журналистики

Работа выполнена в Институте мировой литературы имени
А. М. Горького РАН за счет гранта Российского научного фонда (РНФ), проект № 20-18-00003.

Рост литературоведческого внимания к «дискурсу революции», простимулированный столетним юбилеем событий 1917 года, и выход новых фундаментальных исследований по этому периоду [Перелом… 2017; Литература… 2018] оставляют в тени те литературные явления, которые ему предшествовали и активно приближали грандиозные общественные потрясения. Один из их очевидцев с полным на то правом утверждал: «Без интеллигентского «слова-логоса» не совершилась бы русская революция, точно так же, как без штыка солдатского, без рабочего молота» [Мережковский 1917]. Неотъемлемая часть таких «забытых» сегодня явлений — поэзия революционного народничества. Надо полагать, что, обладая промежуточным статусом между собственно художественной литературой и публицистикой, она представляет интерес не только в археографическом плане, как звено, обеспечивающее целостность историко-литературной ретроспективы, но и в контексте актуального ныне изучения границ между дилетантизмом и профессионализмом в искусстве, а также — социально-политических практик писателей и форм их репрезентации в творчестве.

Основу для нашего разговора составит репринтное издание второй корректуры не вышедшей в свое время антологии «Поэзия революционного народничества» (СПб.: Изд. дом «Мiръ», 2019) под обложкой Большой серии (далее — БС) «Библио­теки поэта». Заметим, что тираж книги — всего двести нумерованных экземпляров. При том что в годы перестройки, когда том готовился, тиражи БС достигали двухсот тысяч. К слову, в довоенное время они колебались от полутора до пятнадцати тысяч, затем — от четырех до пятидесяти пяти тысяч, а уже после 1991 года стали быстро сокращаться, опускаясь порой до отметки в одну тысячу экземпляров [Библиотека… 2008: 3]. Подготовкой тома по заказу Ленинградского отделения издательства «Советский писатель» занимался М. Золотоносов. За прошедшие с тех пор годы этот исследователь, перековавшийся из инженера в гуманитария широкого профиля (журналиста, критика, искусствоведа, историка, литературоведа), приобрел скандальную популярность благодаря работам, в которых эпатаж и оригинальность концепций сочетаются с фактографической основательностью, привлечением малоизвестных и архивных источников, редких эгодокументов.

Впрочем, жесткие рамки почтенной академической серии не помешали Золотоносову еще в поздние советские годы обнаружить свои интеллектуальные вкусы. Во вступительной статье к тому, выход которого планировался в 1990 году, автор говорит о народниках как о «новой социальной группе, состоящей из образованных людей», пытающихся «воздействовать на властителей в интересах народа» [Золотоносов 2019a: 9], то есть выполняющих функцию интеллигенции, и вслед за П. Струве называет основной ее идейной формой «отщепенство».

Не здесь ли — истоки «романа для специалистов» Золотоносова о Константине Мережковском (брате известного писателя) под звучным названием «Отщеpenis Серебряного века» (2003) и стремление исследователя к расширению литературного поля (в том числе через быт) в сторону взаимоотношений индивида и общества, личности и власти, а далее — к «групповой борьбе», маргинализированным явлениям, субкультурам и «потаенным» темам? Так, с опорой на фрейдизм Золотоносов препарирует женофобию классика в «Другом Чехове…» (2007), проанализирует «отреченную» главу из «Бесов» Достоевского, разложит на составные элементы инфернальную среду «Зойкиной квартиры» Булгакова и т. п. Примечания к задержавшейся с выходом антологии — тоже своего рода образец будущих экспериментов Золотоносова в жанре комментария: «M/Z, или Катаморан. Рассказ П. Морана «Я жгу Москву» с комментариями» (1996); «Логомахия: Поэма Тимура Кибирова «Послание Л. С. Рубинштейну» как литературный памятник» (2010); «Комментарии к стихотворному сборнику Н. Кононова «80»» (2011).

