«Поэзия поможет человеку…»

– Что такое поэзия? Как пишутся стихи? Я рискую в самом начале нашей беседы задать эти общие (может быть, даже банальные!) вопросы, так как каждый поэт заново решает для себя вопрос о том, что есть поэзия, и процесс творчества у разных поэтов протекает по-разному.

– Поэзия – вся моя жизнь. Но я бы не хотел давать определения, не хотел бы повторять множество имеющихся определений. Определения нехороши уже тем, что даже наиболее удачные из них объемлют лишь какую-нибудь одну сторону явления. Я пишу стихи не потому, что лучше других знаю, что такое поэзия. Такого вопроса у меня не возникает. Об этом предмете всегда больше знают критики и литературоведы. Пишешь стихи, потому что не можешь их не писать. Даже когда не можешь писать, все равно пишешь о том, что не можешь писать:

Сколько месяцев подряд

Все горит, дожди не льются,

Дали громом не гремят,

И деревья не смеются!

………………..

Сколько месяцев подряд

Не сидится мне, не спится,

Что ни скажешь – все не в лад,

Предо мной бела страница,

Слово в строчку не ложится,

В сердце строчки не горят.

Долго ль это все продлится?

Может, и не возвратится

Жизнь моя ко мне назад?

 (Перевод И. Гребнева.)

Стихи появляются вдруг. Одна строчка появляется сама как «дар свыше» (не обязательно, чтобы это была первая строчка). Остальное пишешь сам, и если сумел удержаться на уровне той строки, которая была дана «свыше», значит, стихотворение получилось.

В «зачаточном состоянии» стихла появляются, очевидно, в те, казалось бы, ничем не примечательные будни, когда удается сделать что-то хорошее или, наоборот, тебя постигает неудача, когда встречаешь людей приятных тебе и не очень приятных, когда видишь уставшую вечернюю улицу и она тебе кивает головой, как человеку, сочувствующему ей. Вдруг становится стихотворением и то, что было увидено и пережито давным-давно: дерево, камень, на котором ты сидел, горы, которые тебя берегли, книги, которые ты читал… А песня матери, колыбельная, которую она тебе напевала, всю жизнь с тобой, как песнь песней нашей замечательной и такой трудной, такой прекрасной земли.

Иногда пишешь стихотворение, чтобы освободиться от чувства, которое тебе мешает. Известно, что в горах камни пахнут солнцем. Запах солнца особенно остро исходит от камней вечером, после заката. Я знал этот запах с раннего детства. Но года два тому назад в городе, у себя на квартире, я вдруг почувствовал солнечный запах камней, я физически ощутил этот запах. Я почувствовал, что солнцем пахнут темнота ущелья, грибы, мох на берегу горной речки, вода в реке, облако над рекой. Я был полон запахами солнца и написал газель. Форма газели хороша тем, что главные для меня слова («пахнут солнцем») повторяются как редиф:

…Ущелья вспотели от холодной дрожи пустоты,

Своды в ущельях пахнут солнцем.

Коленопреклоненные твои скалы, трещины на скалах,

Дремлющих в старых мудрых преданиях, пахнут солнцем.

 (Подстрочный перевод.)

Приведу еще один пример. Часто какое-нибудь жизненное наблюдение десятилетиями подспудно живет во мне. Но вдруг оно активизируется, начинает меня беспокоить и становится стихотворением, образом. Ящерицы, как известно, спасая себя, могут оставить свой хвост. Отсеченный от туловища, хвост еще долго дрожит. Если бы в далеком детстве я не видел, как это происходит, то вряд ли в своем недавнем стихотворении написал бы, как после грозы

Над рекой

И над тропинкой

Трепещет

Отрезанный хвост радуги.

 (Подстрочный перевод.)

Когда меня спрашивают, над чем я сейчас работаю, я не знаю, что ответить, так как я почти никогда не планирую свою работу.

Для чего же пишутся стихи? (Видите, я и сам задаю себе вопросы, облегчая вам работу!) Для меня – это форма общения с читателем. Я знаю, что поэзия помогает людям увидеть мир и увидеть себя самого. Мир сложен, и если человек увидал красоту земли и увидал себя на этой земле, то он будет жить правильно. Я в этом совершенно уверен. Поэзия поможет человеку. Когда я был мальчиком и мы жили в глубоком ущелье, то для нас путь солнца был очень коротким. Солнце шло по невидимому мосту от одной вершины к другой… Однажды мы решили взобраться на гору, чтобы посмотреть, куда же девается солнце. Мы увидели далеко на западе снежную вершину. Солнце садилось за белую гору, горевшую красками заката. Впечатление было ошеломляющим. Я хотел рассказать об увиденном… Теперь я знаю, что поэзия, помимо прочего, рассказывает людям о сказочных, причудливых и грандиозных метафорах окружающей нас природы, жизни…