Словом, заглянув лет на тридцать вперед, легко усмотреть неизменный интерес Золотоносова к дискурсивному полю, которое он сам называет «криминализированным». Запоздалый выход «Поэзии революционного народничества» всего лишь возвращает нас к началу пройденного пути. Однако в конце 1980-х эта книга должна была подводить итог исследованиям середины XX века по теме, не нарушающей нормы советской идео­логии с ее «апологией революционности» и «пониманием ценностей российского прошлого как истории освободительного движения» [Хализев, Холиков, Никандрова 2015: 92]. Кроме того, книга эта была заказана для третьего («зеленого») издания «Библиотеки поэта», которая в тот момент переживала, по словам ее главного редактора, «своего рода переходный, буферный период между прекрасным прошлым и еще лучшим будущим» [Андреев 1987: 11], и соответствовала намерению редколлегии увеличить число антологических сборников, «позволяющих более наглядно представить исторически качественные этапы развития поэзии посредством объединения «под одной крышей» лучших произведений поэтов второго — третьего ряда» [Андреев 1987: 12], а также «дать более укрупненное, более концентрированное, чем раньше, представление о процессе развития поэзии» [Аннотированный… 1987: 282]. В опубликованном тогда же перспективном плане антология стояла в одном ряду с томами «Максим Горький и революционная поэзия 1890–1917 гг.» и «Поэзия в большевистских изданиях 1901–1917 гг.».

Уже в начале 2000-х А. Немзер назовет этот перспективный план «курьезным» [Немзер 2004]. И появись книга на сломе эпох, в тот «короткий промежуток, разделивший советский и постсоветский исторические периоды» [Золотоносов 2019b: V], она очень скоро оказалась бы на обочине своей же серии, которая, несмотря на трудные времена, разногласия с издательством «Петербургский писатель» (правопреемник «Советского писателя») и запуск в 1995-м «Новой библиотеки поэта» (под опекой других издателей: «Академический проект», «Пушкинский Дом», «Вита Нова»), активно возвращала читателям имена Серебряного века (как в БС, так и в Малой серии (далее — МС), возрожденной в 2000 году): М. Волошин, Вяч. Иванов, О. Мандельштам (все три — 1995), М. Кузмин (1997), З. Гиппиус (1999) и т. д. Однако еще раньше, накануне распада СССР, уже вышли тома Н. Гумилева (1988/1989), В. Ходасевича (1989), И. Анненского, Б. Пастернака, М. Цветаевой (все три — 1990). На их фоне поэты-народники смотрелись бы откровенным анахронизмом.

В 1990 году, признается Золотоносов, «это была бы спокойная, научно фундированная антология, подводившая итоги предшествующего изучения» темы [Золотоносов 2019b: VI]. Сама тема, надо сказать, уникальна для будущего историка «Библиотеки поэта» (насчитывает более 700 томов), поскольку пронизывает все периоды ее существования: от первых дней и до современности: «Нелегальная русская поэзия была неоднократно представлена именно в изданиях «Библиотеки поэта»; причем произведения революционеров-народников и поэтов-народовольцев помещались и рассматривались, как правило, в более широком контексте: «Вольная русская поэзия второй половины XIX века» (1959, 1988), «Поэты-демократы 1870–1880-х годов» (1962, 1968) и др.» [Золотоносов 2019b: V–VI].

Вспомним, как 14 декабря 1931 года в письме М. Горькому, только что задумавшему «Библиотеку поэта», Ю. Тынянов (научный руководитель будущего издания) сообщал: «Деятельно собираются материалы по «Гражданской и революционной поэзии 1860–80-х гг.». Образцы агитационной поэзии, уже собранные, крайне любопытны» [Тынянов 1963: 460]. После выхода первой книги (в мае 1933-го изданы «Стихотворения» Г. Державина) В. Ходасевич снисходительно писал: «Не беда, что на каждый том настоящих стихов придется по три тома бездарного, но «революционного» стихоплетства; не беда, что на каждую полезную единицу рабочей энергии придется затратить еще несколько единиц бесполезных, — все-таки литературные овцы будут целы, а большевицкие волки сыты. Так составился план «Библиотеки поэта»» [Ходасевич 1933: 3].

Уже в 1930-е, в первом издании БС (1933–1953; в 1935-м к ней присоединилась МС), появилась книга «Пролетарские поэты» (1935–1939) в трех томах (охватывали период 1895–1917 годов и учитывали публикации как в легальной, так и нелегальной партийной печати). Во втором издании БС (1954–1986) вышла «Революционная поэзия (1890–1917)» (1954; см. также одноименный том за 1950 год во втором издании МС (1939–1953), а позднее — за 1959-й — в третьем издании МС, 1953–1986), но творчество большинства поэ­тов-народников было представлено читателю только в 1959 году.

Неслучайно в рецензии на появившийся тогда том «Вольная русская поэзия второй половины XIX века» (БС)1 Е. Бушканец справедливо сетовал: «Изучение русской нелегальной революционной поэзии — одна из наименее разработанных областей советского литературоведения» [Бушканец 1961: 75]. Единственное, что можно было тогда вспомнить, — сделанное Н. Бродским и В. Львовым-Рогачевским издание «»Красный декабрь». От 14 декабря 1825 г. к декабрю 1905 г. Революционные мотивы русской поэ­зии» (1925). Гораздо лучше на тот момент в «Библиотеке поэта» дела обстояли с публикацией стихотворений радищевцев, декабристов, петрашевцев и других «первенцев свободы».

В примечаниях к своей антологии Золотоносов компактно перечисляет наиболее значимые этапы отношения к народничеству как историческому и культурному феномену:

…восхищение героизмом народовольцев и одновременная критика народнических («эсеровских») тенденций в крестьянской литературе в 1920-е гг.; запрет изучения народничества в 1930-е гг. <…> реабилитация народничества в 1950–1960-е гг.; исполнение народовольческих (террористических и тюремных) сюжетов в художественной литературе 1960–1980-х гг. по аналогии с советским правозащитным движением, также пытавшимся вмешаться в ход исторического процесса (произведения Ю. В. Давыдова, «Нетерпение» Ю. В. Трифонова и ряд других) [Золотоносов 2019c: 571].

О том, почему здесь не упомянуты 1900–1910-е годы, предстоит особый разговор.

Итак, в послесталинские годы вслед за «Вольной русской поэзией второй половины XIX века» (1959) в БС появляется первое в СССР персональное собрание стихотворений П. Якубовича (1960), освобожденных от цензурных вмешательств. Имена революционеров-народников попадают на страницы антологии «Поэты-демократы 1870–1880-х годов» (БС — 1968; см. также одноименный том за 1962 год — МС) и в сборник, посвященный более позднему периоду освободительного движения, «Поэзия в большевистских изданиях 1901–1917» (БС — 1967). В книге «Поэты 1880–1890-х годов» (БС — 1972; см. также одноименный том за 1964 год — МС) среди прочих оказываются авторы, испытавшие непосредственное влияние народников или публиковавшиеся в их изданиях (к примеру, Н. Минский2). Наконец, в 1988-м выходит переработанная «Вольная русская поэзия…» в двух томах (БС), последний из которых посвящен второй половине XIX века, а также двухтомник «Песни русских поэтов» (БС), вторая книга которого включает поэзию середины XIX — начала XX века и частично — поэзию революционного народничества (среди имен — В. Богораз-Тан, Ф. Волховский, Д. Клеменц, П. Лавров, Г. Мачтет, С. Синегуб).

Если снять идеологические шоры, то с историко-литературной точки зрения прав Ю. Андреев: «Безусловным достижением «Библиотеки поэта» явилось и то, что впервые было выявлено и опубликовано огромное количество не входивших ранее в оборот вольнолюбивых произведений русской поэзии, мало или вовсе не изученных прежде» [Андреев 1987: 9]. И приходится лишь сожалеть, что «изучение революционного народничества, поэзии, основанной на опыте борьбы с царским режимом, на опыте арестов, тюремных заключений, казней и ссылок, осталось и до сих пор остается в том же состоянии, какого оно достигло в 1980-е гг.» [Золотоносов 2019b: VI].

* * *

Устарела или нет поэтическая продукция революционеров-
народников? По мнению самого Золотоносова, «в нынешнем социально-политическом контексте, криминализовавшем концепт «революция» и едва ли не сделавшем монархию общественным идеалом, это пролежавшее 30 лет на антресолях репрезентативное собрание поэзии русских революционеров и антимонархистов, по-нынешнему экстремистов, звучит весьма необычно» [Золотоносов 2019b: VI]. Нескрываемые побудительные мотивы исследователя взять гражданственную лирику «на карандаш» на исходе второго десятилетия XXI века очевидны. Вместе с тем антология навсегда останется памятником своей переходной эпохи, по-своему тоже революционной, мистически повторив отсроченное возвращение к читателю, как и часть составивших ее текстов, впервые собранных под одной обложкой только с приходом оттепели. Дух перестройки оставил отпечаток на книге (главным образом — вступительной статье и примечаниях).