Я очень люблю землю и все, что на ней растет. И когда говорят о земле-матери, я знаю, что это говорится не ради красного словца. Я вспоминаю далекие голодные годы, когда в армянских горах с окончанием зимы кончались и последние запасы хлеба. Мы, дети нашего села, карабкались по склонам гор и добывали себе пищу – съедобные травы, листья кустарников, корни, лакомились бутонами мака, из которых брызгал сок, – наши губы и руки становились красными. Бутоны по-армянски называются «путатциц», что значит – сосцы мака…

Не будь этого трудного и счастливого, вопреки всем трудностям, детства, возможно, я не стал бы поэтом. Возможно, уже в зрелые годы я бы не написал:

Пойду, затеряюсь в листве неживой

Лесов, обступивших осенние горы,

Забуду раздоры, укоры и ссоры,

К замшелому камню склонюсь головой.

Для птиц бесприютных я сердце открою,

И стану я ухом лесной тишины,

И, верно, услышу дыханье живое

Под грудами листьев уснувшей весны.

 (Перевод А. Тарковского.)

Я несказанно рад, что дети живут сейчас в достатке. Огорчает меня, однако, то, что они плохо или почти не знают природы…

– Некоторым вашим критикам кажется, что вы в своих стихах идеализируете старый крестьянский быт, что ваши стихи о природе полемичны по отношению к сегодняшнему городу и даже сегодняшней деревне.

– Я застал армянскую деревню такой, какой она была на протяжении многих столетий. Мы были бедны. В наши села даже купцы не заглядывали, зная, что нечем поживиться. Все село ходило в домотканой одежде, хозяйство было натуральным. Мы были отрезаны от мира, наши села гнездились в ущельях непроходимых гор. Земли, пригодной для обработки, было мало. Когда однажды решили построить у нас в селе школу, оказалось, что негде ее поставить: никто не соглашался отдать свою землю под школу. Школу построили на территории кладбища. В этой школе, кстати сказать, преподавал наш крупнейший прозаик Аксель Бакунц…

Я слишком хорошо знаю старую деревню, чтобы ее идеализировать. Однако крестьяне, жизнь которых была мучительно трудной, были людьми высокой нравственности. Я хочу, чтобы мы сегодня относились к трактору и комбайну так, как наши деды относились к плугу. Они бы никогда не оставили плуг на целую зиму под дождем. Когда я пишу о людях деревни, я пишу о том, что живет и вечно будет жить в человеке, добывающем свой хлеб своим трудом. Предположим, что мир принадлежит человеку, он может жить, не работая. Но тогда зачем ему этот мир? Только работающий человек может быть счастлив на земле. Я написал стихотворение о деде Хачипапе:

И всюду-то дед Хачипап успевал:

Грядки полол,

Огород поливал,

Дом свой как следует содержал,

И сеял,

И жал,

И не уставал –

Обжимая тело снопа,

Не руки болели,

А ручка серпа.

………………….

И вдруг на пахоте – занемог.

Откуда немочь – понять не мог.

Бросил плуг, покраснел от стыда:

Такого с ним не было никогда.

И выступил пот и остыл на лбу.

И лег Хачипап в свою борозду,

Семенем лег и смешался с землей –

С лесом, облаком и травой.

 (Перевод А. Марченко.)

И разве можно сказать, что дед Хачипап олицетворяет старую деревню, старый быт?! Хачипап – олицетворение народной, крестьянской жизни, полной труда, и высокой чистоты труда. И я, внук Хачипапа, хочу, чтобы мои дети и внуки уважали и ценили труд так, как уважал и ценил его дед Хачипап. Я пишу стихи, и образ деда Хачипапа всегда передо мной.

Жизнь все, что нам дала, назад берет.

Уходят наша молодость и сила.

Будь рад, что жизнь печалей и забот

Тебя еще покуда не лишила.

 (Перевод И. Гребнева.)

У меня такое ощущение, что некоторые критики хотят, чтобы к стихотворению было приложено объяснение – понимайте, мол, так и так мое стихотворение, я в нем отстаиваю технический прогресс, все новое и передовое и т. д. и т. п. Были у меня и такие стихотворения. Теперь мне неловко их перечитывать. Я заблуждался, страхуя себя одной-двумя ненужными строфами от непонимания критики. Надо иметь в виду критиков, знающих и понимающих свое дело. Кстати, угодить критику, который поверхностно и извращенно понимает связь поэзии с жизнью, легче всего. Скажешь, например, что ты за научно-технический прогресс, ибо раньше, когда, мол, не было электрических проводов, птицы садились людям на головы, и такой критик будет доволен.

Повторяю, я против идеализации патриархальщины, я в высшей степени положительно отношусь к техническому прогрессу – возражения у меня вызывают лишь вульгарные представления некоторых критиков о народной жизни и задачах поэзии.

– Я хочу вам задать вопрос само собой напрашивающийся, вопрос о современной армянской критике.

– До недавнего времени чуть ли не один Сурен Агабабян, прекрасный человек, прекрасный литератор, занимался критикой.