Говоря о культурном контексте декабря 1989 года, Золотоносов дает личный комментарий примирительного толка: «На народников ложится вина за то, что Россия не смогла к ХХ веку накопить необходимый резерв демократии. Народники интерпретируются как нетерпеливые заложники российского исторического тупика. В истории нет правых и виноватых» [Золотоносов 2019c: 572].

Возникает закономерный вопрос к Золотоносову: если нет виноватых, значит, и народники ни в чем не виноваты?! При этом более жестко сказано о русском большевизме, «адепты которого так и не смогли преодолеть психологический комплекс отторжения «частного» человека от управления обществом, почему в их действиях и ощущалась ущербность недавних изгоев, а главной идеей стала не объединяющая, а разъединяющая идея классовой мести» [Золотоносов 2019a: 28]. Как бы то ни было, если и соглашаться с тем, что издание поэзии революционного народничества актуализирует один из путей изучения радикализации общественных настроений, то одновременно оно служит напоминанием о литературоцентричности этих процессов в прошлом.

В академическом отношении итоговая антология Золотоносова — не менее своевременная книга. Эдиционная практика «Библиотеки поэта» по изданию стихотворений революционеров-
народников — бесценный опыт для изучения форм взаимодействия литературы и журналистики в переходные эпохи3. Специфика этих произведений такова, что для подавляющего большинства их авторов «поэзия выполняла прикладные задачи: от агитационной до компенсаторной (жанр «тюремной жалобы»)» [Золотоносов 2019c: 572]. Кроме того, «в народнических изданиях стихи нередко примыкали к статье, которая конкретизировала содержание стихотворения <…> Но если в статьях приводились конкретные данные <…> то стихи уже были лишены подробностей» [Золотоносов 2019a: 48]. Так, «Недоразумению» Н. Саблина с подзаголовком «Разговор рабочего с фабрикантом» в газете предшествует его же статья «Рабочее житье-бытье», объясняющая смысл этого поэтического опуса. Другой случай — стихотворение «Дуда» Ф. Волховского, идеи которого совпадают с программой газеты «Земля и воля».

В пользу публицистичности — чрезвычайно распространенные поэтические произведения «на случай»: «…будь то казнь Софьи Перовской или убийство Мезенцева, похороны студента Чернышева в Петербурге, жизнь каторжника в Алексеевском равелине или ссыльного в Среднеколымске, юбилей П. Л. Лаврова в Париже или «Карийская трагедия»» [Золотоносов 2019a: 47]. Следовательно, бесспорно утверждение из вступительной статьи к «Поэзии революционного народничества», что «это была «своя» история, противостоявшая скудным и тщательно процеженным сведениям официальной правительственной пропаганды, статьям И. С. Аксакова, М. Н. Каткова, В. П. Мещерского, Р. А. Фадеева» [Золотоносов 2019a: 47].

Учитывая, что в антологию включены стихотворения — отклики на Кровавое воскресенье 9 января 1905 года («Красный снег» П. Якубовича) и события первой русской революции («Последние дни» С. Синегуба), в том числе подавление декабрьского вооруженного восстания в Москве («Из дневника» того же Якубовича), встает вопрос о хронологических границах поэ­зии революционного народничества как историко-литературного явления. За точку отсчета Золотоносов предсказуемо берет 1870-е, а точнее — 1876 год, когда после восстановления народнической организации стали появляться новые кружки.

В декабре того же года, в день Николая Угодника, состоялся знаменитый митинг у Казанского собора в Санкт-Петербурге, на котором было впервые развернуто красное знамя с надписью «Земля и воля». А незадолго до этого, напоминает Золотоносов, «в марте 1876 г. впервые выступил на политическом поприще В. Г. Короленко, ставший одним из авторов коллективного студенческого протеста. За это он был исключен из Петровской академии и под надзором полиции поселен в Кронштадте» [Золотоносов 2019a: 10]. Имя Короленко в связи с разговором о русской литературе и журналистике в предреволюционную эпоху — одно из ключевых. Его творческая и общественная деятельность была на слуху не только в конце XIX, но и в начале ХХ века, когда поэтические произведения революционеров-народников продолжали появляться. Таким образом, хронологические рамки обсуждаемого нами литературного явления могут быть закономерно расширены.

Руководствуясь принципом «всеохватности», Золотоносов в ряде случаев демонстрирует «образцы позднего творчества революционных народников, выходящего за границы того «канонического» периода (1870–1880-е гг.), когда революционное народничество представляло собой активную политическую силу» [Золотоносов 2019c: